Насилие в семье – серьезная экономическая проблема

Насилие в семье – одна из самых латентных проблем нашей действительности. Хотя бы потому, что о ней не принято говорить взвешенно, как о проблеме, которая остро нуждается в разрешении. Понятие «насилие» размыто, и если рождает ассоциации, то скорее образ вернувшегося с работы пьяного мужа, который, любя, ставит супруге фонарь под глазом, а заодно награждает оплеухой сына. Число жертв семейного насилия официально не обнародуется, да и не подсчитано, а значит неизвестно. Нет системы предотвращения случаев насилия.

А что же тогда есть? Кто пострадавшие и сколько их? Где женщины и дети могут найти помощь? Какова она? Об этом говорим с Мариной Писклаковой-Паркер, кандидатом социологических наук, председателем центра по предотвращению насилия «Анна», экспертом и методистом церковного кризисного центра «Китеж».

От частного к частно-публичному

— Существует ли официальная статистика по преступлениям в отношении женщин в семье в России? Каков масштаб проблемы?

— По статистике, из обращающихся на телефон доверия женщин около 80 % не обращались и не обращаются никогда ни в какие службы: ни в социальные, ни в социально-государственные, ни в правоохранительные органы, ни в общественные организация.

Телефон доверия для подавляющего большинства является тем максимум доверия, который люди позволяют себе.

Масштаб проблемы ­чудовищен, ведь здесь нередки убийства. Многие, в том числе женщины, подвергают сомнению имеющуюся статистику. Однако в России, например, в 1993 году в результате насильственных действий в семье было убито четырнадцать тысяч женщин. Информация об этом содержится в официальном отчете комитета по ликвидации и дискриминации в отношении женщин РФ, который был опубликован в 1995 году и размещен на сайте ООН. Но это был единственный и последний раз, когда официально была не только обнародована статистика, но вообще велся подсчет.

Публикация данных на сегодня прекращена.

Нет, не потому что Россия что-то скрывает от мировой общественности, а потому что до июля 2016 года законом не было определено само понятие насильственных действий в семье. В Уголовном кодексе содержались статьи, касающиеся физического насилия между гражданами без определения категории и характера отношений.

И только в июле 2016 были внесены изменения в Уголовный кодекс. Появилось определение близких отношений, под которыми подразумеваются теперь как кровные, так и не кровные и даже незарегистрированные отношения. Все они теперь покрываются законом.

Раньше насилие в семье рассматривались правоохранительными органами как дела частного обвинения. Иначе говоря, дело возбуждалось по заявлению пострадавших. Сами пострадавшие должны были провести расследование и собрать доказательства.

Теперь это дела частно-публичного обвинения. Дело возбуждается по заявлению пострадавших, но расследование проводят уже правоохранительные органы.

Но для того, чтобы говорить о проблеме насилия в семье, нужно очень хорошо понимать предмет разговора. К сожалению, многие, когда речь заходит о семейном насилии, путают два понятия: семейный конфликт и семейное насилие. А это не просто два разных слова, это два разных явления.

— В чем же разница между семейным конфликтом и семейным насилием?

— Насилие – это систематически повторяющиеся акты контроля с применением психологических, физических и эмоциональных методов давления одного человека над другим. Фактически это систематическое истязание, которые может иметь как эмоциональный и психологический характер, так и подразумевать применение физического насилия.

А вот конфликт всегда можно разрешить, потому что ситуация конфликта – это всего лишь ситуация несогласия людей. Насилие же прекращается только тогда, когда насильник (человек, совершающий насилие), решает это прекратить. То есть делает это в одностороннем порядке добровольно или по принуждению. Либо он осознает, что делать это нельзя, потому что он разрушает свою семью, близких, будущее детей, либо его останавливает государство и общество.

Что может Церковь?

— «Китеж» – ноухау епископа Воскресенского Саввы, или существует мировая практика открытия подобных убежищ при монастырях и церквях?

— Это действительно инициатива владыки Саввы, как и освящение темы насилия в семье на Рождественских чтениях уже в течение нескольких лет. Первые женские убежища были созданы в США при церквях. А первое православное убежище, которое мне довелось увидеть, появилось в Румынии в 2006 году. Местный священник открыл его сам. Честно говоря, я была потрясена его инициативой, поэтому не могла не спросить о том, а что его подвигло на такой шаг. Знаете, он ответил так, как я бы сама ответила на этот вопрос: «Достаточно же поговорить с этими женщинами… и ты понимаешь чтО там происходит».

