Любая несправедливость – это личное оскорбление
– Почему журналист-международник начал помогать обиженным в своей стране?
– Это не очень скромно – вести разговоры о том, как помогаешь людям. Я считаю естественным, если ты живешь в обществе, и тебя что-то волнует и беспокоит, стараться преодолевать беды.
Думаю, все дело в закваске, которую мне дали папа и мама – христианском, православном воспитании. Каждый день, голосуя по поводу тех или иных законов, я оглядываюсь на дом, на семью, и думаю – как они отнесутся к моим решениям? Когда я взрослел, был подростком, вокруг были толпы беженцев, бездомных, беспризорников. Я помню, после землетрясения в Армении в 1988 году мы собирали для пострадавших вещи, в том числе, отдавали свои. Помню, как на моих глазах какие-то подлые волчары «обували», грызли старушку в подземном переходе, подсовывая ей «выигрышные» лотерейные билеты. Отнимали у нее последнее. Я подскочил, стал ее уговаривать, пытался открыть ей глаза на происходящее. Меня схватил мужик-шкаф, дал увесистого пинка, и я летел вместе со своим школьным рюкзаком по этому переходу.
Задолго до Госдумы моя журналистская работа, в том числе через колумнистику, соединялась с помощью людям. В глазах очень многих правозащита – явление одиозное, этакий кружок для своих. Для меня всегда было важно защищать и левых, и правых, и аполитичных, которых большинство среди страдающих. И милость к падшим призывать. Поэтому просто как писатель я встречался в том числе с президентом, обращал его внимание на разные нехорошие истории. И я рад, что удавалось освобождать людей. Часто я попадал под мощные удары. Вычеркивали из списков живых, включали в черные стоп-листы, мстили…
– В каком смысле, из списков живых?
– В смысле общественной деятельности, конечно. Но я могу сказать честно, что любая несправедливость мною воспринимается как личное оскорбление. И, конечно, совесть болит. В том числе, и находясь в пресловутой системе, пускай и будучи независимым человеком, все равно часто чувствуешь себя морально отравленным.
Главная-то проблема в том, что у нас не просто много лицемерия, фальши и абсурда, – а что многие люди доходят до стадии лицемерия, когда они искренне думают, что так надо. Причем когда все это поворачивается на 180 градусов, искренность этих людей, поменявших вместе со стрелкой общественного компаса свое мировоззрение, никуда не пропадает. И с тем же внутренним пылом они готовы отстаивать что-то противоположное.
Уход от поверхностности и стайности – это важно
– Вы никогда радикально не меняли убеждения?
– Нет. Я считаю, что последовательность – правильное мужское качество. Другое дело, что я все время во внутреннем споре, в разговоре с собой. Всегда все очень нелинейно и многоаспектно – от ситуации в Донбассе до протестных историй. И как раз сложность восприятия и определяет зачастую глубину личности. У нас очень много поверхностности и агрессии в обществе, в соцсетях и даже среди тех, кто маркирован, как интеллектуальная среда. Уход от поверхностности и стайности – это важно.
А еще у нас отсутствует институт репутации как таковой. Если тебе не перед кем стесняться и стыдиться, ты начинаешь действовать нахрапом и идти по головам. Надо делать все, чтобы репутация в стране возникала. Но при этом не руководствоваться только чужим мнением. Что скажут о тебе те, кто себя аттестует как консервативная часть, или те, кто себя аттестует как либеральная часть? Ты становишься заложником того, «что будет говорить княгиня Марья Алексеевна», цитируя Грибоедова.
– Вы-то себя считаете консерватором или либералом?
– Я себя считаю свободолюбивым патриотом отечества. Я считаю, что главная драма нашей страны – противопоставление родины и свободы. У нас, если патриот, то он зачастую бьет кулаком по столу и, вспоминая всю ту же бессмертную комедию, из себя такого Скалозуба строит. То есть это бесконечные запреты, репрессии, этатизм, приводящий к тому, что государство всегда право. В общем, желание быть держимордой. А условный либерализм сводится к тусовочной репетиловщине. Отсутствие сострадания русским людям и представления, что у страны могут быть свои интересы. Желание встать на позиции тотального пораженчества и нигилизма.
Я понимаю, что все мы в заложниках стереотипов, потому что так удобнее существовать. Людям странно представить, как можно, например, сочувствовать тем, кто действительно за русский язык и тяготеет к России, – и одновременно выступать против нашего официоза, против репрессивных законов. И это не попытка усидеть на двух стульях. Это искренняя позиция. Но я лично считаю, что надо иметь силу и мужество, чтобы с такой позицией выступать. Потому что я знаю, что многие так же думают, но не могут пойти против среды.
Самый зоркий депутат
– Вы в Госдуме себя чувствуете комфортно?
