Русские горки и Феденька

1.

— За мной, Лорд! Вперед! — кричит молодой человек, бегая взад-вперед по мерзлой аллее Коломенского парка. Наперерез ему, оглашая воплями заснеженный берег Москвы-реки, несется детвора, волоча за собой все возможные средства передвижения — от кусков картона до финских снегокатов, от разноцветных ледянок до надувных подушек-ватрушек, похожих на спасательный круг на веревочке.

— Потерпи, Феденька: сейчас Лорд тебя будет катать, — повторяет мама, покачивая за высокую спинку нарядные санки на двух ярко-красных лыжах. У санок — вишневое кожаное сиденье и красивый маленький руль.

Ребенок, втиснутый между рулем и сиденьем, напоминает колобок из свитеров и комбинезонов, четыре раза для верности перевязанный шарфом.

Тем временем Лорд делает вид, что оглох.

Нелепо привязанный к детским санкам, пес поворачивает морду, на которой написана выстраданная мысль: что его хозяин — человек невеликого ума.

Пес выпутывается из упряжи, оставив хозяев стоять с открытыми ртами, и направляется по своим делам.

— Ой! – в ужасе кричит мама, глядя не на ребенка и мужа, и даже не на собаку. — Женщина в шубе! Возьмите на руки вашего спаниеля!

— Термос не опрокиньте! – предупреждает родительский кружок, уютно склонивший головы над скамейкой.

Пока дети катаются с гор, доезжая на санках до самой Москвы-реки, мамы и папы пляшут на холодном ветру и отпускают завистливые замечания в адрес детей.

Над сэндвичами, разложенными по хрустящей от мороза бумажной салфетке, зябнет пирамида из воткнутых друг в друга пластиковых стаканчиков.

Споткнувшись по дороге о стол-бревно, рассерженные Феденькины родители припускают по скользкой аллее за своим невоспитанным псом. Но виновник скандала уже далеко: он мчится во все четыре лапы за удирающим от него спаниелем.

Родительский кружок теперь занят тем, что подбирает разлетевшиеся по снегу куски курицы, зеленые листья салата, сыр и котлеты трех сортов.

Их отряхивают, обдувают и вкладывают обратно в сэндвичи, утешая себя народной мудростью: «Не поваляешь — не поешь».

Забытый в своих санках, закутанный, как колобок, Феденька остается, как и положено философу, — наедине с собой.

С вершины обрыва, на котором его оставили, мир кажется Феденьке совсем маленьким, словно его только что обдули, поцеловали и выпустили из ладоней, как птенца.

Покрытая инеем пристань на изгибе Москва-реки искрится у подножия холма, счастливая, как елочная игрушка. Склон расчерчен полозьями санок и похож на белую страницу альбома для рисования. Близкий вечер нарисовал синие тени на колокольне Вознесенского собора, которая так высока, что надо закинуть голову, чтобы узнать, где она заканчивается. Голуби прячутся в окнах ее каменного шатра, похожего на перевернутый бутон белого цветка. А далеко-далеко, за линией обрыва, с любопытством тянутся к небу многоэтажные дома, словно выглядывают из-под елки, где лежат подарки.

Кто-то из детей, радостно дыша и волоча за собой особое корыто для катания с гор, с готовностью подталкивает сзади Феденькины санки.

Дело сделано.

На ухабах знаменитой коломенской горы санки подлетают на полметра, как гоночный автомобиль из голливудского фильма.

Ребенок, округлив рот буквой «0», подскакивает над санками — и все же неведомой силой его втягивает обратно, на кожаное сиденье со спинкой. Феденька летит к подошве холма.

«Стой! — орет во все горло другой юный наездник, летя санкам наперерез и пытаясь затормозить руками, с которых давно уже улетели варежки. — Повороти! Врежусь!»

У подножия холма оба вписываются друг в друга с замечательной точностью.

Феденька, который даже в упакованном на зиму виде весит, очевидно, не больше пустого чемодана, взлетает и втыкается головой в сугроб.

Виновник столкновения удирает, волоча за веревку ледянку-«ватрушку», похожую на залатанную в нескольких местах автомобильную камеру.

Теперь пострадавшему следует завопить так, чтобы голуби, спасающиеся от мороза в окнах колокольни Вознесенского собора, от испуга вылетели наружу, отпихивая друг друга заиндевевшими крыльями.

Однако жертва родительской беспечности выкатывается из сугроба молча, часто моргая и роняя замерзающие слезы на исчерченный полозьями снег.

Проходит двадцать секунд.

Феденька молчит.

Тридцать.

Сорок.

Минута.

Феденька молчит!

