«Уважаемая редакция! Сейчас в сети появляется все больше икон (или «икон») с новыми, непривычными сюжетами – Богоматерь в младенчестве, святой апостол Петр у костра, разные сценки из жизни Младенца Христа.
Порой вся френдлента начинает ими пестреть. Некоторые из этих изображений по стилю письма очень похожи на традиционные иконы, другие совсем нет. Часто вижу информацию, что их создали в других православных странах – возможно, они вписываются в их традиции, но мне непривычны. Еще очень много «духовных картинок» в технике примитивизма, и они действительно милые. Меня некоторые из этих изображений смущают – не столько в художественном плане, сколько с точки зрения эмоций, которые они вызывают. Разве должны Господь, Его Пречистая Матерь, святые вызывать, например, жалость?
Скажите, можно ли использовать их дома как иконы? Молиться перед этими изображениями? Пересылать и рекомендовать их друзьям? Люди говорят, раз от них тепло на душе, разве это может быть плохо?
С уважением
Ирина М.»
Ответить на вопрос читательницы и прокомментировать некоторые популярные в сети изображения на религиозные сюжеты мы попросили протоиерея Александра Салтыкова.
Искусствовед, окончил исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Работал старшим научным сотрудником, ученым секретарем, заместителем директора по науке Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. С 1993 года – декан факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Член Союза художников России.
Будьте как дети?
Сейчас у художников, которые занимаются религиозным искусством, много чрезвычайно разных исканий – здесь и поиски сюжета, и поиски стиля, и средств выражения, и новые материалы… Это понятно, поскольку непрерывно меняется сама жизнь. Но религиозное, священное требует особой осторожности, поскольку тут происходит соприкосновение с духовным миром.
В наше время модно обращаться к примитивному искусству. Недавно я видел в одном храме при больнице такую попытку подделки под детскость. У авторов есть аргумент: мол, Сам Господь сказал: «Будьте как дети».
Но Господь еще сказал: не будьте детьми по уму, то есть будьте как дети по страстям, поскольку дети еще не знают пороков, – так говорит Писание. А чтобы нарисовать икону, ум нужно развивать.
В древности иконописцев иногда называли «философами», потому что они создавали мудрое искусство. Оно было мудрым своей духовностью. Мне кажется, у современных примитивистов есть тоска по духовности и они нередко ищут ее в детском искусстве; но что такое духовность, они не понимают, так как не знают, чему учат святые отцы и как мыслили древние иконописцы, искавшие пути общения с Господом.
Взрослые люди не могут одеваться в детские штанишки. Это ложный путь. Лично я считаю, что в церковной живописи никакое «псевдо» недопустимо. Кстати, сами дети обычно стремятся рисовать «правильно», как взрослые, просто у них еще не получается.
Вершины средневековой иконописи, которой мы сегодня восхищаемся, там, где иконописцы следовали традициям, восходящим к весьма утонченному искусству древних греков и римлян. Даже у самого «примитивного» средневекового иконописца был профессионализм: он понимал, что изображает вечность и тут нужны особые приемы, над освоением которых он постоянно работал.
Посмотрите на так называемую Богоматерь «Перуанскую». Это изображение женщины с ребенком можно, если хотите, назвать «Мадонной» (в западном искусстве это слово может обозначать самое разное содержание), но Богородицей такое назвать никак нельзя!
Здесь использован простой сюжет: молодая бедная женщина несет спящего младенца в котомке. Чтобы уйти от бытовизма и достичь монументализации, автор высветляет фон, обрезает фигуру, делает ее относительно плоской, использует крупный раппорт (повторение форм орнамента). У женщины не изображены руки, возможно, опять-таки ради придания монументальности, а изображенная ручка ребенка приобретает характер знака, и это даже интересно как прием.
От иконописи здесь взяты силуэтность и некоторая идеализация ликов. Автор хорошо чувствует орнаментальное начало в иконе: он сочинил разнообразные мотивы, которые неплохо сочетаются и придают изображению праздничность, но ни одного собственно христианского орнаментального мотива здесь нет. Все это даже неплохо как живопись вообще, только при чем здесь христианское название?
По решениям Седьмого Вселенского Собора образ почитается наравне со словом. А поэтому он должен быть в обязательном порядке соотнесен со словом, то есть с текстом. В подлинно христианском искусстве буквально каждый штрих связан с общим смыслом и может даже быть особым знаком.
