Татьяна Алексеевна Чаленко стала сестрой милосердия в 42 года. Работает в Свято-Димитриевском сестричестве до сих пор и счастлива своим служением.
Родилась Татьяна Алексеевна в 1952 году в Москве. В молодости любила горный туризм, сейчас предпочитает поездки с мужем по старинным городам России, любит цветы, разводит их на даче и дома.
О себе
Мой папа работал на заводе слесарем, мама – бухгалтером. В церковь меня водил отец, учил молитвам. Но по-настоящему в храм я пришла в 90-е годы, привела меня подруга.
Однажды я увидела объявление о наборе в училище сестер милосердия. Ограничений по возрасту не было. Мне было 42 года. Тогда я была безработной, наш отдел попал под сокращение. Старшая дочь была школьницей, младшей дочери было шесть.
Я очень хотела стать сестрой милосердия, но боялась, что не возьмут. Муж меня поддержал. На собеседование я приехала с маленькой дочкой. Духовник училища спросил, кто будет заниматься с детьми, пока я буду учиться. Я сказала, что помогут мои родители. Я сдала экзамен, и меня приняли в училище на вечернее отделение. Это были мои лучшие годы. Работа сестры милосердия виделась мне не источником заработка. Это была моя мечта.
Муж всю жизнь проработал в Останкинской башне инженером по связи. Мы венчались в 1993 году. В храм чаще ходила я, муж ходил по праздникам, на свой день ангела. Мой духовник говорил, что принуждать мужа не надо, можно напоминать. Я напоминала и он шел в храм.
В больницах
До того как я стала сестрой милосердия, с медициной практически не сталкивалась. Но когда попала в роддом, меня поразило отношение младшего медперсонала к роженицам. То же самое я увидела, когда навещала родственников в больницах. Хуже всего была даже не неустроенность больничного быта, а грубость персонала, то, что больные заброшены, не ухожены.
Когда мы начинали уход в больницах, у нас не было ничего одноразового – ни подгузников, ни пеленок. Чтобы больные были в чистоте, мы носили стирать белье домой, а марлевые подгузники стирали в отделении и сушили на батареях.
Больницы 90-х были ужасны. Скученность, отсутствие ванных, грязные туалеты. Лежали подолгу, а помыться не могли, даже ходячие. Старушки-пациентки выстаивались в очередь в туалете. На огромное отделение три раковины и три кабинки. В таких условиях они умудрялись себя обихаживать. Я у них многому научилась.
Мы мыли больных, переворачивали, учились заживлять пролежни. Прежде чем поступать в училище, каждая из нас должна была пройти шестичасовую стажировку в больнице. Запомнилось первое мое дежурство. Меня послали в приемное отделение. Привезли наркозависимую девочку лет шестнадцати. У нее был период ломки. Меня потрясла молодость пациентки, привычней было видеть в больнице пожилых. Мне было ее так жалко, хотелось чем-то помочь, но я толком не знала, что с ней делать. Это была моя первая больная.
Что тяжелее всего
Два года я вместе с другими сестрами ухаживала за ВИЧ-инфицированными в инфекционной больнице. Вместе с сестрами мы мыли, кормили больных, обрабатывали пролежни. Если диагноз СПИД, значит, нужны перчатки и соблюдение строгих правил гигиены, обычных при работе с тяжелыми больными.
Для сестры милосердия диагноз пациента – сугубо профессиональный момент. Кто он, какую вел жизнь, кем работает? Мне это неважно. Диагноз нужен только для того, чтобы понять, насколько впереди опасно. Как эта болезнь может развиться, чтобы я не упустила развитие болезни. Только для этого мне нужен диагноз.
Меня не пугают немощные больные, на немощного человека сердце откликается сразу. Мне до сих пор страшнее и тяжелее другое. Помню, из инфекционного отделения выписывали ВИЧ-инфицированного мальчика, он детдомовец, без жилья, мыкался по знакомым. Он завтракал, я зашла в столовую попить чаю, мы с ним разговорились:
– Ваня, ты куда сейчас?
