Такие разные братья-погодки
Сергей Михайлович Третьяков родился в 1834 году в Москве, в семье купца-гостинодворца средней руки. Спустя год с небольшим после рождения своего знаменитого брата, Павла Михайловича. Их детские биографии схожи: неплохое, но и не блестящее домашнее образование, работа «мальчиком» в фамильной лавке, смерть отца и получение от матери всех прав на ведение бизнеса.
Братья были дружны, насколько такое возможно при значительной разнице темпераментов. Старший – хмурый, необщительный, задумчивый. Младший – полная его противоположность: балагур, живчик, весельчак, душа любой компании. Соответственно распределились их обязанности. Павел занимался бухгалтерией, а Сергей заграничной торговлей.
Павел долго не мог объясниться в любви своей будущей жене, стеснялся. А Сергей уже в 22 года женился на шестнадцатилетней купеческой дочери Лизе Мазуриной. Это была очень красивая и очень счастливая пара, но брак продолжался недолго, Елизавета Сергеевна скончалась в 1860 году вторыми родами.
Сергей Михайлович горевал страшно. Спасением, как это нередко бывает, стали полезные дела. В 1863 году он становится гласным Московской городской думы. В 1864 году – старшиной московского купечества. В 1868 году входит в комитет директоров Русского музыкального общества. Еще спустя год – в состав Славянского благотворительного комитета.
Все не для галочки, не ради почестей, каждое дело его зажигает. Денег тоже не жалеет, раздает налево и направо. Всякое благородное начинание заставляет его вытащить кошелек.
То и дело оформляет переводы Училищу живописи, ваяния и зодчества, Московской консерватории, тому или иному реальному училищу.
Первое пожертвование (500 рублей «на госпитальные нужды») он внес еще в девятнадцатилетнем возрасте. И далее этот процесс не прерывался. А случалось, младший брат выступал перед старшим в роли адвоката их общих рабочих.
Писал, например, в 1885 году: «О 30-часовой работе на фабрике при 2-х сменах с малолетними детьми не может быть и речи».
Если для Павла Михайловича семейная фабрика была в первую очередь средством пополнения коллекции, которое должно функционировать максимально эффективно, то младший первым дело видел в этой фабрике шесть тысяч душ живых людей.
Случалось, что Павлу Михайловичу доводись оправдываться перед братом: «Мне было очень грустно услышать от тебя упреки, что я не забочусь о пользе общественной, тогда как тебе более чем кому-либо известно, что я почти всю мою жизнь или, по крайней мере, лучший возраст моей жизни употребил только для польз общественных».
Видимо, Третьяков-младший полагал, что «польз» этих могло бы быть и больше.
А самый крупный взнос – 50 000 рублей – Сергей Михайлович сделал на строительство православного храма в болгарской деревне Шипка, в память о русских воинах, погибших за освобождение братской страны.
«Весь пропитан порядочностью»
Пик общественной карьеры Третьякова-младшего пришелся на 1877 год. Сергей Михайлович избирается Московским городским головой. Камергер, князь Владимир Голицын писал: «Лучшего выбора сделать нельзя было. Умный, культурно-образованный, обладавший прекрасным, но очень твердым характером, он умел воодушевлять своих сотрудников и сотоварищей, внушать им любовь и преданность делу, которое сам он безгранично любил и которое знал до мельчайших подробностей…
Третьякову удалось собрать при Управе и воспитать целый ряд молодых деятелей – специалистов, инженеров, архитекторов, врачей, из которых многие заслужили громкое имя в городских летописях».
Он, как всегда, берется с жаром и азартом. Открывает сбор пожертвований на нужды участников русско-турецкой войны, увеличивает финансирование гимназий и училищ, присоединяет к Москве Сокольническую рощу и Ширяево Поле. Если второе не так актуально, то Сокольники значат для москвичей довольно много.
Сейчас в это трудно поверить, но в те времена именно Павел Михайлович находился в тени своего младшего брата. «Замоскворецкий коллекционер, брат нашего городского головы», – говорили о нем современники.
Младший Третьяков на собственные деньги издавал «Художественный журнал», был членом Московского художественного общества, московского отделения Русского музыкального общества (так называемой «Музыкалки»).
Именно при Третьякове состоялось открытие памятника Пушкину на Тверском бульваре. Тогда не обошлось без курьезов. Современников особо позабавило, что во время открытия разные депутатские группы расставили на площади под транспарантами с названиями пушкинских произведений.
При этом ученые и литераторы оказались под надписью «Братья разбойники», общество литературного фонда – под заголовком «Скупой рыцарь», Катковский лицей – под вывеской «Кавказский пленник» и так далее.
В основном же открытие памятника прошло трогательно, по-домашнему. «Москва будет хранить его как драгоценнейшее народное достояние, и да воодушевит изображение великого поэта нас и грядущие поколения на все доброе, умное, честное, славное», – говорил Сергей Третьяков.
В 1881 году Третьяков-младший избран был на второй срок. А через год был вынужден уйти в отставку. Виной тому стала уже упоминавшаяся Сокольническая роща. Якобы под его предводительством была незаконно вырублена и продана часть этой самой рощи.
