Наверное, нет в нашей Церкви другой такой епархии, на долю которой за последние годы пришлось бы столько бед, сколько перенесла Ставропольская. Грязевые сели и снежные лавины, война в Чечне, Беслан, Нальчик… Правящий архиерей епархии, епископ Ставропольский и Владикавказский ФЕОФАН знает, что нужно делать в чрезвычайных ситуациях и как утешить попавших в беду людей.
— Владыко, когда вас назначили на Ставропольскую кафедру, вы были готовы, что ко всем архипастырским заботам у вас прибавится еще одна и очень серьезная — чрезвычайные ситуации?
— Трудно сказать: был готов или не был. Ведь христианин, а особенно пастырь и уж тем более архипастырь, должен быть готов к самому главному — жертвенному служению. К тому же, надо прямо сказать, для меня чрезвычайные ситуации, особенно терроризм, не были чем-то новым, я уже был знаком с ними по тем послушаниям, которые были на меня возложены ранее. Это, прежде всего Иерусалим, где я нес послушание с 1977 по 1982 годы в Русской Духовной Миссии. Если вы возьмете международную хронику тех лет, вы увидите, что это был самый разгар терроризма.
— Да-да, время кровавых терактов: взрывов на базарах, в автобусах…
— в других средствах массового передвижения. И даже в детских садах! В мою бытность в Иерусалиме произошел и совершенно особый трагический случай, когда убили двух монахинь в нашем Горненском монастыре. Вот, через что пришлось пройти… Затем, вы помните, наверное, непростые годы раннего постсоветского периода — это и 1991 год, и 1993-й. Мне пришлось выполнять очень сложную миротворческую, переговорную миссию. Буквально под дулами автоматов я ходил в Белый Дом на переговоры по благословению Святейшего Патриарха. Так что, видите, в какой-то степени я был готов к обстановке чрезвычайных ситуаций.
— А чисто физически вам не трудно? Была ли у вас какая-то подготовка: служба в армии, например?
— В армии я, конечно, служил. При этом, я не думаю, что здесь так уж важна физическая подготовка. Самое главное — не физическая, а духовная твоя сила. Имеешь ли ты веру в Бога? Имеешь ли твердое убеждение, что как Господь благословит — так и будет с тобой, но ты должен сделать всё, чтобы предотвратить большую беду.
— А что может и должна делать Церковь в чрезвычайных ситуациях? Какова ее роль?
— Очень велика. Очень важно быстро сориентироваться, дать оценку происходящему, соразмерить свои силы. Чтобы не очертя голову бросаться под дула автоматов, а разумно, не щадя воистину своего живота и ничего не боясь — даже и террористов — вести переговорный процесс, утешать тех, кто страдает. А если это катаклизмы стихийного характера, то тем более Церковь должна быть в первых рядах. Ведь обычно стихия приносит сразу же множество бед, разрушений, смертей. В такой ситуации родственники погибших или пропавших без вести находятся в очень тяжелом положении, в глубокой растерянности. Надо сразу же идти утешать, надо давать надежду, даже когда надеяться на что-то очень трудно. Особенно людям, далеким от веры. Верующим всё-таки легче переносить трагедии, потому что они знают, что есть воля Божья, есть попущение Божье и есть возможность соединения с близкими через молитву. А вот неверующим трудней. Их ни в коем случае нельзя отталкивать: мол, мы только своих выберем, православных, и с ними и будем работать, а неверующие пусть сами по себе. Ни в коем случае этого делать нельзя! Здесь-то и надо быть добрым самарянином, перевязывать раны, возливать елей и вино, дать приют и кров, обуть, одеть, накормить…
— А скажите владыко, в вашей грозной, боевой, так сказать, епархии есть какой-нибудь отряд духовенства, предназначенный для участия в ЧС? Вообще, может быть такая структура должна быть на уровне всей Церкви?
— Нет, я не думаю, что обязательно должно быть такое церковное МЧС. Но в Церкви всё-таки должны быть сведения о людях — в первую очередь, о духовенстве – готовых и способных к участию в чрезвычайных ситуациях. У меня, например, есть люди, на которых я могу положиться, которые готовы пойти в любой момент, в любое место, куда им будет благословлено. Прежде всего, это, конечно, монашествующие, но есть и белое духовенство, и миряне. Вот самый простой пример: станица Слепцовская в Ингушетии. Совсем рядом с Чечней, буквально двадцать минут — и Грозный… Как раз там, вы помните, похитили священника, отца Петра Сухоносова, останки которого мы до сих пор не можем найти. Так вот, там требовался священник, поскольку ведь и храм есть, и люди наши там живут. Когда я обратился к духовенству, сразу же согласился один монах, а с ним в Слепцовскую поехали его родители, отец и мать. Но туда надо было еще одного священника — чтобы и в Грозный ездить. И вот приходит женатый священник — у него и дети есть — и говорит: «Владыка, мы посоветовались с женой и решили: поедем туда, чтобы помочь…».
