— Как же оформляется получение препарата, не зарегистрированного на территории России?
— Сразу уточним: получение препарата, не зарегистрированного на территории Российской Федерации, но консилиумом и врачебной комиссией назначенного ребёнку по жизненно важным показаниям.
— То есть, первое условие получение такого препарата – запись в карточке ребёнка о том, что ему назначен именно этот препарат, и никакой другой?
— Да, первый шаг к получению препарата – это подтверждение врачебного консилиума и врачебной комиссии клиники федерального (не регионального!) значения о том, что ребёнку этот препарат подходит и не подходят препараты, имеющие официальную регистрацию в России.
При этом запись о том, что не подходят наши препараты, возникает, как правило, пока идёт подбор подходящего лекарства. Когда все возможности внутри страны исчерпались, мы оглядываемся на мировую практику. Хотелось бы, чтобы мы сразу на неё ориентировались, там есть протоколы лечения, отработанные десятилетиями, но у нас, увы, практика немного другая.
— Минздрав делал заявление, что при необходимости у нас препарат выдают в течение пяти дней.
— Давайте всё-таки услышим Минздрав и то, что он говорит. Минздрав не обещал нам препараты. Минздрав обещал нам за пять дней разрешение на ввоз этих препаратов. Разрешения выдаются юридическому лицу, но оно может быть выдано и родителям. Но, если бы у меня была такая ситуация, то мне разрешение не нужно – я ввезу препарат сама. А если разрешение дают юридическому лицу, то где я – родитель – найду это юридическое лицо и чем я его мотивирую? То есть, я должна ему втридорога заплатить за этот препарат? И кто вообще заплатит за этот препарат?
По конституции наши дети должны быть обеспечены жизненно необходимыми препаратами. И там нет слова «разрешённый» или «неразрешённый». Минздрав выдаёт разрешения: он благословляет: «Идите и везите». Кто везите? Как? Откуда? Он должен не «разрешать», а «обеспечивать», но он этого не делает.
Более того, возможно, в России есть человек, который получил разрешение на ввоз за пять дней, но у меня в Ассоциации больных туберозным склерозом и МГАРДИ (Московская городская ассоциация родителей детей инвалидов) таких знакомых родителей нет.
— Сколько в реальности занимает получение разрешения?
— Сложность в том, что с этим сталкиваются только родители, которые специально задались такой целью. Если выписка врачебной комиссии на руках, то зачем мне рецепт, если я могу ввезти лекарство за свои деньги.
Но следующий вопрос: а почему я должен покупать лекарство за свои деньги, если государство гарантирует мне необходимую медицинскую помощь?
— То есть, в принципе подобные препараты должны оплачиваться из бюджета и выдаваться родителю бесплатно? Но их нет.
— Их нет.
— Чем рискует родитель, который попытается ввезти препарат сам?
— Если это препарат категории А, то есть он находится в списке содержащих какие-то наркотические элементы, то естественно, будет уголовная ответственность, штраф.
Если препарат, даже тот же противосудорожный, безобиден, он рискует тем, что его могут изъять. И тут опять вопрос к таможне: на каком основании изымают подобные лекарства? Да, у родителя нет разрешения на ввоз, но заключение врачебной комиссии-то у него есть, эксперты-то то его назначили.
То есть, изымая препарат, таможенник фактически ставит под угрозу жизнь ребёнка.
Нашу маму, которая только что получила препарат, несколько раз посылали в региональные и федеральные клиники: подтвердите консилиум ещё раз тут, потом там. И она бегала, как мячик. Потом возникла мысль, что надо просто писать в прокуратуру.
И это нам ещё очень повезло, что нас окружают такие принципиальные врачи, которые во главу своей профессии ставят здоровье ребёнка. Они не пытались менять препарат, они понимали, что это угрожает жизни, у ребёнка могут начаться эпилептические приступы, а он после тяжелейшей операции так хорошо развивается!