Нечто подобное действительно произошло, но Сергей Михайлович не имел к этой махинации никакого отношения. Для него проще было подарить, а не украсть. «Человек он пресимпатичный, весь пропитан порядочностью», – отзывались современники.
Увы, именно на таких людей частенько вешают растраты и прочие экономические преступления. Для Третьякова было проще уйти, чем доказывать, что он не верблюд. Тем более, при нем остались и благотворительность, и бизнес, и заграничные путешествия, и удовольствия света – все то, что составляло радости его жизни.
Неожиданная смерть
Было у Сергея Михайловича еще одно увлечение – коллекционирование. Началось, видимо, как подражание старшему брату. У Павла есть картины, что же у меня не быть картинам.
Он поначалу тоже покупал картины русских мастеров, но вскоре перешел на иностранцев. Причину особенно не афишировал, но близкие знали: не хочет путаться в ногах старшего брата, составлять ему пусть незначительную, но все равно абсолютно ненужную конкуренцию.
Та же самая легкость характера позволила перескочить на европейцев. Перов, Верещагин, Саврасов, Крамской – и вдруг сразу Коро, Милле, Делакруа.
Старший вздохнул с облегчением, хотя виду не подал.
Впрочем, как таковой галереи у Сергея Михайловича не было, живопись собирал для собственного удовольствия, для украшения своего дома на Пречистенском бульваре (при его светском характере в Замоскворечье ему делать было нечего).
При этом постоянно действовал как профессиональный агент старшего брата. Во время своих многочисленных поездок в Петербург и за рубеж он мониторил рынок русской живописи, сразу же сообщал Павлу Михайловичу о всех новинках, новостях и трендах, что-то для него приобретал.
Более того, давал советы, к которым старший брат предпочитал прислушиваться. Отговорил от покупки картины Андрея Матвеева «Куликовская битва»: «Матвеев, живя в Голландии, писал «Куликовскую битву», применяясь к изображениям битв германских. Я полагаю, что к твоей коллекции она совершенно не подходит».
Убедил купить картину Юрия Лемана «Дама в костюме времен Директории», старшего брата смущало, что там изображена парижанка.
Уговорил Антона Рубинштейна позировать Илье Ефимовичу Репину, опять-таки для галереи брата. Радостно писал ему: «Портрет уже почти готов, и, по-моему, превосходный – следовательно, твое желание и поручение исполнено».
А еще случалось, что Сергей Михайлович приобретал какое-нибудь полотно русского живописца, а если оно нравилось старшему брату, безо всякого сомнения просто отдавал ему. Доходило до абсурда. Крамской недоуменно спрашивал Павла Михайловича: «Я не совсем понял, как это мой этюд куплен вашим братом, для вашей коллекции (в подарок)?».
Художники нередко путались, кто именно является истинным владельцем их работ.
Как ни странно, сильнее всего на судьбу будущей «Третьяковки» повлияла смерть Сергея Михайловича. Он неожиданно скончался от инфаркта, будучи на своей даче в Старом Петергофе, в возрасте 58 лет.
Еще раньше, в возрасте 28 лет Павел Третьяков составил завещание, в котором передавал свое еще не существующее собрание городу Москве: «Капитал же 150 тысяч рублей серебром я завещаю на устройство в Москве художественного музеума или общественной картинной галереи…
Желал бы оставить национальную галерею, состоящую из картин русских художников. Более всех обращаюсь с просьбой моей к брату Сергею, прошу вникнуть в смысл желания моего. Не осмеять его, понять, что для не оставляющего ни жены, ни детей и оставляющего мать, брата и сестру вполне обеспеченных, для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие».
Составил и, фактически, забыл. Спокойным образом жил дальше, обзавелся немалым семейством (крестным отцом всех шестерых его детей был, кстати говоря, Сергей Михайлович), собирал себе полотна русских мастеров.
Но младший брат отнесся к этому со всей серьезностью. И после смерти открылось его завещание: «Из художественных произведений, находящихся в моем доме на Пречистенском бульваре, прошу брата моего Павла Михайловича Третьякова взять для присоединения к своей коллекции… все то, что он найдет нужным, с тем, чтобы взятые им художественные произведения получили то же назначение, какое он даст своей коллекции».
Павел Михайлович оказался в патовой ситуации. С одной стороны, он ничего еще не собирался никому передавать. Да, планы сделать драгоценный дар существовали, но в очень отдаленном будущем, а лучше после смерти.
Но завещание Сергея Михайловича как бы требовало торопиться, передать обе коллекции прямо сейчас. Иначе совсем не понятно, что делать с полотнами младшего брата. Взять себе – скажут, присвоил, что плохо лежало. Да и не нужен Каро в галерее. Продать? Еще хуже.
Всего 75 картин европейских художников и несколько работ русских мастеров сидели занозой в глазу.
В результате, спустя год после смерти Сергея Михайловича, в августе 1893 года в Замоскворечье открылась «Московская городская галерея имени братьев Павла и Сергея Третьяковых».
Да, вероятно, рано или поздно это и так бы случилось. Просто смерть младшего брата превратила планы в реальность.
Павел же Михайлович после смерти брата сделал неожиданное признание: «Он любил живопись страстно и если собирал не русскую, то потому что я ее собирал, зато он оставил капитал для приобретения на проценты с него только русских художественных произведений. А человек он был гораздо лучше меня».