Наверное, с тех самых пор у меня есть ощущение, что Церковь и может, и будет, и должна помогать в этом вопросе. Понимаете, если и нужна какая-та помощь в самом начале, когда проблема только возникает, так это беседы с наставником.

Ведь насилие всегда возникает и развивается постепенно, по циклу: вначале это может проявляться как в виде эмоциональных оскорблений, унижений, потом это может быть пощечина, мужчина может толкнуть женщину, как-то сильно схватить, а со временем это доходит до избиений. Так вот очень важно научиться распознавать признаки насилия как можно раньше, тогда сам человек может себя останавливать.

Я в это верю. Как верю в то, что если человек воцерковлен, то шансов что-то изменить куда больше, чем если бы это был человек с улицы.

Наш «Китеж» — это модель. Это убежище задумывалось как модель для отрабатывания механизма реагирования. Она своего рода стартап для повсеместного распространения подобных убежищ при церквях и монастырях.

— Помощь, стратегия, тактика церковного Центра чем-то существенным отличается от нецерковных помогающих организаций? Чем именно отличается, например, от центра «Анна», который вы возглавляете?

— Во-первых, само местонахождение «Китежа» в монастыре делает его безопасным местом, а безопасность – это первое и главное, в чем нуждаются такие женщины. Ведь к тому моменту, когда женщина реально начинает искать помощь, насилие, как правило, уже носит систематический характер, часто имеет непоправимые последствия. Не только с точки зрения физических травм непоправимые, но с точки зрения влияния ситуации на психику, например, детей. С точки зрения эмоционального и физического состояния, в котором находятся пострадавшие.

Для православных верующих здесь неоценима поддержка игумена Серафима (Симонова) (настоятель подворья Новоспасского монастыря в с. Милюково, где находится центр «Китеж»- прим. Авт.)), поддержка монахинь.

Если в Центр начнут обращаться верующие женщины, чьи супруги будут готовы идти на контакт, станет возможно работать с семьей. Я уверена, что это та перспектива, которую нужно развивать.

Нельзя забыть о детях, которые становятся свидетелями и постоянно живут в ситуации домашнего насилия. Для них очень важна позитивная и спокойная атмосфера, в которой они могли бы элементарно перестать бояться.

Дети также нуждаются в другой модели человеческих взаимоотношений. Ведь дети учатся не тому, что мы говорим на словах. Они копируют наше поведение. Поэтому те дети, которые живут в ситуации насилия (когда отец кричит и бьет мать), либо берут на себя вину, считая, что они что-то не так сделали и поэтому папа сердится на маму, либо начинают копировать агрессивное поведение. В «Китеже» мы это видим.

Однажды четырехлетняя девочка, чем-то недовольная, стала кричать: «Я сейчас позову папу и он вас всех побьет».

Это был ужас. Потому что мы видели маленького ребенка, убежденного, что окружающий мир вот так устроен, где все проблемы решаются кулаком. И показать ей другую модель мужского поведения, другое построение взаимооотношений, в лице ли отца Серафима, других монахов, на самом деле имеет огромный не только терапевтический, но и трансформирующий эффект.

Это та среда, которая дополнительно поможет восстановить пострадавшим как свои силы, так и выстроить по новым правилам свое бытие. Это среда, которая формирует совершенно другое восприятие реальности у этих детей.

— Вы убеждены, что у Церкви есть тот ресурс, в котором нуждается общество в ситуации латентного насилия в семье. Но «Китеж» совсем молодая организация, в настоящее время в убежище проживают всего две женщины.

— Нет, не совсем так. Действительно, всего в приюте десять мест. Число постояльцев зависит от того, сколько у женщины, обратившейся за помощью, детей. Например, туда пришла женщина со всеми четырьмя своими детьми. Автоматически они заняли пять мест. Подобные проекты, наверное, самые дорогостоящие.

Насилие в семье очень дорого обходится нашей стране. Помимо посттравматических психологических последствий, которые требуют разрешения и помощи, насилие — серьезнейшая экономическая проблема.

Вы только представьте, сколько приходится средств и усилий тратить на работу правоохранительных органов, медицинских учреждений.

Если, не дай Бог, убита женщина, мать семейства, то урон как семье, так и окружающим наносится колоссальный.

Она отправляется на кладбище, ее супруг – в тюрьму, в то время как дети идут в детские дома, престарелые родители (бабушки-дедушки) остаются на попечении государства.

Поэтому уметь работать с этими проблемами очень важно, но куда важнее научиться распознавать их на ранних стадиях, останавливать тогда, когда проблема только возникает. А мы сейчас только успеваем реагировать, да и то лишь на верхушке айсберга.