– К девушке своей.
– А девушка знает, чем ты болен?
– Нет.
-А ты ей скажешь?
-Нет.
– Ваня, как же так? Ты получил свое заболевание таким же образом, с тобой нечестно поступили. И теперь ты сам так же поступишь? Здоровую девушку ты заразишь?…
Я встречала много людей удивительной силы духа. Помню пожилую женщину, за которой мы ухаживали. Во время войны она была медсестрой, потеряла ногу. Ей тогда было 23 года. После войны она вышла замуж, родила троих детей. Один из ее детей стал священником. Она всегда носила длинные юбки, скрывала протез. Она жила в доме без лифта. Держала одной рукой ребенка, а другой – костыль и так спускалась по лестнице, скользя локтем по перилам.
Какая сила духа, какое мужество! И с другой стороны этот Ванечка, который свою болезнь передает дальше. Я до сих пор не могу это принять. Это – самое тяжелое. Не понимаю, как такому человеку помочь? Что я могу для него сделать?
Мои больные
Своих больных я помню. Поминаю трех Наталий, четырех Зинаид, Фотинью, Тамару, Елену, Нину и трех Надежд. Помню даты, семейные истории. И у всех у них я училась. Одна из них была меня моложе, четыре – в возрасте моей мамы, а остальные – ровесницы.
На втором курсе училища сестер милосердия мне доверили ухаживать за женщиной с асцитом (водянкой): огромный живот и худенькие ручки-ножки. Звали ее Натальей. Я не знала, что мне с ней делать. Сейчас я бы поставила ей табуреточку под ноги, положила подушку под локти, в удобном положении ей стало бы полегче. Я ее так раздражала своими неумелыми действиями! Пришла домой, плачу, а папа утешает меня и говорит: «Ох, Наташка! Мы о ней помолимся».
Папа меня очень поддерживал. Муж тоже помогал, но практически, если, например, нужно у больного в комнате подвинуть шкаф, чтобы этот шкаф на моего больного не упал. Папа после первого инсульта жил полгода. Мы с братом его выхаживали. Папа ходил, говорил. Нашу помощь во время болезни папа принимал хорошо, радовался, что у него дочка – сестра милосердия. А второго инсульта папа не пережил.
У меня была больная, потомок дворянского рода. В 1937 году во время переписи населения она указала, что верующая. Переписчик вернулся через сутки и предложил исправить запись, но она не согласилась. Во время войны эта женщина спасла еврейскую семью, маму и двоих детей, отвлекла внимание немецкого офицера, и семья успела убежать. Ее должны были расстрелять за это, но она осталась жива. Я ухаживала за ней во время последней болезни. У нее был рак, она знала о диагнозе. Она сказала, что очень боится боли. А я сказала: «Анна Константиновна, вы в своей жизни сделали столько добра, неужели Господь пошлет вам боль?» Она умерла абсолютно без боли. Она свободно говорила на трех языках, но пред смертью забыла русский и говорила со мной по-французски.
Мне кажется, что в болезни Господь близко.
Самое лучшее платье
У моей подруги был рак поджелудочной железы. Надежда была моложе меня, любимица нашего прихода, мудрая, сдержанная, она преподавала в вузе. Я пришла навещать ее в больнице, а она попросила сходить к врачу, поговорить о диагнозе. «Я только тебе поверю», – сказала она.
У врача я выяснила, что у Надежды рак. Я подумала: ведь она верующая, как можно скрывать? Я вернулась в палату. Мы были вдвоем, все ушли на обед. Я сказала ей о диагнозе. Реакция была ужасной. Для меня это был шок. Позже я рассказала об этом священнику, который занимается паллиативной помощью, и он сказал: «Ну разве так можно!» Рассказал, что к такой информации нужно подводить постепенно. Говорить: «А что ты сама об этом думаешь?», смотреть на реакцию. В дальнейшем больше я никогда не говорила «в лоб». А тогда в палате я сидела и думала: «Боже, что же мне сделать, как вернуть все обратно?»
