22 марта на юридическом факультете Санкт-Петербургского Педагогического Университета состоялась дискуссия на тему тюремной субкультуры.
Когда возникла тюремная субкультура, как она изменяется и как взаимодействует с традиционной культурой? Что можно сделать для снижения социальной напряженности в тюрьмах? Эти и другие вопросы были обсуждены в ходе разговора, в котором участвовали также правозащитники и преподаватели Педагогического Университета.
На вопрос, кто сидит в российской тюрьме, попытался ответить активист тюменского правозащитного сообщества Вадим Постников. По его сведениям, в тюрьме сейчас, за редким исключением, сидят только те, кто без денег, и еще наркоманы. Он также заметил, что в обществе, по сложившейся веками традиции, отношение к арестанту лучше, чем к сотруднику правоохранительных органов, или чем к конвоиру (здесь можно провести параллель с высказыванием «мента тюрьма корежит круче арестанта»). «Как это ни странно, – замечает другой участник дискуссии, Валерий Абрамкин – попытка «воли» отгородиться от «тюрьмы» (подробнее об этом его тезисе см. ниже) привела к усилению влияния тюремных нравов и обычаев на все слои вольного населения, «призонизации» и криминализации российского общества.
Продолжил тему криминализации свободы в России доктор юридических наук, профессор Яков Гилинский. По его словам, в обществе накоплен огромный потенциал насилия. Он идет из семьи, из армии, из пенитенциарных учреждений. Этот потенциал имеет возрастной характер и основан на социальном неравенстве, на колоссальном количестве людей, исключенных из общества, людей, которым в жизни ничего «не светит». В качестве примера Яков Ильич привел статистику: в Петербурге на 100 тыс. жителей приходится 73, 3 больных СПИДом, в Ленинградской области – 65, 5 (для сравнения: в Норвегии на то же количество жителей – 4,9 больных). Недостаточно активная работа – как медико-социальная в отношении этих людей, так и просветительская в масштабах всего общества – приводит к феномену их стигматизации, отторжения от социума, и ставит, таким образом, на одну доску с теми же заключенными и другими группами с низким общественным статусом.
Смысловым центром мероприятия стал доклад директора Центра содействия реформе уголовного правосудия Валерия Абрамкина «Пенитенциарная политика России начала ХХI века и тюремная субкультура. Возможные угрозы, опасности и пути выхода из кризиса».
Валерий Абрамкин рассказал, что тюремная субкультура, сложившаяся в местах лишения свободы к 70-м годам прошлого века, радикально отличается от субкультур послевоенного (до начала 60-х годов) ГУЛАГа. Это невероятно короткий для подобных культурных трансформаций срок. Трансформация тюремной субкультуры совпала с кампанией 60-х годов «по искоренению преступности», когда тюрьма была наотмашь «отрезана» от воли. В этот период вводятся жестокие дисциплинарные наказания: лишение свиданий, права получать посылки; также восстанавливается институт «клеймения»: стрижка наголо (для мужчин), форменная одежда (женщинам, например, выдают солдатские рубашки и кальсоны, запретив свое нижнее белье и ночные рубашки), и пр.
В современной тюремной России, по словам В. Абрамкина, можно выявить несколько субкультур: женская тюремная субкультура, мужская, субкультура малолеток, субкультура «первоходок», т.е. тех, кто попал в тюрьму впервые. Но в своих общих тенденциях тюремная субкультура носит в себе такие же законы и подвержена тем же изменениям, которые свойственны любой традиционной культуре. Именно поэтому в тюремной субкультуре имеются определенные механизмы для того, чтобы арестант сохранял свою личность (ценности здесь выстраиваются примерно в том же порядке, что и в традиционной культуре).
Тюремное творчество постоянно становится объектом культурологических и антропологических исследований именно потому, что наглядно демонстрирует общекультурные механизмы в действии
«Судя по результатам наших исследований, – сообщил докладчик – сформировавшаяся к 70-м годам субкультура содержит механизмы защиты личности от произвола (при условии, что личность эта не поддается развращающему влиянию «беспредела», не служит администрации, выполняет требования тюремного закона и вообще обладает т.н. «правильными понятиями» и умеет их отстаивать и воплощать в жизнь).
Царящие «в зоне» порядки, кастовость (в т.ч., касты «козлов», «опущенных») и т.п., производят на стороннего наблюдателя жутковатое впечатление. Но не следует забывать, что эти суровые и мрачные правила и обычаи возникли в суровых и мрачных условиях, что они были ответом (реакцией) «традиционной культуры» на попытку ее разрушения (возможно, имеет даже смысл говорить о некой пракультуре, ведь обряды перевода заключенных в касту опущенных очень похожи на аналогичные действа, описанные зоопсихологами, исследовавшими жизнь стада приматов). Это похоже на реакцию живого организма, который прижигают каленым железом. Конечно, волдыри и язвы выглядят жутковато, но такова реакция живой плоти: на мертвечине волдырей не бывает.
Лобовые попытки разрушить этот порядок может привести к непредсказуемым последствиям, в том числе к новым трансформациям субкультуры. Смягчить нравы и обыкновения тюремного мира можно лишь с помощью культурных и иных технологий, которые учитывают особенности сложившейся в местах лишения свободы субкультуры.»
Однако, сейчас в пенитенциарной политике России снова возникают попытки силового подавления носителей тюремной субкультуры (это делается под лозунгом борьбы «с воровскими традициями» и «криминальными авторитетами»). А в России по сравнению с другими странами сейчас самое большое количество заключенных. Это создает очевидную угрозу: когда традиционную культуру ставят на грань уничтожения, она активизирует все имеющиеся резервы, обращается к архетипам, самым глубинным слоям в душах своих носителей. Подобный механизм самозащиты в действии можно видеть на примере сопротивления исламского мира американской агрессии, выражающемся в массовом появлении шахидов-смертников, постоянном захвате заложников и организациях терактов.
Такие граффити рисуют на стенах палестинские подростки. Вырастая, многие из них воплощают подобные ситуации в реальности
На состояние и перспективы отечественной пенитенциарной системы участники дискуссии смотрят в целом пессимистично, отмечают широкое распространение в российской тюрьме различных противозаконных практик – в частности, коррупции и пыток. Что можно предпринять для того, чтобы ситуация начала меняться?
Присутствующими было высказано мнение, что следует:
– создать систему общественного контроля;
– апробировать институт пенитенциарного суда – специализированного судебного органа, занимающегося рассмотрением жалоб отбывающих наказание осужденных. Введение такого института предусмотренно Федеральным законом «О судебной системе Российской Федерации», но на практике пока не реализовано. Между тем, подобные суды уже есть в других странах, например в Польше. В компетенцию пенитенциарного судьи в Польше, в частности, входит осуществление надзора за законностью и правильностью исполнения наказания в виде лишения свободы, ареста, временного ареста, задержания, помещения в закрытое лечебное учреждение, а также дисциплинарных взысканий и мер принуждения, влекущих за собой лишение свободы;
– работать с профессиональными сообществами – адвокатурой, прокуратурой, судами и пенитенциарными работниками. Их нужно «воспитывать», устраивать семинары, конференции, рассказывать о последствиях существующей пенитенциарной политики и передовых достижениях других стран в этой области, формировать адекватное представление о проблемах тюремной субкультуры. Такую же работу следует вести с журналистами и чиновниками.
Однако, на наш вопрос, на что же надеяться заключенному в столь несовершенной тюрьме, все единодушно ответили – на Бога.
Жанна СИЗОВА