В итоге чиновники от медицины вступили в конфликт с врачами, и врачи победили! Я хочу особо подчеркнуть, что эти неравнодушные люди работают в Департаменте здравоохранения, они глубоко порядочны, и у них есть свой уровень социальной ответственности.
Они нашли брокера. У нас в Морозовской больнице есть Центр орфанных заболеваний, где, заведя карту, ребёнок получил этот препарат. То есть, это возможно.
— Поясните, пожалуйста, фразу «найти брокера».
— Как понимаю, наш Департамент здравоохранения может дать только поручение кому-нибудь закупить препарат, незарегистрированный на территории России в соответствии с назначением врачебного консилиума. Сам ввозить он его не может.
Очевидно, существуют какие-то каналы ввоза, которые составляют коммерческую тайну. Может быть, так совпало, что формировалась партия, и наш ребёнок туда вошёл.
Насколько я знаю, фонд «Подари жизнь» в своих выступлениях рассказывает, что у него нет с этим проблем: они действительно за пять дней получают разрешение и ввозят. Они действительно делают огромное и очень хорошее дело, но, наверное, у них другие объёмы. Но у нас есть и другие дети, которым пытаемся помочь мы, не такие сильные и знаменитые.
— То есть, после получения разрешения на ввоз, нужно найти ещё некую коммерческую структуру, которая закупила бы препарат и ввезла его на территорию России?
— И мне тут непонятна позиция Минздрава. Почему, «дав благословение на ввоз», он от нас отворачивается. Зачем нам это разрешение?
У нас есть статус «родители ребёнка-инвалида». У нас есть ответственность: вырастить ребёнка, сохранить ему жизнь, максимально его социализировать. Мы это исполняем. Но у нас нет миссии искать какие-то структуры, тратить на это пенсию ребёнка и покупать у них препарат втридорога. А Минздрав, зная, что эта ситуация есть и есть давно, ею не занимается.
— Структура, которая может ввести препарат, — что это? Коммерческая фирма, представительство производителя в России?
— Это всё – тайна, покрытая мраком. Увы, наше общение с Минздравом очень эпизодично: дверка раскрылась и закрылась. А дальше вроде «свет горит, а дома никого нет». К сожалению, мы не можем тиражировать наш опыт, сказать, что это – алгоритм, система получения препаратов. Но я надеюсь, что с развитием Морозовского орфанного центра это станет системой.
— То есть, в последнем случае препарат ввёз Морозовский центр?
— Ребёнок получил препарат там – в Консультативном отделении Центра орфанных заболеваний. При этом ребёнку помогали наши врачи, наши депутаты – те неравнодушные люди, которые прекрасно понимают, что необходимость именно этого препарата – не прихоть мамы, а смена препарата – риск срыва ремиссии.
— На какой срок получен препарат – мы ведь понимает, что при такой процедуре речь идёт не о пачке?
— На год.
— Через год весь процесс сбора документов придётся повторить? Опять собирать консилиум?
— Да, и там должна быть подтверждена положительная динамика или хотя бы отсутствие отрицательной, даже если речь идёт о препарате пожизненно необходимом. Но я считаю, что это оправдано.
Препарат на год – что это очень хороший шаг. Но состояние ребёнка может меняться. И если уж у государства есть обязанности обеспечивать наших детей, то и у нас есть обязанности доказать государству, что это обеспечение нам необходимо.
— Можете назвать ориентировочную стоимость лекарств, которые сейчас были ввезены?
— Пачка стоит около ста евро, в месяц ребёнку нужны от одной до двух пачек в месяц, в данном случае, по-моему, пачка. То есть, тысяча двести евро в год, это не большая сумма. Родители в данном случае ничего не тратили, не считая полутора лет жизни, пока это всё выбивалось.
