Севастополь — Вторая Голгофа

В начале 2006 года исполнилось 150 лет со дня окончания Крымской войны. Публикуем отрывки из писем сестер Крестовоздвиженской общины из Крыма, размещенных в книге Сестры милосердия в Крымской войне 1853-1856 годов (Симферополь 2005).

Март 1855 г.
C 10-го на 11-е число марта у нас была сильная пальба; — в ночь принесли 45 раненых. Сестра Г., мать Серафима (инокиня Тверского Рождественского Новодевичьего монастыря) и еще три сестры были на дежурстве с полуночи до 11-ти часов утра; они помогали докторам и были облиты кровью от многих и трудных ампутаций. Генерал-Штаб-Доктор сам приходил меня благодарить за сестер, удивляясь их усердию. На 12-е число я сама, мать Серафима и еще три сестры ходили на дежурство; с двух часов ночи нас позвали: было принесено 25 человек раненых. Я не могу описать этой ужасной картины, этого раздирающего сердце стона и крика. Вся операционная комната была уложена этими страдальцами; весь пол был залит кровью, и мы стояли в крови… Тяжелые минуты!.. У кого ноги нет, кто без руки, у иного голова раздроблена, но он еще жив и просит помощи; у одного лицо было сорвано ядром, и он жил несколько часов. Мы были так заняты и увлечены, что не обращали внимания на сильную бомбардировку, от которой все здания дрожали. Несколько бомб разорвалось над нашими бараками; но, по милости Божией, никого не ранило.

Оборона Севастополя, подвиг иеромонаха Иоанникия (Савинова). В ночь с 10 на 11 марта 1855 г. иеромонах Иоанникий, узнав о вылазке на Комчатском люнете, пошел за войсками, чтобы быть рядом со своей паствой, напутствовать умирающих, утешать раненых, ободрять упавших духом. Был смертельно ранен и посмертно награжден орденом Св. Георгия 4-й степени – наградой, редчайшей для священнослужителя. Узнав об его геройской гибели, граф Д. Н. Шереметьев даровал вольную матери и всем родственникам иеромонаха

Эти четыре дня, с 10-го числа, сестры без сна и отдыха были при операциях. Обязанность сестер поить раненых чаем, как скоро их принесут, ставить рожки, помогать при операциях; одним словом, теперь без сестер ни одна операция не может обойтись, и все доктора имеют к ним большое уважение. 12-го марта нам разом было прислано 400 раненых и более чем наполовину очень трудных; у нас не было мест; и их всех положили в палатки. Вот была суета! мы все бегали, доктора все были заняты своими палатами, один почтеннейший старичок наш, Гатунин, с сестрами с трех часов после обеда до одиннадцати часов ночи перевязывал и помогал больным. Тут сестры трудились с самоотвержением, перевязывая раны защитников Севастополя. Того же дня к вечеру еще привели 200 человек, и мы ночью поили их чаем; надо было видеть эту суету, — все на ногах! Так прошло несколько дней. Наконец пришли подводы, и несколько сот раненых было отправлено; в палатках все еще есть раненые, но не очень трудные. В числе этих раненых есть 22 француза и три англичанина. Некоторые из них очень тяжело ранены, и трое уже умерли. Один получил 14 ран штыком; лицо его проколото таким образом, что язык отрезан, и этот страдалец жив; он ничего не может есть, кроме крепкого бульона; его поят с трудом. Когда мы навещаем его, он начинает говорить, но никто не понимает его едва слышного мычания. Пленные в восторге от того, как их русские содержат, и уже несколько писем писали в свой лагерь, говоря, что за ними ухаживают добрые сестры милосердия, и что они считают себя счастливыми. Я им предложила на выбор чай и бульон с белым хлебом; они предпочли бульон и чрезвычайно этим довольны. Даю им также табак и бумажки для папирос; беспредельно благодарят, и когда входим в палатку, каждый нас приветствует. О своих не говорю — они нас величают всевозможными именами. В палате больных греков недавно умер греческий офицер от тифуса; больно было видеть его страдания. Однажды я провела много часов у его кровати; у него много детей, и он мне поручил просить их начальника, князя Мурузи, о своем семействе. Ему очень не хотелось умирать; но, приобщившись Св. Тайн, он был совершенно покоен и все спрашивал у меня скоро ли он умрет. Этот офицер немолодых лет, прекрасно говорил по-французски и, видно, был очень хорошо образован; как ни старались ему помочь, но не могли. Я еще не имела случая видеть его начальника и не могла передать последние слова этого страдальца.

В.Верещагин. Цикл картин «Недописанное письмо»