– Важно, о чем ты думаешь и чего хочешь, а не где ты находишься в этот момент. Я не сильно заморачиваюсь тем, где я нахожусь. Вот приехал я в село Сростки на Алтае, сижу в зале заседаний или поехал на войну и помогаю там лекарствами и продуктами. Главное – оставаться самим собой. Как бы это просто ни звучало.
У меня есть определенные взгляды, я их отстаиваю, но не стараюсь при этом кому-то понравиться. Я был искренен, когда еще подростком считал, что крымчане должны иметь право воссоединиться с Россией, и когда защищал сидящих по «Болотному делу», и когда единственным депутатом писал сразу же запрос по делу Ивана Голунова. Должно быть больше людей, для которых важно защитить человеческое достоинство. Да и вообще – двигаться в сторону искренности.
– У вас есть союзники среди других депутатов?
– В Госдуме много порядочных людей. И по многим вопросам совпадаем. Жалко, ушел из жизни Жорес Иванович Алферов, достойный человек и очень самостоятельный. Я человек беспартийный, я в той фракции, где я голосую по совести. У меня есть возможность не кривить душой. Рядом много хороших людей – Светлана Савицкая, Олег Смолин. Незрячий депутат, но называю его самым зорким.
– У него есть программа на ОТР.
– Я знаю, да. И на «Радио России». Он очень честный, хороший человек. Одномандатник из Омска. Есть люди. Но хотелось бы, чтобы в Думе больше было, в том числе, людей моего поколения, которые знают, что такое обратная связь. Проще говоря, умеют пользоваться «Фейсбуком» и «Телеграмом». Важно, чтобы они сами писали то, что думают, важно, чтобы сами отвечали на письма, важно, чтобы могли оперативно увидеть, что пишут, и реагировать. Быстроты реакции не хватает этому сословию – как депутатскому, так и чиновничьему. В этом смысле я связываю надежды с тем, что на пост министра культуры пришла Ольга Любимова. Я ее знаю с журфака как живого человека.
– Она все-таки культурой занимается, не политикой.
– Культура тоже требует спасателей. Закрытие домов культуры, библиотек, уничтожение памятников архитектуры. Нужна национальная программа спасения памяти и красоты. Спасения объектов культурного наследия, спасения замечательных церквей. У нас тысячи храмов гибнут по стране. В Тверской области замечательный Знаменский храм рассыпается, знаменитая архитектура, палладианский стиль. То же самое с усадьбами, со старинными домами. А вот эта варварская застройка, уничтожение уникальных памятников, отсутствие правильного статуса исторических поселений – этим в первую очередь могло бы заняться министерство культуры. Хочется чего-то реального. Кстати говоря, и с толстыми литературными журналами тоже беда.
Не спасители, а спасатели
– Я знаю, вам подожгли квартиру после того, как вы голосовали против первой редакции закона о реновации в Москве. Еще были серьезные случаи давления?
– Не хочется преувеличивать, но вот эта история – была.
– Почему вы были против реновации, кстати?
– Я был против проекта в первом чтении, когда предлагалось любого человека по любому поводу брать и переселять куда угодно откуда угодно. Первый проект реновации был варварским, наглым и мафиозным. Возможно, ценой того, что у меня случился пожар, а кому-то прокололи шины, и возник этот шум, удалось добиться того, что во втором чтении это оказался принципиально другой проект. Всегда дело в деталях. Плохо, если человека из нормального жилья выкидывают без его согласия. А если переселяют из ужасного жилья – об этом мечтает у нас полстраны.
– Нашли виновного в поджоге?
– Нет, конечно. И не найдут. Но я считаю, что делаю то, что должен, вот и все. Кстати, тот же Щекочихин научил меня соединять свои обязанности как журналиста и как депутата. Депутат имеет ранг министра, на любой запрос на любом уровне власти обязаны отвечать в течение месяца. Он мне говорил: «Мы – спасатели! Серенький, мы – спасатели!» Не спасители, а спасатели. Я по молодости лет немножко иронически это воспринимал, а потом понял значение этих слов.
– И разницу между спасателем и спасителем?
– Про комплекс спасителя Гумилев говорил Ахматовой: «Аня, если я начну пасти народы, придуши меня во сне».
Внутренние беды страны
– С 2018 года вы ведете еженедельную программу «Двенадцать» на телеканале «Россия-24». Как это получилось?
– Олег Добродеев мне позвонил и сказал, что прочитал мою книжку про Валентина Катаева. Ему она очень понравилась. Мы встретились и возник разговор – а не начать ли делать актуальную передачу, которая будет, тем не менее, таким писательским взглядом на события. Я поставил условие, что я не буду говорить то, что не думаю. И постараюсь сосредоточиться на внутренних бедах страны. Пока передача есть. Выходит по пятницам, в субботу повторяют. Говорят, хорошие рейтинги. Отзывов много, слава Богу. Самое главное, с помощью этой передачи удается многим помогать.
