Можно по-разному относиться к педагогике Макаренко, но нельзя игнорировать его опыт сегодня, при росте социального сиротства и подростковой преступности. Он, а впоследствии его воспитанник Семен Афанасьевич Калабалин (в «Педагогической поэме» – Карабанов) вернули к нормальной жизни тысячи сирот и асоциальных подростков. Об их педагогике, а также о современных проблемах профилактики подростковой преступности рассказывает сын С.А. Калабалина Антон КАЛАБАЛИН, руководитель педагогического музея Макаренко в Центре внешкольной работы им. А.С. Макаренко, научный консультант школы Западного округа для детей с девиантным поведением.
— Антон Семенович, я недавно узнал, что ваш отец попал в колонию Макаренко из камеры смертников.
— Из тюрьмы. С отцом мне повезло, потому что он вырос и состоялся как человек при помощи великого педагога Антона Семеновича Макаренко. Прекрасно, когда ребенок растет у любящих родителей, с детства вращается в нормальной среде, учится, развивается. Но не всем дано это счастье. Сколько детей сегодня встретились с несправедливостью, на них свалилась громада всех наших взрослых пороков, а они не знают, с кого спросить, мечутся по Руси, по ее мегаполисам, и творят зло направо и налево. А породили это мы. Вот и в 17 году Россию постигла такая же трагедия. Подростки, предоставленные в смутное время сами себе, по-своему искали правду. Вот и мой отец… Их было несколько братьев, он самый младший. Старшие воевали в Красной армии, он тоже немного повоевал. Потом вернулся в Полтаву, нашел старых дружков, и пошли они устанавливать свою справедливость. В 1920 году были разгромлены его родным братом и посажены в тюрьму. Наверное, не избежал бы он расстрела, но его и тысячи других подростков спас… Дзержинский. Об этом мало кто знает, но именно Дзержинский в 1920 году получил сводку о том, что творится с детьми в России (а в то время только ВЧК могла получать какие-то точные сведения), и ужаснулся. Пришел к наркому просвещения Луначарскому и сказал, что надо срочно спасать детей. И он взял на себя ответственность вывести детей из взрослых колоний и тюрем и создать детские воспитательные учреждения. В результате этого решения Дзержинского Антон Семенович Макаренко возглавил колонию в Полтаве и забрал из полтавской тюрьмы моего отца. Ему и другим замечательным педагогам низкий поклон за то, что они вернули к жизни тысячи талантливых, умных, но социально изуродованных взрослой революцией ребят, а также избавили миллионы соотечественников от несчастья общаться с такими, как отец (если бы он не стал человеком). Но главное, каких людей вернул Макаренко Отечеству! Добрых, сострадательных. Многие из них, поняв, кем они могли стать, все свои силы бросили на спасение попавших в беду подростков. В том числе и мой отец.
— А в девяностые годы многие отвергали педагогику Макаренко как советскую.
— Тогда все отвергали. Помню, как люди, сделавшие в свое время карьеру на имени Макаренко, защитившие диссертации по нему, так оскорбляли в печати Антона Семеновича… Ради чего? Чтобы прослыть современными? Все равно все встало на свои места – сегодня все понимают, что педагогика Макаренко актуальна. И я считаю, что она по сути христианская. Во всяком случае, думаю, ни один верующий не бросит камень в огород Антона Семеновича, когда увидит плоды – людей, которых он воспитал: добрых, неравнодушных, не способных на подлость. Ни один макаренковец не запятнал себя во время войны.
— И ни один не сел в тюрьму?
— Ни один не кончил жизнь пропащим человеком. Конечно, из десятков тысяч некоторые оступались, попадали в тюрьму, но ни Антон Семенович, ни мой отец никогда не бросали этих ребят на произвол судьбы. Как и других своих воспитанников. Потому они и ценны как педагоги, что понимали: воспитание не кончается с выпуском ребенка из школы, но продолжается всю жизнь. Сколько примеров могу я вам привести из отцовской практики! Витя Слободчиков – талантливый был хлопец, но тяжелый. Поверили они друг в друга с отцом, вырос удивительный гражданин с потрясающим чувством ответственности, любви и преданности добру. Какое понимание и уважение проявил к нему отец! Поступил Витя в МАИ – в то время самый престижный вуз страны. Представляете, что это значило для воспитанника детского дома?! И вдруг приезжает к отцу, говорит: Семен Афанасьевич, не мое это. Ну и что, тебе разве туда приказали идти или ты им что-то должен, спросил отец. Оставайся у меня, поработай, пока не определишься, что хочешь. И Витя поработал в детском доме, потом поступил в университет, стал великолепным психологом, сейчас он член-корреспондент Российской академии образования, директор института. А сказал бы ему директор детского дома: ну чего ты от меня хочешь, я же тебя выпустил в жизнь, у меня без тебя забот хватает? Директор нашего центра Володя Морозов – тоже папин воспитанник. После армии вернулся к нему и получил путевку в пединститут. Окончил заочно и пошел по стопам своего учителя. Здесь же у нас работает Миша Халиков – выпускник 50-х годов. Сейчас ему 62 года. Золотые руки, золотое сердце! Тоже всю жизнь был связан с моими родителями как с родными. И так вам скажет про себя любой воспитанник отца, а их восемнадцать тысяч. Вести по жизни того, кого ты взял и привязал к своему сердцу – подлинное воспитание, великий педагогический крест. Это и отличает Макаренко и моего отца как педагогов.
