Владислав Ходасевич писал о Сергее Полякове: «Он говорил и читал на множестве языков, европейских и азиатских, которые усваивал с одинаковой легкостью. В самом начале 1900-х годов судьба столкнула его с Бальмонтом, Брюсовым, Балтрушайтисом. Он сам не имел к поэзии никакого отношения, но почувствовал, угадал, что этим людям, преследуемым насмешками и улюлюканием обывательщины, принадлежит ближайшее литературное будущее».
Станиславский от литературы
Сергей Александрович Поляков родился 25 октября 1874 года в Москве, в семье купца третьей гильдии. Но тяготел не к коммерции, а к наукам. Гимназию окончил с золотой медалью, поступил на физико-математический факультет Московского университета. Точных наук ему не хватало. Добирал гуманитарные, посещая лекции на историко-филологическом факультете.
И гуманитарные науки победили. Окончив университет в 23 года, Сергей Александрович занялся литературой. Признавался: «Хотя не был оставлен в свое время при Московском университете, но готовился к магистерскому экзамену по математическим наукам; оставил это, переменив специальность на литературу».
Поляков – первым в России – переводил будущего нобелиата Кнута Гамсуна.
Впрочем, основным местом работы стало для него Товарищество Знаменской мануфактуры. Так решил его отец, и сын не стал противиться. Тем более, он был там не наемным менеджером, а совладельцем.
Судьба Сергея Полякова, во всяком случае в начале жизненного пути, напоминает судьбу Константина Станиславского. Тот тоже, по настоянию родственников, управлял семейным бизнесом, а в свободное время занимался искусством. Константин Сергеевич ставил спектакли, а Сергей Александрович изучал языки и занимался продюсерством. Всего он знал пятнадцать языков, а молодые стихотворцы называли его «декадентским батькой». Уже на следующий год после окончания университета он учредил издательство «Скорпион».
Не «калькулятор»
Владислав Ходасевич сравнивал двух издателей того времени – Сергея Полякова и Михаила Сабашникова: «Издательство Полякова было партийное, боевое, с резко очерченной программой и замкнутым кругом сотрудников. Издательство Сабашникова – эклектическое и разностороннее, включавшее в себя столь различные отделы, как памятники мировой литературы и книги по естествознанию. Всем предприятием Сабашников ведал единолично – никакой редакционной коллегии у него не было. Он обладал средствами гораздо большими, чем те, которые были в распоряжении Полякова. Если Поляков сознательно и несколько даже вызывающе шел на жертвы, Сабашникова такая перспектива отнюдь не прельщала. Кто-то прозвал его «калькулятором», и это прозвище ему нравилось».
Поляков ни в коей мере не был «калькулятором». Денег на «Скорпиона» меценат не жалел. И это еще мягко сказано. Он, по сути, вложил туда все свое состояние. Кроме книг «Скорпион» выпускал альманах «Северные цветы» и журнал «Весы». Кстати, все три названия придумал сам Поляков.
Щедрость его была, можно сказать, безгранична.
В самом издательстве он постоянно угощал своих любимых авторов деликатесами и хорошим вином. Устраивал застолья в лучших ресторанах. Если же кто-нибудь из символистов вдруг закатывал дебоши (а такое, к сожалению, случалось), спешил возместить ущерб.
Разумеется, бывало, что самовлюбленные поэты – еще бы, властители душ современной России – своими дурацкими выходками начинали его раздражать. Особенно Бальмонт. И тогда меценат принимался ворчать:
– Не демон, а просто черт из провинциального театра… Он думает, что со своей огненной шевелюрой он похож на бога Солнца, а на самом деле – вылитый архиерейский певчий.
Сам же Бальмонт называл своего благодетеля – «нежный, как мимоза, Поляков».
И, конечно, ворчанием все и заканчивалось. Поляков каким-то тайным чувством понимал, что скоро эти хулиганы, дебоширы и позеры войдут в школьные учебники. И прощал им все. И продолжал тратить на них свои деньги.
Символисты были постоянными гостями в Знаменском-Губайлове, поляковской подмосковной усадьбе. Место было замечательное. «Спутник по Московско-Виндавской железной дороге» писал в 1909 году: «Большая часть площади имения сплошь покрыта лесом, в котором, особенно по направлению к северо-западу, преобладают сосны. Стройные, прямые, высокие и могучие, стоят они, как исполины, покачивая своими верхушками, убаюкивая посетителя своим шумом и освежая его смолистым благоуханием».
Конечно, поэты и там себе тоже ни в чем не отказывали. Кстати, именно в Знаменском-Губайлове и был задуман «Скорпион».
