Вот только сегодня врач-кардиолог задала мне необычный вопрос: «Я так и не понимаю, а чему вы все время радуетесь и улыбаетесь?» Ответила я, уже выходя из кабинета: «А вы как врач посоветуете мне плакать? И от того, что я буду не смеяться, а расстраиваться, я выздоровею быстрее?»
26 ноября
Она сказала, что её зовут Мила. Наверное, это производная от полного Людмила? Не знаю: после мороза, в тёплом аптечном воздухе, запотели очки, и прочитать надпись на её бейджике я не сумела. Почти никаких таблеток и витаминов во время процедур химиотерапии я не пила, врачи не рекомендовали, опасаясь, что сочетание одних лекарств с другими может ещё более пагубно сказаться на самочувствии – но теперь я решила, что пора немного организм и восстановить.
«Гепатопротектор этот для печени у нас есть, витамины я могу предложить вам из того же ряда, но чуть подешевле, мочегонные, противовоспалительные, успокоительные, расслабляющие, от давления и для сердца сейчас принесу», – зачитывала Мила составленный мною список необходимого. А когда я начала советоваться по поводу мазей для операционных швов и заживляющего средства после облучения, Мила внимательно в меня всмотрелась и улыбнулась: «У вас онкология? – спросила она, – Сейчас я вам всё подберу». Миле всего двадцать шесть, она невысокая, худенькая, гибкая, и излучает любовь ко всему окружающему. Диагноз ей поставили ещё во время учёбы в институте и, проходя лечение в онкоклинике, она самой себе определила цель: получить справку об излечении ещё до получения диплома. Получила. И потом заслуженный диплом медицинского вуза приняла как подарок от судьбы за свою стойкость и желание жить.
В аптеке в тот час никого не было, и мы болтали с Милой ещё минут двадцать. О лекарствах и врачах, о морских берегах и мужчинах, о том, как правильно стирать парик, и насколько важна поддержка близких. Я пообещала Миле, что выполню её наказ, и сразу после окончания курса радиационного облучения поеду отдыхать на хороший курорт. «Да, да, – говорила мне Мила, – понимаете, самое важное это продолжать быть счастливой, ставить себе маленькие цели, добиваться их и получать удовольствие от каждого краткого мига. И на курорт – обязательно! Это будет ваш подарок самой себе за то, что вы такая молодец».
Я ушла из аптеки счастливая. Я зашла за лекарствами для тела, а получила утешение души. Милая Мила, большеглазая брюнетка, с сияющим счастливым взором. Сейчас, последние эти несколько строк, я дописываю уже спустя три месяца после нашей случайной встречи. Позже я неоднократно заходила в ту аптеку, искала Милу в окошечке, но ни разу больше её не встретила. Я хочу надеяться, что Мила просто каждый раз работала в другую смену, или, например, что Мила перешла в конкурирующую аптечную сеть.
Я не узнавала у её коллег никакой информации про Милу, потому что мне было страшно услышать неправильный ответ. Для меня Мила навсегда останется тем светлым человеком, что в сложный момент научила меня искренне улыбаться. Я шутила и смеялась и до встречи с Милой, я держала хвост пистолетом и старалась приободрить и других. Но именно после встречи с Милой я перестала притворяться счастливой, потому что счастье просто поселилось во мне. «Жизнь после постановки онкологического диагноза не ухудшается, – научила меня Мила, – жизнь просто переходит немного в иную плоскость. Надо принять эту данность, как мы принимаем смену погоды, заход солнца и лунную дорожку на тёмной глади воды. И тогда станет очень просто и очень легко жить». Мила не уточнила продолжительность отведённого нам болезнью счастья. Но разве это важно? Сегодня я счастлива, и это счастье я постараюсь удержать в сердце и ради Милы, и ради себя.
29 ноября
Восемь лет назад, когда я ещё жила в Москве, мой добрый друг проходил лечение от онкологии. Всё по полной схеме, операция, химиотерапия, облучение. Он носил на полысевшей голове весёлые разноцветные банданы, между курсами госпитализации участвовал в городских танцевальных конкурсах, и всё это время возглавлял одно из крупнейших медицинских издательств столицы.
У Мгера было много знакомых врачей, его лечили с должным вниманием и хорошими препаратами, но метастазы всё равно пошли спустя четыре года. И московские светила обречённо развели руками, а врачи Германии взялись ненадолго продлить жизнь. Обещали всего год или два, но обещали твёрдо. Мгер от лечения отказался, и через два месяца его не стало. Почему он отказался жить? Наверное, от боли, что рождает болезнь, наверное от того ужаса, что вызывает лечение, от той непобедимой паники, что охватывает всех, проходивших через этот ад. Я почти могу его понять, но я пока так и не смогла его простить. Он ушёл, а мне до сих пор его не хватает. Ему было тридцать семь лет.