Диагноз Надежде поставили слишком поздно. Тяжелый неоперабельный рак с метастазами. Она была очень красивая женщина. Однажды она сказала: «Таня, я хочу быть красивой в гробу». Мы перебрали все ее платья. Она выбрала самое лучшее, бархатное. Я объяснила, что, чтобы его надеть после смерти, придется разрезать. Мы взяли ножницы и разрезали платье на спине.
Как распрягается душа
Папа умер не при мне. Это было в первую неделю поста, в храме читали канон Андрея Критского. Я говорила: «Папа, нужно вызвать скорую!» А он не хотел скорую, буквально гнал меня в храм: «Лучше помолись обо мне». Я пошла в храм, а когда канон закончился, папа умер. Без меня умерла и мама.
За многие годы я поняла – чтобы больной умер при тебе, этому нужно сподобиться. Это – огромная милость Божия, чтобы больной умер при тебе.
При мне умерла моя подруга. Я за ней ухаживала. Кроме ее мамы все родственники были неверующие. В тот день их позвали, потому что понимали, что она уходит. Родственники сидели в комнате на стульях. Уходила она очень тяжело. Есть такое выражение «распрягается душа». Это абсолютно точно. Именно – распрягается. При каждом ударе сердца – судорожное движение всем телом, борьба за каждый вдох. Как лошадь распрягают, так и душу. Мы с ее мамой по очереди читали канон на исход души. Момент, когда Надежда скончалась, ощутили все. Как будто нечто слетело, вышло из области губ и оставило ее. В этот момент все родственники встали и молча стояли. И это было событие радостное. Не потому, что отмучилась, что-то другое. Это был момент благоговения, ощущение сопричастности к таинству.
Смерть – это таинство. К ней надо готовиться, молиться.
Я ухаживала за одной женщиной, которая вела скромную жизнь и всегда ходила в храм. В деменции она говорила жуткие постыдные вещи. Сознание отключилось и из подсознания полезло все, что она когда-то слышала, все, что всю жизнь изгоняла и вытесняла. Не дай Бог!
И наполняются смыслом слова молитвы: «Даруй ми кончину христианску, непостыдну, мирну…» Слово «непостыдну» раньше пролетало мимо меня, слышать его я начала только сейчас.
Про сестер и сиделок
Бывает, что для ухода за больными мы привлекаем сиделок из других служб. Прежде чем заключить договор, мы обязательно смотрим, что за человек, задаем вопросы.
Одни знакомые искали сиделку лежачему больному после инсульта. У нас свободных сестер тогда не было. Они наняли сиделку через агентство, а через два месяца попросили нас посмотреть, оценить ее работу. Сиделка из Молдавии нашла с больным контакт, она пела песни, шутила с ним. Но я увидела, что больной очень истощен. Судя по истории болезни, он мог быть уже сидячим, а он лежал пластом. Я посмотрела рекомендации врача и спросила: «Сколько он выпивает жидкости?» Сиделка не смогла ответить на этот вопрос, только рукой махнула: «Да все нормально!» Выяснилось, что он выпивал в сутки стакан жидкости. Дальше выяснилось, что кормили больного тем, что он хотел. А хотел он мучного и сладкого. Жидкости, белка и овощей он недополучал. Я сказала родственникам больного: «Составьте подробный план ухода и требуйте от сиделки.
Через полгода, (после корректировки плана ухода) этот больной уже мог передвигаться по квартире.
Были случаи, когда родственники меня спрашивали: «Как вы думаете, когда можно ожидать…?» С родственниками я говорю предельно честно. Правда полезна обеим сторонам. Я всегда говорю: «Нужно помогать до последнего момента, до конца. Человек должен уходить из жизни достойно». Родственники бывают измотаны долгой болезнью, у кого-то средств нет на памперсы и салфетки, таким семьям в сестричестве стараются помогать.