Даже место для издательства он выбрал одно из самых дорогих в Москве – на третьем этаже отеля «Метрополь». Сергей Соловьев восхищался:
Вот Мельпомены храм, где царствует фон-Боль,
А там – исчадие последних модных вкусов –
Как новый Вавилон, воздвигся Метрополь,
Исконный твой очаг, великолепный Брюсов!
Валерий Брюсов был главным редактором «Весов».
Как декаденты стали символистами
Переводчица Бронислава Матвеевна Погорелова писала: «Москвичам хорошо был известен выстроенный в конце XIX века дом «Метрополь» на Театральной площади… Задняя часть здания, выходившая на древнюю Китайгородскую стену, была занята дорогими квартирами, снабженными всем мыслимым в ту пору комфортом. В одну из таких небольших квартир вселилось только что возникшее издательство «Скорпион».
О нем можно сказать, что оно «вывело в люди» символистов, более известных вначале под кличкой «декадентов», о которых широкая публика в доскорпионовскую пору черпала все сведения из грубоиздевательских статей малокомпетентных газетчиков. Над символистами посмеивались, их никто не печатал. А если немногим из них и удавалось самостоятельно выпускать свои произведения, то они появлялись в виде неказистых книжонок, изданных буднично и небрежно. Но счастье неожиданно улыбнулось смелым новаторам, когда они в лице Сергея Александровича Полякова встретили щедрого мецената и деятельного издателя».
Одна из современниц вспоминала: «Молодые поэты поднимались по лестнице гостиницы «Метрополь» с затаенным сердцебиением. Здесь решалась их судьба – иногда навсегда, здесь производилась строжайшая беспристрастная оценка их дарования, знаний, возможностей, сил».
Кто такие настоящие символисты
Сергей Поляков – на этом этапе его биографии – был во многом схож с Павлом Михайловичем Третьяковым. Тот не придумал критический реализм, но, используя свои финансовые возможности, создал на него моду. То же вышло и у Полякова с символизмом.
Композитор и музыковед Леонид Сабанеев писал: «Крупный текстильщик, один из трех братьев – совладельцев одной из крупнейших подмосковных мануфактур, он был наделен самобытным, нетрафаретным умом… Старообразный даже в молодости, сутулый, с наружностью не то Сократа, не то Достоевского… Он мог дельно и глубоко говорить по любому вопросу, начиная от богословия и до филологии и математики, высказывал всегда что-то очень самобытное, оригинальное».
Вот характерный пример его юмора. На одной из многочисленных дискуссий в «Скорпионе» подняли вопрос: а кто может считаться настоящим символистом? И Поляков серьезным тоном произнес:
– Так это же совершенно ясно: те, которые начинаются на букву Б: Брюсов, Бальмонт, Балтрушайтис, Блок, Белый… А самый настоящий символист – Белый, потому что он и Белый, и Борис, и Бугаев.
Напомним: Андрей Белый – псевдоним Бориса Николаевича Бугаева.
При большевиках
А потом произошла революция. Поляков в одночасье лишился и издательства, и любимой жены. Говорили, что в голодном 1918 году она пропала без вести, когда отправилась в поездку по окрестным деревням в надежде раздобыть что-нибудь из продуктов.
Зато самому Сергею Александровичу предложили должность главного редактора ИЗО Народного комиссариата просвещения РСФСР. Он согласился – надо же на что-то жить. Кроме того, бывший издатель входил в коллегию ЛИТО все того же наркомата. Служил казначеем в Московском союзе писателей. Поляков при новой власти оказался неожиданно востребованным.
Впрочем, счастье (да счастье ли это?) продолжалось недолго. В 1929 году Сергея Александровича исключили из состава Государственной академии художественных наук. Дело в том, что еще раньше ему запретили проживать в радиусе 105 километров от крупных городов.
Новая власть одной рукой лишала прав, а другой раздавала привилегии. В конце 1941 года Поляков – уже как персональный пенсионер – получил право жить в Казани. Там проживали его родственники. Там он и умер, в 1943 году.
И на последнем этапе своей биографии Сергей Александрович Поляков уподобился множеству так называемых бывших. Дореволюционных специалистов высочайшего класса, которых унижали, поощряли, награждали, высылали – и все вопреки какой бы то ни было логике и точно уж без капли милосердия и сострадания.
Но и в этих условиях Поляков сохранял свою исключительную самобытность. Уже упоминавшийся Леонид Сабанеев писал: «Нашли, что он идеологически был «чужд». Конечно, он был «чужд» как законченный и совершенный скептик-анархист. Но надо отдать ему должное: и потерю богатства и даже средств к жизни, и всю тяжкую большевистскую жизненную реальность он принял с философски-добродушным равнодушием и даже любил находить в большевиках положительные качества и значимость, в то же время испытывая к ним, как он сам выражался, «невероятное презрение».