2.

Когда санки переворачиваются на склоне горы, вздымая снежную пыль, расцвеченную солнцем на множество радуг, не видно ровным счетом ничего: только ноздри и глаза забивает свежий снег, пахнущий пирожными. Его комки, холодя язык, сочатся сладостью заварного крема.

Утонуть в сугробе – все равно что засунуть голову в белую наволочку: с этой минуты смех и крики друзей уплывают прочь, как мыльный пузырь или пар от дыхания. Ты моргаешь, стряхивая снег с ресниц, ищешь глазами свои санки — и вдруг видишь небо. Оно кажется солнечным и жарким даже в самый морозный день. И тогда наступает тишина — та великая тишина, в которой к нам приходит любовь или озарение.

Феденька лежит на снегу, над ним – морозное небо, вдали — новые кварталы его родного города.

Когда Феденька пойдет в школу, ему расскажут, что Москва стоит на семи холмах, как и древний Рим.

Какие восхитительные катанья на санках обещает древний город на семи холмах! Город, в котором три месяца длится зима!

Когда-то и мы убегали кататься с обледеневших склонов Александровского сада вокруг Кремля. И над нами распускались в разные стороны зубцы кремлевских стен, раздвоенные, словно замерзшие ласточкины хвосты. Пяти секунд хватало, чтобы скатиться от подножия кремлевской стены и по укатанному снегу вылететь на аллею Александровского сада, закрутившись несколько раз против часовой стрелки. Мы карабкались к подножию кремлевских стен десятки раз; как нам не хватало радости падения вниз головой!

Но ближайшие к ним горы находились у Новодевичьего монастыря, чья башня расцветала на холодном закате с отрешенностью морозных узоров на стекле.

От центра города к монастырю ходил самый холодный из московских маршрутов троллейбуса: юных пассажиров с их санками выносили из него, как обледеневшую треску из морозильника.

Увы, любителям кататься с гор исторические московские холмы сегодня почти недоступны.

Одни исчезли под фундаментами домов, по другим носится вверх-вниз поток автомашин, третьи засыпаны песком или солью.

А съезжать с иных холмов, склонов и пригорков категорически запрещено.

Впрочем, достаточно одного снегопада, чтобы жители города на семи холмах принялись строить свои рукотворные снежные холмы и горы.

И по-прежнему несутся с этих гор юркие саночки с железными полозьями и разноцветными деревянными планками на сиденье. Маневрируют на склоне они вполне прилично, а вид у них ностальгически-советский (со времен ХХY съезда КПСС их дизайн не менялся). Рядом снисходительно лавируют ленивые финские снегокаты на двух широких лыжах, с кожаным сиденьем. Они словно сошли с рекламной картинки, изображающей счастливую семью на зимнем отдыхе. У них есть даже ролики, чтобы везти их по асфальту. Впрочем, привозят такую красоту к месту катаний на автомобиле: через турникеты в столичном транспорте это сокровище не прокатить.

В декабре нежащийся под снегом город заполняют пластиковые тарелки, корыта, подносы, сковородки и даже обычные картонки — все, на чем вольно лететь по любой наклонной плоскости. Их называют ледянками и таскают под мышкой.

Не доверяете ледянке-«подносу»? Купите пластиковую сковородку. На нее усаживаются, вцепляются в ручку и катятся вниз по склону.

Пока юный искатель приключений доезжает до подошвы горы, «поднос» или «сковородка» летят в одну сторону, а он сам — в другую.

Заглянув в интернет-магазин в поисках «сковородки» и узнав, сколько просят за это чудесное изобретение человечества, соседка изрекла: «Ни за что! Пусть на прихватке для кастрюли катается! Это одно и то же, только цена разная!»

И ее остроумный ребенок умчался из дому, прихватив вместо ледянки пластиковую «летающую тарелку», которую три месяца перебрасывал своей собаке через заросший сиренью дачный забор.

Летом «поднос», «сковородку» или «тарелку» можно закинуть на антресоль. Зимой – свободно везти через весь мегаполис: вход в общественный транспорт с хозяйственными товарами в Москве свободный.

Каждый год дизайнеры совершенствуют ледянки: приставляют к ним ручки, вроде дверных, чтобы искателям острых ощущений было за что держаться, или приделывают ремешки, чтобы матери могли привязать к «подносу» малышей.

Для поклонников катаний с гор изобретен еще один предмет, отлично замаскированный под хозяйственный аксессуар: пластмассовое корыто. В нем можно сидеть по двое. Маневрирует оно на спуске, как и положено корыту: на середине склона ездок пропахивает борозду в снегу на животе, а корыто — на нем.