Горе от любви
Мои обязанности сейчас – так называемый первый визит. Бывает, что в патронажную службу звонят люди: « Дедушку выписали из больницы, мы не знаем, что с ним делать». Я прихожу в эту семью и могу быть там сколько, сколько понадобиться.
У родственников я спрашиваю, кто будет ухаживать, и мы совместно разрабатываем подробный план ухода. Я показываю, как повернуть больного, помыть, сменить памперс, обращаю внимание родственников на то, что в план ухода нужно включить и собственный отдых. И когда основные вопросы разрешаются, напряжение снимается сразу.
Помню один случай – двое взрослых детей ухаживали за лежачей матерью, она слегла с инсультом. Маму свою дети очень любили и старались для нее сделать все возможное и невозможное, буквально носили на руках. Я говорила им, что есть специальные приемы, которые позволяют и больного повернуть, и поберечь свою спину. Говорила о том, что нельзя геройствовать. Нужно рассчитывать свои силы, подменять друг друга, обязательно давать себе отдых. Если правильно распределить нагрузку, сил хватит надолго, но они не послушались меня. Когда люди слишком активно включаются в помощь, когда усилия сверх меры, они через год-два своего близкого человека могут возненавидеть, я с этим сталкивалась. К сожалению, в том случае я оказалась права. Чем больше мы своих близких любим, чем решительнее бросаемся к ним на помощь, тем сильнее опасность надорваться. Нужно уметь любить, но нужно и уметь немножко отойти в сторону.
В болезни мы со своими близкими вместе до конца. Но нужно позвать специалистов, которые знают больше, чтобы они помогли все организовать. Если один специалист не понравился, позвать другого, третьего. Найти человека, который умеет общаться с тяжелыми больными и любит свою работу, и попросить, чтобы он научил и показал. Уходу можно научиться.
Кто захочет стать сиделкой?
Хорошую сиделку найти непросто не только у нас. Недавно на международном семинаре мы разговаривали с чернокожим американцем из штата Массачусетс, специалистом по уходу за больными. Он рассказал, что у них те же проблемы с кадрами, и у них тоже профессия сиделки непрестижная, малооплачиваемая.
Наше Свято-Дмитриевское сестричество проводит обучающие семинары по уходу. Один из таких семинаров проходил в Оренбурге, в медицинском колледже, я видела, как молодые девушки хотят научиться уходу за больными. Мне кажется, что если бы были занятия по профориентации в старших классах, какие-то факультативные занятия по уходу за больными, они могли бы выявить тех, у кого к этому душа лежит. Людей, у которых душа лежит к уходу за больными, немного, но они есть, нужно только их найти.
Приемы ухода за больными опытная сиделка осваивает во время практической работы, но об элементарных вещах можно рассказать школьникам. Например, как помочь человеку, у которого высокая температура. Что делать, когда температура под 40 и зубы стучат о стакан? Если об этом рассказывать школьникам, кто-то задумается и, может быть, найдет себя, не как я в 40 лет, а раньше.
О возрасте
Возраст дан Богом, он воспринимается естественно. Себя я ощущаю моложе своих лет, но в то же время понимаю, что у Господа есть свои сроки. Ты живешь, все по-прежнему, но, независимо от возраста Господь начинает обратный отсчет. Ты живешь, все по-прежнему, но таймер щелкает, и ты его щелканье слышишь. И понимаешь, что сроки отмерены, Господь выбирает тебе образ смерти, образ боли, которую ты понесешь. Таймер включен. Возраст – это таинство. Куколка превращается в бабочку.
Настоящая любовь – только в старости. Когда смотришь на своего мужа и думаешь: «Раньше я его не любила, это было другое. А вот сейчас я его люблю!» У 90-летнего священника в келье я видела две фотографии. Матушка – сразу после венчания и незадолго до смерти. На одной – статная красавица, а на другой – морщинистое лицо с бессмысленным взглядом. В рамку второй фотографии батюшка вложил клочок бумаги, на которой было написано: «Господь с тобой, любовь моя!» Тогда я этого не поняла, а теперь –
понимаю.