– Мне кажется, это важный рычаг.
– Рычаг, конечно. Очень многие начальства, особенно на региональном уровне, боятся огласки, шумихи. И когда они видят, что по телевизору показывают тех, кому не дают жилье, или тех, у кого отбирают детей или не дают гражданство, волшебным образом конкретные истории начинают разрешаться.
Искренние и отзывчивые находятся всегда
– Люди, которые к вам обращаются за помощью, сами вас находят?
– Сейчас уже да, часто через соцсети. В последнее время меня стали просто отмечать в комментариях или в самом постинге. Знают, что реагирую. Когда посадили Евгению Чудновец (общественную активистку и сотрудницу детского сада из Катайска Курганской области, которую отправили в колонию по обвинению в распространении детской порнографии; на самом деле, она сделала «Вконтакте» репост видеоролика с издевательствами над ребенком и призвала правоохранительные органы обратить на это внимание – прим. ред.), мне позвонили знакомые журналисты.
– Те четыре региона, в которых вы избраны (республики Алтай, Бурятия, Тыва и Алтайский край) обращаются к вам чаще других?
– Да, писем больше, чем из других регионов, но тем не менее, пишет вся страна.
– Что самое сложное в работе с запросами?
– Самое сложное – найти виновных. Можно заглушить проблему, можно помочь человеку, но наказать виновных не получается.
– У вас есть возможность или ресурсы разбираться до конца?
– У меня один-единственный помощник – юрист, молодой парень, 33 года. Каждый день писем выше крыши – он сидит и разбирает. Мне бы хотелось, чтобы нам тоже помогали. В том числе, журналисты. У нас дико не хватает жанра журналистских расследований. Сфабрикованное дело, как в случае сироты в Краснодарском крае, который просто очистил школьный двор от веток, а против него возбудили «уголовку» и судили, – возбуждают, доводят до суда, где выносится приговор, конкретные следователи и судьи. Они же создают другие дела – и эти дела можно поднять.
Региональная власть воспринимает как наезд любую попытку заняться несправедливостью у них на месте. Сразу же начинаются звонки с самого верху: «Кто тебе заказал?» Они даже не понимают, что человеку может хотеться помочь, что это моя обязанность. В этом как раз кроется причина того, почему не реагируют многие депутаты, избранные от мест. Они повязаны с местной властью, а огласка воспринимается как ее ослабление.
– Но кто-то на местах отзывается?
– Слава Богу, везде есть искренние, отзывчивые и живые люди, которые понимают, что абсолютно естественно приходить на подмогу гражданам. Журналисты, юристы, правозащитники, волонтеры. Находятся. Всегда.
Безумие или отчаяние
– Вы недавно написали у себя в «Фейсбуке», что самарскому сироте Игорю Шамину, которого чуть не посадили за кражу шоколадок, дали положенное ему жилье.
– Да, все разрешилось благополучно, но борьба была жесткой. В мои посты о нем приходили толпы официозных троллей. Видимо, кто-то решил, что я раскачиваю лодку. И они все – люди с котятами и цветочками в своих профилях – писали мне, что надо его затоптать, посадить. Это была организованная атака ботов в комментариях: распни его, распни. Потом они схлынули. Но много людей, которые искренне злорадствуют, потому что – что ж теперь, всем воровать можно?
– История, о которой вы рассказывали в своей программе и которая пока не разрешилась, – санитарки Натальи Галеевой, у которой сначала отобрали племянниц (у одной из них тяжелый ДЦП), а потом сгорел дом, и во время пожара погиб ее муж.
– Она подала в суд с просьбой предоставить положенное одной из племянниц жилье. Ей сказали: куда ты суешься? Суд принял решение вопреки мнению местных властей – выдать в течение пяти месяцев. Как только пятый месяц стал истекать, детей забрали. Пришли, она пьет чай. Говорят: пила водку с подругой. Подруга вообще не пьющая. А потом случился пожар.
Сейчас сделано все, чтобы замести следы, в том числе, через лояльные медиа. Лишь бы последнее слово осталось за местными властями. Для меня же главное – спасти жизнь девушки с ДЦП. И построить дом Наталье Анатольевне. Наверное, в ближайшее время начну сбор средств. Но надеяться, что будет реальное расследование по сгоревшему дому, я бы не стал.
– Вы когда-нибудь считали, скольким людям вы помогли?
– Нет. Будем считать, что хотя бы здесь я выполняю заповедь творить милостыню в тайне. Но я обо всем отчитываюсь, потому что это моя обязанность. Все имена, пароли, явки – у меня в соцсетях. Я хочу подавать пример другим. Доказывать, что можно быть нормальным человеком, сидя в Думе.
– К вашим коллегам столько же людей обращается или меньше?
– Я слышал, что я в «топчике». Наверное, да, слух прошел, молва пронеслась. Конечно, люди пишут всюду. Пускай пишут. Адрес простой: Охотный ряд, дом 1, Шаргунову.
– Как это выглядит? Бумажные письма?
– По-разному. Хватает и безумных писем, конечно. Хармс с Сорокиным на пару отдыхают.
– И как вы отделяете безумие от отчаяния?
– Это сложный вопрос. Очень часто – вот в чем дело – те, кто реально страдает, помалкивают. Им не приходит в голову, что где-то можно найти управу на обидчика. И мы узнаем об этих историях, когда дело доведено до суда или уже вынесен неправосудный приговор. А есть люди либо с прожектерством, либо с маниями.
Подготовить почву
– Помощь конкретным людям – это же не прямая обязанность депутата? Вы должны законопроекты вносить, правильно?
– Я вношу законопроекты. Правильные, хорошие. 282 статью УК (по которой возбуждались уголовные дела за посты в интернете – прим. ред.) удалось же смягчить в результате. Правда, в итоге, после прямой линии с президентом пришлось внести аналогичный моему законопроект, чтобы его приняли. Считайте, я подготовил почву.
– А что мешало принять ваш законопроект?
– Неготовность проявлять самостоятельность и что-то смягчать для граждан. Как это происходит с некоторыми предложенными мною законопроектами. Например, законопроектом о том, что сотрудники аппарата уполномоченных по правам человека имеют право приезжать в тюрьмы и лагеря после жалоб и обращений – потому что там творятся изуверства. Татьяна Николаевна Москалькова (уполномоченный по правам человека в РФ – прим. ред.) поддержала эту инициативу. Но Дума не приняла.
Другой пример – опираясь на решение Конституционного суда (по делу Ильдара Дадина – прим. ред.), я предложил не делать уголовниками тех, кто участвует пускай в несанкционированных, но мирных акциях, и сам не применяет никакого насилия. Сейчас по статье 212.1 УК человека могут арестовать и отправить в тюрьму и в лагерь просто потому, что он больше двух раз выходил на несанкционированную акцию, народный сход. Я предлагаю отказаться от этих «уголовок». И даже Конституционный суд меня поддерживает. Но тормозят, препятствуют, не хотят принять. О чем это говорит, на самом деле? О том, что значительная часть человечных законодательных инициатив, конечно же, вязнет.
Одинокий путь
– Что про вас говорят, есть у вас покровитель?
– Всегда что-нибудь говорят, слухи вечны. Моя «крыша» – русская литература. А так – крыши нет, крыша – небо над головой. Покровитель… Я надеюсь, что мне помогают молитвы моего папы. Я очень люблю своего папу. В каких-то вопросах должно быть разномыслие, но в главном у нас есть и единство, и понимание. Он смотрит каждую мою программу «Двенадцать» и звонит мне каждый раз, для меня это очень важно и трогательно. И присылает мне почти каждый день новые проповеди, к каждому празднику. Всей моей семье, в том числе десятимесячной дочери. А так, вы знаете, мне никто никогда не помогал. Всего я добивался сам, но никто в это, наверное, не поверит. У меня довольно одинокий путь.
– Кого из журналистов вы регулярно читаете?
– Я с интересом читаю колонки Олега Кашина.
– А из социально ориентированных?
– Я знаю, что Аня Данилова из «Правмира» делает интересные вещи. Стараюсь поддерживать то, что делает «Милосердие». В новостях дружественный мне сайт «Свободная пресса» постоянно дает ссылки на ваши истории. Мне хочется думать, что вообще возникает мода, в хорошем смысле, на отзывчивость. Особенно среди молодых людей. У меня куча знакомых блогеров стараются помогать, во что-то вкладываться, на что-то жертвовать. Это правильная русская традиция жертвенности.
Нам навязывают разделение на консерваторов и либералов, потому что таким образом легко манипулировать и разобщать. Бесконечные исторические распри, уводящие в никуда, ролевые игры, когда люди примеривают кто эполеты, кто буденовку. Поэтому я сознательно стараюсь высказываться о том, что можно реально исправить и решить. Я не вижу смысла в том, чтобы вбрасывать провокационные «бомбочки» и стравливать людей в «Фейсбуке». И так слишком много мути всякой. Кто-то гонит эти волны бесконечные.
Другое дело, что и дискуссии должны быть, и слава Богу, они есть… Просто я считаю, что можно объединяться чем-то по-настоящему важным. Я назову это человечностью. Милосердие – то, что может собирать всех нас, очень разных, живущих в разной среде, формируемых этой средой. И литературность – это то, что дает полифоничность, то есть способность слышать разных людей.
Фото: Павел Смертин