У нас был пленный французский капитан Де Кресси, раненый с 10-го на 11-е число. У него были ужасные раны: нога раздроблена, рука отрезана, грудь ранена штыком, голова разрублена сабельным ударом и вдобавок весь избит прикладами. Он жил шесть дней, и надо было удивляться борьбе его со смертью; он был чрезвычайно силен и здорового сложения; его положили в отдельной комнате и за ним наблюдала мать Серафима; все было исполнено по приказаниям доктора, и как было жаль, когда доктора сказали, что ему остается немного жить; в последнее утро я пришла к нему за час до его смерти, — он протянул мне руку, спросил, как мое здоровье, и заметил, что я бледна; я едва могла отвечать ему и тотчас ушла. Мать Серафима оставалась при нем до его кончины. Сегодня его хоронили и наш русский священник отпевал его; сделали ему черный гроб, и я с двумя сестрами и мать Серафима проводили на кладбище; грустно стало на душе при виде этого осиротелого гроба; я вспомнила, какие он письма диктовал одному французскому офицеру к своей жене, матери и сестре, и невольные слезы покатились из глаз. Я оставалась покуда совсем зарыли могилу. Крест Почетного Легиона и несколько брелок, которые он сохранил, отослали во французский лагерь.
Пришлите нам шелку красного цвета для лигатуры; он не линяет (другие цвета не годятся), и ежели можно, несученого, которым вышивают; мы здесь приготовим такой толщины, какой нужно. У меня было два мотка, и когда я из них наделала лигатур, то хирург Райский расхвалил их и просил выслать такого же шелку. Пришлите, ежели возможно, резиновый рожковый аппарат, который употребляется без спирту; он никогда не портится; пиявок здесь нет, а ежели можно найти, то по рублю серебром за каждую…
На днях я ездила на южную сторону, и на возвратном пути возле нашего катера, шагах в 25-ти, упало ядро; свист и грохот так оглушил меня, что я два дня чувствовала какую-то дурноту в голове и шум в правом ухе. Теперь я начинаю разбирать тюки с бельем и раздаю его многим бедным офицерам, юнкерам, солдатам и волонтерам греческим; пленных также не забываю, за что все они беспредельно благодарны и воссылают искренние молитвы о нашей Высокой Покровительнице.
Пришлите нам булавок для закалывания бинтов; о шелке, пожалуйста, не забудьте — это самый важный предмет. — По приказанию Профессора Пирогова, я посещаю два раза в день офицерские палаты и спрашиваю больных об их нуждах; по предписанию доктора, им выдается ежедневно бульон, компот из сухих фруктов, саго на вине, полбутылки красного южнобережного хорошего вина, суп из курицы и миндальное молоко, все это дается, смотря по болезни; дают им также по 2 фунтах сахару, и 1/4 фунт чаю на 10 дней, по назначению профессора Пирогова.

Март 1855 г.
Наконец с 28-го числа началась и моя служба Богу и человечеству, и, признаюсь, ничего не может быть приятнее, как все минуты жизни быть в действии и знать, что этим исполняешь свое назначение. Будучи при операции г. Пирогова, я на другой же день получила от него приказание принять хозяйственную часть в госпитале, присмотр за аптекою и все относящееся до больных; по этому я неожиданно отделилась от сестер, живу в госпитале, присутствую при всех операциях, потому что перевязочный пункт у нас; я душевно радуюсь, что могу сколько-нибудь облегчить мучения в самые критические минуты жизни наших страдальцев; но, признаюсь, хозяйственная часть меня утомляет, потому что доставление продовольствия от разных лиц не всегда своевременно, а мое единственное желание — устроить новое мое хозяйство так, чтобы оно могло доставить каждому больному возможное успокоение и довольство; иногда, признаюсь, душа моя бывает измучена до страдания; выговор от благороднейшего и добрейшего нашего начальника Пирогова я принимаю с совершенною покорностью и кротостью, потому что вижу его усердие и сострадание к больным.
Крест Господен — наша крепость, сила наша и упование. Я радуюсь, видя истинную набожность в наших русских солдатах; когда читаю им молитвы утренние, они со слезами молятся и всегда меня благодарят. Господь послал нам Образа в каждую палату и совершенным чудом неугасаемую лампаду; накануне я просила об этом Господа Бога со слезами, и вот умирающий матрос доверяет мне 5 р. 15 к. и просит меня устроить неугасаемую свечу по его душе, а теперь и другие делают вклады. Конечно, в операционной комнате, где кровь льется за отечество, молитва каждого ближе к Престолу Всевышнего! Справедливы слова отца Порфирия: «Севастополь — Вторая Голгофа».
Из материалов для раненых клюквенный сок ничем не заменим, и его уже нет у нас; лимонов тоже нет; шелк тройной для лигатуры, компрессы нам крайне необходимы!

24 марта 1855 г.
…В четверг на ночь, к Двенадцати Евангелиям, я опять отправилась в Александровские Казармы; все сестры уже ожидали меня; едва мы напились чаю, как прислали сказать нам, что началась служба. Служба совершается в огромной комнате, где стоит несколько образов из разбитой церкви, аналой с Евангелием, два больших подсвечника с сотнями мелких свечей, затепленных усердием храбрых воинов, страдальцев раненых и изнуряющихся внутренними болезнями. Службу совершал иеромонах со флота; во время чтения Двенадцати Евангелий была такая сильная бомбардировка со стороны неприятелей, что залпы и свист ядер, бомб и длиннохвостых ракет буквально оглушали; я очень часто смотрела что с моими сестрами делается? Они были совершенно покойны, и одна усердная молитва отражалась на их лицах. Мы молились все, и эта общая молитва была горяча и искренняя. При этих сильных и частых выстрелах, слушая все Страсти Господа Бога нашего и сравнивая настоящее кровопролитие, можно был сказать, что истинные Страсти Господни отражаются на его верных воинах. По окончании всенощной, мы отправились на покой и все так устали, что, не обращая внимания на гром пушечных залпов, заснули прекрепко; не спали только дежурные сестры.