Про «сама виновата»

— В среде верующих существует мнение, что раз обижают, нужно терпеть. Побеждать насилие любовью. Такую точку зрения обычно приписывают Церкви. Как вы вы к этому относитесь?

— Меня так радует, что на наших Рождественских чтениях выступают грамотные священники, которые говорят о том, что насилие терпеть никто не должен. И мужчины, и женщины созданы по образу и подобию Божию, именно поэтому насилие друг над другом недопустимо.

А Домострой, на который у нас так любят ссылаться «православные» мужчины, — это документ средневековой эпохи. Там он и должен оставаться.

В России, слава Богу, достаточно адекватных мужчин, которые не считают насилие нормой.

У насилия есть обратная сторона. Если женщина терпит насилие — страдают дети. От того, что она терпит и не ищет помощи, финал ее собственной жизни может быть непредсказуемо плох.

В результате неоправданного риска и мнимой «жертвенности» один может оказаться в могиле, другой в тюрьме, а дети-сироты в детском доме.

Мы в своем кризисном Центе работаем с теми женщинами, которые готовы что-то менять в своей жизни. Никто из нас никогда не скажет женщине, что именно она должна делать. Мы не имеем права на вмешательство в ее частую жизнь. Да, если она обратилась за помощью, мы прикладываем все усилия, чтобы помочь. Но мы имеем право только поддерживать ее решения. если она обратилась, мы поговорили и она не готова сделать следующий шаг, то как бы нам ни было горько (потому что мы осознаем куда это ведет),

мы никогда не скажем: немедленно его брось. На это никто не имеет права.

— Как говорят некоторые подруги, выплакав слезы в жилетку: «ох, хороши твои советы, да мне сегодня домой возвращаться».

— Да, это сложная проблема. Знаете, что меня расстраивает в этой дискуссии? Мы всегда обсуждаем женщин — как Она себя ведет, что Она делает, и почему-то не задумываемся над тем, что есть источник проблемы. Но ответственен за насилие всегда тот, кто его совершает, кто поднимает руку, кто уверен, что имеет право.

— А почему тогда так популярна вот эта идея – «сама виновата»? Ведь и женщины нередко так думают.

— Чувство вины, которое присуще женщинам, подвергающимся насилию, имеет несколько основ: одна из них – результат пережитого травматического опыта, и чувство вины здесь — одна из форм эмоциональной реакции.

Любой человек, подвергшийся нападению, потом испытывает чувство вины, думая, что мог/могла бы что-то сделать по-другому, чтобы этого избежать.

Это не так, и ответственность лежит на том, кто совершил нападение.  Помимо этого, у нас в обществе существуют стереотипы, которые возлагают ответственность на женщину, то есть еще и окружение говорит пострадавшей, что это ее вина.

Дело в том, что

обидчики умеют хорошо скрывать свое поведение, часто окружающим бывает сложно поверить, что нормальный человек способен так истязать близких, поэтому начинают думать, что «она его довела».

Но всегда важно помнить, что у того, кто совершает насилие всегда есть выбор – сделать это или нет, он всегда может остановиться.

Насильниками не рождаются

Фото с сайта familyvio.csw.fsu.edu

— Природа насилия, потребность его совершать — какова? Это психически неуравновешенные люди, так?

— Вовсе нет.

Часто насилие совершают нормальные, уравновешенные люди. В конце концов, они же не бьют на улице людей. И насилие они совершают лишь дома, когда никто не видит.

Чаще всего это приобретенное поведение. В большинстве своем те, кто совершают насилие, это дети, выросшие в аналогичных условиях. Это результат постравматики. Ребенок, который рос в страхе, который видел отца, унижавшего и истязавшего мать, сначала испытывает очень много боли, а потом его боль трансформируется в жестокость. Такой человек в будущем будет применять насилие обязательно.

Однажды мне довелось побывать в Америке на психологических группах, где работа велась с мужчинами, которые используют физическое насилие в семье. И я услышала о том, что с ними происходит изнутри.

Да, они раскаиваются, но чем дальше развивается цикл насилия, тем меньше они реально могут контролировать происходящее. Я ни в коем случае не оправдываю их, но я понимаю, что это то самое важное, с чем нужно работать.

Первое, чему нужно учиться таким мужчинам, это брать на себя ответственность за поступок. Иметь мужество признаться себе, что это его ответственность.

До тех пор, пока мы будем говорить, что в насилии в семье хоть капля вины женщины, этот процесс будет продолжаться.