— Виктор Иванович Слободчиков рассказывал мне, что только благодаря вашему отцу он смог закончить десятилетку.
— Конечно. Во всех детских домах были тогда только семилетки, а потом воспитанников отправляли в ФЗУ. А отец добился, чтобы успевающие в учебе воспитанники могли получить среднее образование. Ходили они за 5 километров в Саввинскую школу Егорьевского района, причем сначала нелегально, на отцовский страх и риск. Потом вышло постановление, узаконившее такое обучение. Потому что все увидели, какие это шикарные хлопцы! 6 октября в Саввинской школе был открыт музей отца. Он там не работал ни дня, но именно воспитанники его детдома прославили эту школу.
— Насколько я понимаю, вы, хотя и росли при живых родителях, в связи с их работой много общались с детдомовцами?
— Я не просто общался, я жил среди воспитанников. Родители тоже жили в детском доме, мы, воспитанники, засыпали и просыпались, глядя на Семена Афанасьевича и Галину Константиновну. Такая большущая семья! Мое место было в спальне. Родителей называл по имени-отчеству, впервые назвал их папой и мамой в 25 лет, когда у них родилась внучка, моя дочка Леночка. Не мог я назвать их так в детстве, запрещено мне было, чтобы не травмировал других воспитанников – у большинства родители погибли на фронте. И многим моим товарищам даже в голову не приходило, что я сын директора. Лет 10 назад детскому дому в Мотовиловке (Киевская область) было присвоено имя Семена Афанасьевича Калабалина. На открытие мемориальной доски пригласили воспитанников. Когда директор сказал: «Слово предоставляется сыну Семена Афанасьевича Калабалина Антону Калабалину», один из воспитанников, Леня Белякович, воскликнул: «Да який же вин сын, вин такий же байструк, як и мы». (То есть незаконнорожденный). Даже по мере наказания за мои проступки мои друзья понимали: родного сына так не накажут.
— Вы были трудным подростком?
— У нас не было трудных. Трудный – это когда педагог не понимает, что с ним делать. Когда я слышу от коллег «я работаю с трудными детьми», всегда говорю: «Значит, ты трудный, у тебя еще недостаточен уровень педагогического мастерства, раз не знаешь, что с ним делать».
— Наверное, вы не сомневались в выборе профессии?
— О других профессиях мы, воспитанники, имели смутное представление. А пример отца был перед нами. Мы видели, как вся деревня шла к нему с вопросами, жила жизнью детского дома, а детский дом – жизнью деревни. Он был самый нужный человек, и мы думали, что это и есть педагог. Кто, например, был для нас милиционер? Человек, который прибежал к Семену Афанасьевичу за советом. Поэтому многие воспитанники нашего детдома стали педагогами. Мы старались во всем брать с него пример. Он был атлетически сложен, великолепно играл в волейбол, городки, и мы все занимались спортом. Он был великолепный кулинар, и мы научились готовить. Он прекрасно выполнял любую крестьянскую работу, и мы сеяли, пахали, косили. А как он подметал улицы! Метла в его руках была как дирижерская палочка в руках Светланова. И нам хотелось так же красиво гарцевать с метлой. Поэтому в выборе профессии я не сомневался. Поступил на физмат Коломенского пединститута. (По характеру я скорее лирик, но по молодости решил, что вроде неудобно парню идти на филфак – тогда в моде были физики). Но в первую очередь я выбирал не профессию преподавателя-предметника (это тоже важно – без знания своего предмета учителю никогда не завоевать авторитет), а педагога – человека, который будет помогать детям расти. Одновременно с учебой занимался спортом, самодеятельностью, стал мастером спорта по тяжелой атлетике, выиграл Всесоюзный танцевальный конкурс. Как-то преподавательница физики спросила меня: почему ты поступил к нам, а не в театральный или физкультурный? Не понимала она, что раз человек хочет посвятить себя воспитанию детей, он должен не только предмет знать, но и уметь многое. Когда был директором ПТУ, постоянно работал с пацанами в мастерской. А как же иначе?
— За 40 с лишним лет вы работали во многих местах, но всегда с проблемными детьми?
— Я был директором школы в Хотьково, считавшейся одной из самых трудных, потом – в Калининграде (нынешнем Королеве). Туда я пришел в 1970 году, как раз когда ввели обязательное среднее образование. В этой школе было 13 (!) девятых классов, причем подавляющее большинство – мальчики. И отчислить их было нельзя, и перевести некуда. Потом возглавлял строительное ПТУ для мальчиков и девочек на 500 мест. Там был контингент!.. Трое милиционеров привозили одного подростка. А еще забирал в училище ребят из Крупинского спецучилища Павлово-Посадского района. Не просто ребят, а главных зачинщиков всех беспорядков. Руководство колонии просило помочь, и вот я этих «орлов» брал к себе в училище. Работал в институте, помогал учителям освоить великую профессию педагога-воспитателя в детдомах. В 1985-89 годах руководил Лобненским детским домом. Всегда в первую очередь считал себя воспитателем или учителем, а потом преподавателем. Мои воспитанники (с которыми я, как и отец, не прерываю связь) называют меня «учитель». То есть человек, который научил жить. Этим я и пытался всю жизнь заниматься.
— Антон Семенович, в «Педагогической поэме» Макаренко описывает случай, когда для того, чтобы усмирить распоясавшегося и ни во что его не ставящего воспитанника, ему пришлось просто врезать парню. В юности меня этот пример шокировал, теперь думаю, что бывают крайние случаи, когда именно с христианской точки зрения такие методы не только оправданны, но даже необходимы. Были ли в вашей практике такие случаи?
— Я помню этот эпизод в «Педагогической поэме», но не согласен с вами, что это для усмирения. Скорее это определенная безысходность человека перед подлостью. И в то же время Макаренко видел перед собой умного и образованного человека и свалил на него свой гнев в надежде, что он поймет его порыв. И так и случилось, избитый Задорнов (образ собирательный) не раз говорил ему спасибо. Это был не мордобой, а взрыв. В экстремальной педагогике есть метод взрыва, но именно как исключительный. Когда все традиционные методы исчерпаны, нужно сделать что-то экстраординарное. Но педагог, который наказывает ребенка, обязан дать ему понять: я наказываю твой порок, а тебя люблю. Ребенок разрешит себя наказать, простит наказание только тому, кому он доверяет, кого любит. Поэтому в колонии, в детском доме право наказания принадлежит только директору. Директор отвечает за все, поэтому ему и только ему ребенок доверит наказание. Остальным он доверяет себя любить. Попробовал бы кто из педагогов в моем присутствии (думаю, и в присутствии Макаренко) наказать воспитанника! Он может только доложить о нарушении, а меры должен принимать тот, кому дети это доверяют.
— Чем отличается проблема сегодняшних подростков от проблем подростков 60-х, 70-х, 80-х годов?
— Изменилось отношение к ребенку, больше стало безразличия, неуважения, нелюбви и даже ненависти. Многие телешоу, журнальные статьи словно говорят нам: проверь себя на прочность; в состоянии ли ты этой мерзости сопротивляться? В результате получаем пацана, который не знает, кого он ненавидит, и выплескивает свою ненависть на тех, кто рядом. Так он проявляет свой протест к тому, что его окружает. Надо задуматься. Вот, бывает, пошлет ребенок педагога подальше, тот возмущается, а я говорю: подумай, чем ты насолил ему, где прокололся как взрослый человек. Дети к нам попадают озлобленные, разуверившиеся во всем. Невозможно из такого ребенка в один миг сделать человека, педагогу надо вести себя так, чтобы ребенок постепенно поверил в него, стал уважать. Иметь доступ к ребенку должен лишь тот, кто любит детей, понимает их. Не тот, кто конфеты дает, а кто понимает его беду, его ситуацию, понимает, что эти раны необходимо лечить. А для этого надо быть твердым, мужественным, принципиальным, но эти принципиальность и твердость должны быть оправданными и понятными пацану. Все меньше становится людей, способных увлечь и заворожить пацана своим примером, своей жизнью. Почему уходят ребята из дома? Потому что на улице получают ответы на свои вопросы. А дома – отстань, папа занят. Почему-то многие отцы не понимают, что ребенок – личность, думают, что готовиться к общению с ним не надо. Нет, дорогие мои. Болеет сын за «Спартак», так и ты, отец, сядь с ним и посмотри матч до конца. Он поймет, что отец ему – старший товарищ. Я в 9-ом классе занялся бегом, так мама моя вырезала из «Советского спорта» все статьи о легкой атлетике, знала по именам всех знаменитых бегунов. А в институте, когда я перешел на тяжелую атлетику, также вырезала все тяжелоатлетические статьи, знала всех штангистов-чемпионов. Мне с ней было интересно. А бывает: папа – профессор, закрылся в кабинете, без стука не входи, а потом хватился – пацан у меня воспитывается.