— Существует ли у вас какая-нибудь система оповещения между приходами, когда начинается стихийное бедствие?
— Естественно. Система самая простая — мобильный телефон. Я требую от всех, особенно от тех, кто мне постоянно нужен, чтобы у меня была возможность с ними быстро связаться в любое время дня и ночи, чтобы у всех были телефоны. А если нет телефона — чтобы через близких я быстро мог бы их найти.
— Каким должен быть священник, чтобы он был полезен при ЧС? Что он должен уметь?
— Прежде всего, конечно, — это глубокая вера и горячее сердце. Второе — довольно крепкие нервы и большая выносливость. Но самое главное: у такого священника должна быть любовная сострадательность. Все остальное приложится.
— Какие у вас отношения с властями Северной Осетии? В Москве, например, власти не любят, когда посторонние предлагают свои услуги при ЧС…
— А у меня здесь как раз наоборот — очень добрые взаимоотношения с властями. Во время бесланской трагедии это позволило мне быть вместе с пострадавшими. Ни у кого даже не возникало вопроса «а зачем вы здесь, владыко?» И до этой трагедии все видели, что владыка вместе с народом везде: в школах, в университетах, в воинских частях — все привыкли, что владыка всегда рядом. Поэтому вопроса даже не стояло, зачем я там.
— Вы можете вспомнить, что вы делали в этот трагический для России день? Как вы узнали о теракте?
— В то утро мы закладывали в Нальчике, в Кабардино-Балкарии, новый собор. Был президент республики, губернатор Ставропольского края, полномочный представитель президента. И вдруг, только окончилась закладка — сообщение, что террористы захватили школу. Я сразу сажусь в автомобиль и еду в Беслан. Через сорок минут я уже у школы и вхожу в оперативный штаб. В первые сутки после захвата, в самые первые страшные часы мало кто общался с тысячами людей вокруг школы, чьи дети, близкие томились внутри. И вот тогда я принимаю решение идти к этой огромной массе людей, — я никогда не назову их толпой. Это были матери, близкие, родственники, объединенные ужасным горем. Я начал, насколько это было возможно, успокаивать их. В те первые мгновения у меня даже не было помощников никого из духовенства…
— После теракта вы предпринимали какие-то действия, чтобы убедить осетин не мстить чеченцам?
— Конечно — и убеждал, и требовал, и просил, и молил, чтобы не случилось этой большой беды. Иногда приходилось говорить с людьми довольно жестко. Довод был у меня всегда один: сейчас весь мир уже осуждает террористов, а если вы кого-нибудь изобьете, прольете кровь ингуша или чеченца, то будете на одном уровне с террористами. Я говорил: случись такое, все забудут о Беслане, а будут вспоминать и говорить о вас, что вы ничем не отличаетесь от террористов! Это оказывало действие.
— Что за люди — православные кавказцы? Вы можете охарактеризовать ваших прихожан?
— Больших отличий от православных людей центральной России нет. Хотя, конечно, у кавказцев свой темперамент, более горячий. Но вот, что несомненно: Кавказ без веры немыслим. Знаете, какая у них тяга к вере! Например, в прошлое воскресенье я крестил сразу тысячу человек, тысячу! И накануне, в субботу — триста. Люди крестятся целыми семьями: дети, взрослые, старики. С одной стороны, такой всплеск возник после Беслана, с другой — накопилась тоска по вере. И здесь, на Кавказе этот приход к вере — не пустой звук, это глубоко. У кавказцев вера — это не игрушка, это жизнь. И, возвращаясь к вашему предыдущему вопросу, вера для них — сдерживающий фактор. Я имею в виду то, что если бы Осетия не была православной, то, учитывая менталитет Кавказа, мы не избежали бы междоусобицы.
— Чем объясняется столь пристальная ваша забота о бесланских матерях?
— Тем, что это самые несчастные люди! Ведь у тех матерей, у кого дети погибли, боль так и осталась. Они видят: вот отправляются оставшиеся в живых дети к бывшей школе, вот едут на отдых в Италию, на лечение в санатории, — и все время думают: здесь мог быть и мой ребёнок. А кто их утешит? Как раз слово священника, слово епископа для них очень важно.