Потому что этот момент всегда для мужчин будет оставаться оправданием, карт-бланшем для совершения насилия.

— Создание психологических групп, о которых вы говорите, инициирует государство или общество?

— Во всех странах они созданы по закону. Это форма условного наказания. В группы отправляют по суду, который предписывает насильнику их посещение. Это именно то, что мы надеемся создать когда-нибудь в нашей системе помощи. Я уверена, что если выстроить систему реагирования и распознавать такие случаи раньше, чем совершится тяжкое преступление, то вместо тюрьмы люди смогут направляться в такие группы.

В нашей стране также уже есть попытки работать с обидчиками, эту тему начали активно развивать, есть даже организации, которые пробуют этот метод. Но в России, к сожалению, нет закона, который принудительно бы отправлял человека на прохождение таких психологических тренингов. Мы ждем дальнейшего развития законодательства в этой области. Я убеждена, что это один из перспективных методов профилактики убийства и насилия.

— Вы сотрудничаете с европейскими и американскими организациями. За рубежом проблему семейного насилия удается контролировать и решать?

— Эта проблема латентна, к сожалению, во всем мире. Но многое зависит от системы реагирования и от закона. Первое – это закон, который не допускает преступлений, а второе – общество, которое дружно и в один голос говорит: нет, это недопустимо. Если в школе выявляются дети, которые живут в ситуации насилия, если учителя в курсе происходящего в семье, то возможна комплексная работа с семьей. Не только с матерью и ребенком, но и с обидчиком. У них – меньше смертей и чаще обращаемость. А у нас первая проблема  – «заговор молчания» вокруг самой проблемы, а с другой стороны – низкая обращаемость пострадавших. Они не доверяют обществу, не верят, что им помогут. И это наша с вами беда.

Изучите проблему, а потом репортируйте

— Весной мы все стали свидетелями флешмоба, когда женщины открыто в социальных сетях рассказывали о случаях насилия над ними, в том числе в семье. Эта тема на волне общего интереса была подхвачена СМИ. Очевидно, чтобы что-то изменить, нужно научиться об этом говорить и прежде всего как о проблеме. Как вам кажется, насколько охотно в публичной сфере обсуждается тема семейного насилия, насколько правильно реагируют на эту тему журналисты.

— С самого начала моей деятельности мне везло с журналистами. Это были люди, которые задавались желанием глубоко погрузиться и разобраться в ситуации. Но, увы, это не всегда так. Попадались журналисты, которые относились с этой теме как к «сенсации». И описывали эту тему очень по-разному.

Мне кажется, что у нас просто очень велико недопонимание масштабов и серьезности последствий этой проблемы, недостаточна информированность, в том числе среди журналистов.

Представьте, если мы никогда не сталкивались с проблемой и вдруг видим семью с такими странными отношениями, то это не просто шокирует.

Нам хочется внятного ответа, нам хочется найти виноватого, который что-то не так там делает. Бывает, что люди смотрят на насилие в семье как на конфликт, который супруги просто не могут разрешить.

Но в этом и состоит недопонимание как сути проблемы, так и ее последствий. Поэтому всем журналистам, которые пишут о насилие в семье, нужно не просто разобраться, о чем они пишут. Нужно увидеть, что за всеми этими историями стоят страшные судьбы.

Несколько лет назад со мной готовила интервью бойкая журналистка с НТВ. После беседы она настойчиво заявила, что ей для материала требуется пострадавшая. Я сказала, что спрошу, согласиться ли кто-то из женщин, обращающихся к нам за помощью, дать интервью. Но… никто не согласился. Тогда журналистка, твердо намеренная сделать классный материал, заявила: «Хорошо, я поеду в милицию, даже если просижу сутки, знаю точно, что будут вызовы, вот тогда и сделаю репортажик».

В результате она сняла страшный сюжет. Сама того не желая, она с оператором попала на убийство двадцатишестилетней женщины, которую до смерти забил муж. Осталась трехлетняя дочь. В передаче, которая потом вышла, было и мое интервью, и сюжет о похоронах этой молодой девушки. Я сама на этом сюжете плакала, просто не могла удержаться. В нем показано, как на кладбище, над гробом молодой девушки стояла мама убитой женщины и кричала в голос: «Все знали, что он ее избивает, почему же никто его не остановил?»

Это и есть картина того, о чем мы с вами прямо сейчас говорим. Насилие в семье – страшно. И когда кто-то мне говорит, что обсуждение этой темы «нарушает» наши семейные ценности, то мне страшно за этих людей, которые считают семейными ценностями право на насилие.