После чего искатель острых ощущений с радостными криками повторяет свой слалом, потеряв по дороге ключи от дома.

На следующем спуске он теряет шапку и варежки.

И так – до темноты.

А когда над антеннами новостроек тает сладкий карамельно-желтый леденец зимнего заката, и продрогшие собаки доверчиво подходят к прохожим, чтобы погреть холодные носы в их карманах, между деревьями парков, на холмах и склонах, загораются бело-голубые вспышки.

Это родители поднимают над головой рыболовные фонари, чтобы видеть начало зимнего пути, по которому снова и снова проносятся их дети.

«- Папа, свети сюда! – радостно кричат наездники, оседлав свои санки, снегокаты, подносы, сковородки, ватрушки и просто куски картона, похищенные с мусорных свалок на задворках магазинов. — Мне нравится, чтобы на горке было светло! Я не люблю кататься в темноте!»

И еще долго сходятся и расходятся у подошвы горы светящиеся точки, словно гигантский циркуль переставляет свои фосфоресцирующие ножки: это родители с карманными фонариками бродят по полю боя, покинутому великой армией юных саночников.

Они выуживают из сугробов потерянные армией варежки и шарфы.

А наутро синие следы от полозьев снова расчертят просторный снег. И снова будут искриться между ними отпечатки детских подошв, похожие на маленькие восклицательные знаки. И колокольня собора, белая, как перевернутый бутон цветка, запорошенный инеем, отбросит свою тень на склон, отмечая на снегу убегающие часы зимнего дня.

3.

А что же Феденька?

Кто теперь отыщет его внизу, посреди иероглифов, которыми полозья санок расписали заснеженный склон? Кто из взрослых сможет высмотреть его среди вопящих от восторга малышей, лающих собак, лыжных палок, сбежавших от хозяев ледянок, потерянных шапочек и выпавших из карманов ключей?

Феденька сидит в снегу у подножия холма.

В небе над ним как будто застыл знак вопроса, который Феденьку научат писать в первом классе.

Колобок, докатившись почти до берега Москвы-реки, узнал много нового.

Теперь он знает, каково это – перепрыгнуть через ухабы, потерять по дороге санки, прорыть головой туннель в сугробе и – преспокойно выбраться наружу.

А потом – жмуриться, глядя на солнце, и таять от неведомого счастья.

Феденька чувствует: ощущение — что надо.

И испытывать эго волнующее чувство хочется снова и снова.

Феденька сидит в снегу и ни о чем не думает.

Он смотрит на небо.

Ему пока невдомек, что он приобщился к тайне, которую безнадежно стремятся разгадать самые умные взрослые.

Не одно столетие они задают друг другу вопрос: почему мы такие?

По-моему, им следовало бы вспомнить, как они в детстве катались на санках.

И когда этим взрослым, за выслугой лет, уже не положено проноситься по ухабистой ледяной дорожке с обнимку с санками, друзьями и собакой, они начинают мечтать о долгом и захватывающем скольжении вниз головой в любом пространстве и времени по неведомой траектории.

Им хочется вернуть волшебный детский миг, когда они отталкивались от обрыва. А для этого — ввязаться в любую авантюру и посмотреть, что получится.

И — ликовать, когда ты летишь вниз в одну сторону, а твои санки – в другую.

Что может сравниться со счастьем потерь?

Кто может предвидеть, набирая скорость на склоне, в какой точке завершится твой слалом, на каком ухабе ты перевернешься и кого будут после этого таскать за уши — тебя или соседа-саночника?

А, главное, в какой бы исторический сугроб ты ни въехал, обязательно придут папа с мамой и вытащат.

4.

Опасно прозревшего Феденьку тащит наверх пацан лет двенадцати. У добровольца наверняка имеются братья и сестры, которых ему приходится затаскивать на гору. Эти спиногрызы садятся в снег на полпути, жалуются, что устали и просят разрешения скатиться по склону там, где пониже…

Что взять с мелюзги? Они не понимают, что теряют!

Ресницы у пацана покрыты инеем, а на шее болтается на шнурке исцарапанная ледянка-«корыто», рассчитанная на двоих.

Поскольку дитя кругло, как колобок, нести его под мышкой неудобно. Доброволец тяжело дышит, но не сдается.

Он тащит Феденьку то прижав к животу, как футбольный мяч, то подцепив за перекрещенный на спине шарф, как коробку конфет.

— Бабушка говорит, что детей так носить нельзя, — поучает колобок, с трудом шевеля замерзшими губами.

— Да правда, что ли? — просто отвечает пацан, поднимаясь по склону и унося с собой Феденьку.