Моя троюродная тётя Света обнаружила, что у неё страшная болезнь, когда у меня уже тоже лежал в моей больничной карточке диагноз рака щитовидной железы. Тётю Свету обследовали в Самарской онкологической больнице под присмотром лечащего врача, племянника её супруга. И этот великолепный специалист обещал, что он сделаёт всё возможное, чтобы подарить своей любимой родственнице ещё хоть немного солнечных дней. Тётя Света советовалась со мной, как с коллегой по несчастью, проходить ей лечение или не проходить. «Ох, как-то я не хочу, чтобы мои внуки запомнили меня некрасивой и лысой», – приводила она мне такой серьёзный аргумент, а я звонила ей каждый день, ругалась на неё, уговаривала, убеждала и даже прибегала к методу шантажа. «Ты не будешь лечиться, – грозила я ей, – и я откажусь ото всех процедур». «Красавица моя, – говорила мне моя тётя, – ты ещё молодая, тебе ещё надо пожить, ты на меня не смотри, ты борись». И она умерла, отказавшись от лечения, всего два с небольшим месяца спустя. И я её тоже почти могу понять, и её я даже смогла простить, но мне до сих пор не хватает её ласкового обращения «Красавица моя». А через три месяца после её смерти мы уже без неё отметили её семидесятипятилетний юбилей.
Почему эти дорогие люди ушли? Наверное, истинный ответ известен только им. А мне до сих пор странно и непонятно. Они оба были настоящие бойцы, их характер был закалён как у Маресьева, их жажда жизни поражала своей полнотой. Но их нет, и я продолжаю жить и за них, и иногда мысленно сверяю свои дела и с их, живущими внутри меня, словами.
А мне огласили результаты послеоперационной патоморфологии. Метастаз нашли всего один, края резекции удалённой опухоли чистые, больше резать меня не будут, я могу приступить к сбору справок для направления в отделение радиологии. Ну что же, впереди меня ждут волшебные невидимые лучи.
30 ноября
Пожалуй, больше всего при сборе справок меня развлекает реакция врачей на мои посещения их кабинетов. А врачей у меня нынче много. Перед каждой новой процедурой в онкологии надо сдать огромное количество анализов, и, пока обежишь все кабинеты, собирая необходимые данные и справки, успеваешь вспомнить от корки до корки медицинскую энциклопедию. И повседневных дел у меня тоже по прежнему полно, – и работа, и бассейн, и курсы английского, и общение с родственниками и друзьями никто не отменял, – поэтому к врачам я, обычно, влетаю торопливо, разгорячённая беготнёй и общим оптимистичным настроем, и слышу скучающий вопрос: «На что-то жалуетесь?». Ага, кажется, и этот специалист опять решил, что я просто прохожу стандартный профосмотр. «Ни на что не жалуюсь, – бодро рапортую я, – меня всё устраивает, мне бы только быстренько обследование пройти и справочку подписать». Минуты через три, вчитавшись в мои бумаги, врач начинает мяться и аккуратно спрашивает, пряча взгляд: «Если я всё правильно понимаю, тут написано, что у вас, кажется, рак. Вы об этом знаете?». Вот, странный человек, конечно, знаю, если я, почти год, лечение от рака прохожу. Но всё же, каждый раз в этот момент разговора, я туплю и так пока и не смогла решить, как поумнее реагировать на поставленный вопрос, поэтому коротко рублю в ответ: «Знаю», – и начинаю раздеваться, чтобы как можно быстрее покончить с официальными медицинскими формальностями.
Процедуры мне проводят быстро и аккуратно, а потом минут пять ещё терзают чисто человеческими расспросами: «А когда я поняла, что у меня рак? А до этого часто ли проходила обследования? И как я себя чувствую? И что бы я посоветовала, если бы другой человек попал в такую ситуацию?». И я снова понимаю, что врачи боятся этого заболевания ещё больше, чем мы, простые смертные. Может от того, что шли они в профессию в надежде, что все микробы и болезнетворные бактерии будут под их контролем? Может. Я их не спрашиваю, я просто успокаиваю рассказом о том, как пройти через это испытание. И они кивают, и, кажется, им становится легче.
Вот, только сегодня, моя, такая давно знакомая и уже почти родная, кардиолог задала необычный вопрос: «Я так и не понимаю, а чему вы всё время радуетесь и улыбаетесь?». Ответила я, уже выходя из кабинета: «А что, вы, как врач, посоветуете мне плакать? И от того, что я буду не смеяться, а расстраиваться, я выздоровею быстрее? Вы в этом уверены?». Ответа я ждать не стала, ответ и так ясен. И, может, я ей показалась немного бестактной, но, честное слово, мне некогда разглагольствовать об очевидном, мне надо спешить, у меня впереди ещё так много дел.