Автор данной композиции стилизует миловидное лицо молодой женщины, которая довольна своим мирно спящим младенцем. У нее, можно сказать, «все хорошо». Об этом говорят и чувственные губки, и спокойные глаза. Никакого отношения к евангельскому образу Пречистой Девы это не имеет.
Образ Девы-Матери – это для искусства «сверхзадача», поскольку речь идет о совершенно небывалом, невозможном и немыслимом рождении Богочеловека. Чтобы такое изобразить, нужна вера – то есть такое допущение невозможного, которое значимо для всей нашей жизни и все в ней переворачивает. Если вы не способны поверить в невозможное, то вы никогда не создадите убедительного образа этого невозможного. Лучше и не беритесь.
Как изобразить вечность?
В чем же выражается вечность? Вы ведь не скажете, что вечное – это что-то кривое, косое, бессмысленное. Вечность в церковном искусстве выражается в особых знаках, но прежде всего – в благочестии образа. Образ должен быть благочестивым, а для этого нужно жить по-христиански. Если хотите писать для Церкви, обращайтесь к опытным духовникам, которые научат вас, понимать, что такое благочестие.
Для иконописца нужна чистота сердца, о которой сказано: «Блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят». Мы не можем увидеть вечность, но мы ее знаем сердцем. Поэтому задача художника-иконописца в некотором роде – пророческая. И это очень важно.
Посмотрите на любые традиционные иконы. Вы увидите, что эта вечность там присутствует. Специалист может указать на приемы, которыми это достигается: на иконах отсутствует или почти отсутствует фактура материала, отсутствует тяжесть крупных, объемных предметов. Все это «отменено» в иконописи, чтобы показать нематериальную сущность образа. Это и наука, и богословие, и искусство.
Посмотрим на современную икону с названием «Матерь смирения». Творец этого произведения собрал разные иконописные элементы: тут и мандорла в три тона, и престол, и два херувима, и «позем», и нимбы, и ковчег… И, казалось, бы, такой трогательный плач Христа (или стон? или сон? или…) на коленях Своей Матери… Чем не икона?
Очень странный образ. Во-первых, если вы используете набор определенных знаков, то нужно и следовать правилам их употребления – соотнесения, размещения, расположения. Средневековая знаковая система всегда следует строгому ритму и симметрии (симметрии, кстати, бывают разные). Тронная композиция – всегда по центру. Этого требует царственность образа. А здесь художник сдвинул основные изображения с центральной оси. Какой в этом смысл? Получается просто утрата равновесия. Но главное даже не в расположении, а в содержании самой композиции.
Где тут смирение? О чем здесь? А знаем ли мы, что такое смирение? Рыдающий на коленях матери взрослый мужчина, извините, даже похожий на Спасителя, вовсе не соответствует Иисусу Христу православного Предания. Откуда, каким каноническим текстом подтверждено такое сентиментальное построение?
Вы, может быть, скажете: «Мы художники, мы свободные люди, что нам до ваших канонических текстов!» Ну, в таком случае действительно не о чем разговаривать. По моему мнению, от такой «свободы» искусство не становится более церковным и духовным, а становится знаком собственной гордости, которая движется вопреки традиции и канону.
Нужна ли в иконописи новизна?
Не надо путать новое и «новенькое». «Новенькое» обычно имеет целью занять, развлечь, собрать аудиторию. Но Церковь – не выставочный зал и не театр, это святое место. Новое там появляется как чудо, как откровение, как вдохновение, которые возникает не на потребу публике, а по внутренней интуиции мастера, погруженного в вечность.
Чтобы изображать по-новому Святую Троицу, нужно иметь лицезрение Святой Троицы – ни больше ни меньше, как это было у преподобного Андрея Рублева.
Новое чаще всего появляется и как отклик на движение церковной истории. Например, в ХХ веке появилось множество новомучеников. Это каждый раз новая личность, новая ситуация, требующая осмысления. Вспомним, как яркий пример, иконографию Царственных Страстотерпцев – образ последнего императора с супругой и детьми. Это совершенно новая и очень значимая тема современного церковного искусства.
А если пытаться «от ветра главы своея» сочинить что-нибудь оригинальненькое, дабы получить за это какую-нибудь награду или признание, – это странно, нелепо и по существу никому не нужно.
Пример – композиция «Первые шаги». Это претензия на новую иконографию, поскольку ранее изображались первые шаги Богородицы (икона «Введение Богородицы во храм – прим. ред.), но не Спасителя. В отношении любых изображений Господа Иисуса Христа Церковь всегда соблюдала особую осторожность. В частности, существовало правило, по которому любое изображение возможно лишь тогда, когда был хоть кто-нибудь, кто видел изображаемое событие (или лицо). Должен быть хотя бы апокриф.
Но младенчества Христа никто не видел, его первые шаги никак и нигде не упомянуты. То есть подобное изображение есть плод фантазии. Но фантазия – это мечтательность; мечта – это иллюзия, ничего общего не имеющая с духовным опытом. А духовный опыт – это подлинное познание самого себя через глубокое очищение сердца и ума. Только тогда обретается духовное зрение, позволяющее хотя бы отчасти понимать высший мир.
В вопросе признания новой иконографии желательно, чтобы трудные случаи решало соборное сознание Церкви. Нужна постоянно действующая комиссия из высоких профессионалов, из представителей духовенства, богословов, которая будет рассматривать новые идеи в церковном искусстве. Эта комиссия могла бы выносить рекомендательные решения, которые со временем получали бы апробацию Церкви.
А как понять, какая икона хорошая, а какая – «плохая»?
В последнее время мы много говорим о клинических испытаниях лекарств, вакцин. Это очень похожее явление, мы ведь говорим, что Церковь – это лечебница. Икона может лечить души, а может калечить, если мы назовем иконой то, что ею не является. А вот эти кривые-косые картинки, что умиляют кого-то в интернете, нередко калечат сознание.
В канонической иконе веками отработаны формы, выражающие Дары Духа Святого, о которых говорит апостол Павел, – любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Это нам в традиционной иконе и дорого. Чтобы этого достичь, повторюсь, надо учиться искусству, богословию, углубляться в духовной жизни.
Вот еще интересное изображение – «Петр у костра». Из Евангелия мы знаем, что апостол Петр трижды отрекся от Христа прежде, чем запел петух. Именно этот момент с петухом запечатлен здесь. Но каково назначение этого изображения?
Иконы создают для молитвенного обращения к Богу и святым. Но есть в церковном искусстве так называемые притчи – символические, условные композиции. В отличие от образов, предназначенных для молитвенного обращения, притчи предназначены, как говорили наши предки, для «научения».
Они особенно были распространены в ХVI веке, когда фактически не было другого художественного языка, кроме иконописного. Иконописцы, пользуясь своим художественным языком, писали образы, а также и особые изображения на тему притч (например, евангельские притчи иконописца Дионисия на сводах собора Ферапонтова монастыря). Композиция «Петр у костра» имеет вид именно притчи, а не моленного образа. Так к ней и нужно относиться.
Однако и притча, которая всегда есть богословие в образе, должна иметь правильный смысл, – если мы говорим о церковном искусстве. Поэтому здесь хотелось бы видеть больше цельности: у бедного Петра почему-то крохотные ножки, а табуреточка, на которой он сидит, просто незаметна… Конечно, в иконописи много смысловых деформаций, но они должны иметь свое художественно-смысловое объяснение. Петр может даже падать со стула – в знак своего греха, но тогда само сиденье должно быть различимо!
Притчи дают наибольший простор для творчества современных художников, от которых требуют иногда какой-то самостоятельности и оригинальности, поскольку моленный образ, конечно, гораздо более ограничивает иконописца. Есть и промежуточные явления, когда иконописец вносит в моленный образ элементы притчевости (подобное мы нередко встречаем в древних храмовых росписях).
Но в древности, как правило, любые новые построения были строго богословски обоснованы. Этому и следует учиться.
Иконописцу нужна «совесть к вещам»
Неприемлемо для иконописца параллельно иконам писать какие-то греховные, разнузданные картинки. Есть специальное постановление Пято-Шестого (Трулльского) Собора, в котором сказано, что церковный художник, дерзающий создавать соблазнительные образы, производящие «взрыв нечистых удовольствий», отлучается от причастия.
Иконописцу в высшей степени нужна, по выражению Аввы Дорофея, «совесть к вещам», к тем иконам, которые он дерзает писать. А совесть требует постоянного очищения.
Сейчас иконами занимается преимущественно искусствоведение, которое понимает иконы сугубо как произведения искусства. Православные специалисты-искусствоведы привязывают изучение икон к церковной жизни и истории. Но очень важно, чтобы развивалось богословие иконы, понимание того, как та или иная богословская идея находит выражение в образе.
Когда будет глубже развито понимание иконографических приемов как особого богословского языка, будет проще оценивать приемлемость того или другого иконописного образа.