— А раньше было, чтобы на улице или в колонии оказывались дети из внешне благополучных семей?
— Всегда было. И у Макаренко, и у моего отца воспитывались дети таких высокопоставленных родителей… Чиновники думали, раз они всем нужны, то своим детям и подавно. По своему опыту работы в школах скажу: дети рабочих были гораздо менее брошенные, чем дети крупных начальников. Даже если папа выпивал, он шел с сыном в гараж и разбирал-собирал весь автомобиль. И пусть кто посмеет после этого Петьке сказать, что его папа пьяница. Для Петьки папа – золотые руки. Почему в деревне воспитание лучше, чем в городе? Потому что ребенок видит, как работают родители: папа на тракторе, потом накосил, что-то прибил, мама на огороде. А в городе папа за забором, и даже если на доске почета висит, сын этой доски не видит. На домашнее же общение с ребенком у многих времени нет. Доходит до того, что отец говорит: иди у мамы спроси, можно ли купить. А ты, мужик, на что?
— Вы, наверное, много ездите по стране. Делается ли что-то в провинции для профилактики беспризорности, подростковой преступности?
— Я вам советую поездить по России, и вы увидите, как много замечательных педагогов, какие есть прекрасные детские дома, интернаты. И педагоги там не плачут, не стонут, но счастливы, что приносят пользу. Сегодня модно ругать детские дома. Конечно, это позор, что в мирное время их больше, чем после войны. Но они сегодня необходимы, не будет детских домов, мы вообще пропадем. Другое дело, что как есть плохие отцы, так и в некоторых детских домах есть целые коллективы, не умеющие и не любящие работать. Так не детский дом закрывать надо, а таких горе-педагогов гнать в шею. И государству, наконец, пора задуматься, что оно сотворило с детством. Задуматься и принять меры.
— Антон Семенович, я неслучайно начал разговор с прошлого вашего отца. В августе я побывал в Новооскольской колонии для девушек, беседовал со многими воспитанницами. Большинство искренне раскаивается, мечтает начать новую жизнь, задумывается о Боге. Но что их ждет, как их встретит общество? Например, рассказал я о своих впечатлениях одному родственнику, человеку пожилому и неглупому, а он без тени сомнения констатировал: все равно выйдут и совершат новые преступления. Вправе ли мы так относиться к оступившимся в начале жизни людям?
— Моему отцу повезло, что работа Макаренко (а впоследствии и отца) была востребована обществом. Воспитанники попадали к людям, готовым им помочь, повести их по жизни. Попадали как равноправные и нужные люди. Я был попечителем Стерлитамакской колонии, сейчас регулярно бываю в Икшинской. Вы знаете, этим ребятам повезло, что они находятся в колонии, в руках добрых и умных педагогов. Они получают знания, учатся трудиться, защищены от наркомании, вращаются в системе добра, потянулись к Богу, к нашей прекрасной православной вере. (Конечно, не все, в семье не без урода). А на воле их никто, кроме Церкви, не ждет. Остальным людям они не нужны. Я, наученный отцом, всех, кого вырастил (в школе, в училище, в детском доме), сопровождаю по жизни. Они мне все нужны, и если кто-то все же не уберегся от тюрьмы, я его все равно жду и помогаю потом встать на ноги. А многие, к сожалению, не ждут своих детей. И государство не ждет, как будто это не его дети. Зато ждут криминальные структуры, чтобы повести их по своему руслу. А обиженный пацан знаете сколько зла может натворить? Воспитанники Макаренко, моего отца стали людьми, потому что в них верили. Взрослые тюрьмы – не моя сфера, но я не думаю, что там возможно перевоспитание. Человек, умышленно совершивший десятки преступлений, должен быть наказан. Но оступившихся подростков мы должны принять и повести по жизни. И мне хотелось бы, чтобы таких настроений, как у вашего родственника, было меньше, а больше было людей неравнодушных, желающих помочь. Очень много делает Церковь, и слава Богу. Пусть она несет в эти юные израненные души веру, а мы поможем.
Беседовал Леонид ВИНОГРАДОВ