6 июля в Марфо-Мариинской обители был круглый стол, МГАРДИ выступило соорганизатором, там был представитель Департамента здравоохранения Москвы, я ему озвучила всю эту историю, с нашими походами по кабинетам и сбором ВК всевозможных клиник. Я сообщила, что написала письма во все возможные инстанции и даже кандидату в депутаты. И, так совпало, на следующий день отозвался кандидат в депутаты. Он тоже врач и очень нам помог. То есть, мы все собрались, и, наверное, это всё-таки было чудо.
И только он спросил: «А где мама до этого брала препарат?» Полтора года, пока мама ходила по всем больницам Москвы, ей этот вопрос никто не задал: «А есть ли у вас деньги? А как сейчас живёт ваш ребёнок?» А за полтора года было пройдено шесть консилиумов.
— То есть, полтора года родители обеспечивали ребёнка лекарствами сами?
— Они его обеспечивали намного раньше и очень сопротивлялись, когда я предложила попробовать всё-таки получить препарат по той процедуре, которая прописана в законе. Теперь мы можем назвать сроки, за которые это делается.
Опять же, мы не можем сказать, что будет с ребёнком через год. Он встал на учёт в Центре орфанных заболеваний, но алгоритма нет. Всё рассчитано на то, чтобы по ходу человек просто сдался – плюнул и купил препарат за свои деньги. Потому что ребёнка надо реабилитировать, а не таскать по врачам, просто его показывая.
— Сколько у нас людей, ориентировочно нуждающихся в подобных препаратах и подобной процедуре?
— Я не могу сказать, у меня нет возможности их посчитать, но их много. Это деньги, но столько стоит жизнь: у ребёнка нет приступов, у него появляется речь, он не падает, ходит в садик, пытается догнать сверстников. Столько стоит его жизнь и социализация.
Потому что с эпилепсией, например, в школу ребёнка возьмут только на надомное обучение, а это – четыре стены и никакой социализации. Эпилептические приступы – это противопоказание к любым формам активности, включая отдых.
— Давайте попробуем посчитать. Обладателей диагноза «эпилепсия» у нас – до полутора миллионов на страну. Резистентных – 30%, соответственно, в лекарствах нуждается больше…
— Я вам больше скажу: конкретный препарат сабрил, о котором мы ведём речь, в Европе применяют при Синдроме Веста – это предрасположенность к эпилепсии. То есть, его дают детям с четырёх-шести месяцев, чтобы предотвратить развитие эпилептических припадков и сохранить интеллектуальное развитие.
Естественно, этот препарат помогает не всем – таких лекарств просто нет. Но препарат первого выбора, наши врачи за наши налоги ездят в Европу и слушают там различные курсы, а потом возвращаются в Россию – и не применяют эти знания.
Ещё есть замечательный препарат суксилеп, который находится у нас в списке жизненно важных препаратов ЖВЛП , но на территории России не производится и в неё не поставляется. У нас есть противоэпилептическая лига, есть конгрессы и какие-то съезды, но я не видела ни одного заявления от этих структур. Это, наверное, вопрос к врачебному сообществу.
А так – остаётся только мужество родителей и их обязанность сохранить ребёнку жизни. И родитель становится юристом, и фармацевтом, и курьером, который провозит препарат, и реабилитологом, и нянькой. Один во всех ипостасях.
Но я очень рада за нашего мальчика и за маму, которая прошла все круги ада. Потому что иногда не было сил видеть эти улыбающиеся лица: «Да-да-да, бедный мальчик, наш хороший – и тишина». Это очень страшно, когда люди в белых халатах говорят тебе такие вещи. И только благодаря неравнодушным людям, которые нас поддержали, у меня есть ещё надежда, что ситуация в нашей стране может поменяться.
P.S. Только за ту неделю, на протяжении которой готовился этот материал, редакторы сайта Милосердие.ру отследили в соцсетях три обращения родителей, которые не могут добиться официального ввоза незарегистрированных в России препаратов для своих детей.
Читайте также:
