Робкие люди в стране мечты

Мари: великая африканская мечта

Вопрос на засыпку: знаете ли вы страну Евросоюза, в которой все жители поголовно говорят на европейских языках, строят большие каменные дома и получают зарплату в четыре тысячи долларов? Такова в представлении многих уроженцев Северной Африки… Россия.

Порой африканцев старательно убеждают в этом их же соотечественники. Не поверить сложно – ведь кое-кто из убеждающих в свое время успел в России поучиться. В других случаях в ход идут фотографии – с теми самыми большими домами. Переправка людей из Африки в Россию давно стала отлаженным бизнесом.

***

Глубокая осень, деревянный коттедж со странной камышовой крышей где-то на окраине спорткомплекса «Битца». Активная работа конных секций уже закончилась, лыжных – еще не начиналась. Пока длится эта пауза, детей пустили позаниматься сюда.

Раньше у центра адаптации и обучения детей беженцев было своё помещение, но, поскольку он некоммерческий, весной 2015 года с помещением начались проблемы. К осени помещение отобрали совсем, так что занятия для детей начали проводить, где приютят. На одну из таких встреч попали и мы — в «Битце» ждали большую группу детей из Африки с мамами – порисовать и попить чаю. Только вот незадача – как раз в тот день отменили несколько электричек да перекрыли один из радиусов метро. Поэтому до нового места добрались не все – африканцы не слишком свободно передвигаются по городу.  В итоге подготовленные запасы ватмана осваивала трехлетняя Лилиана и двое пацанов-подростков. А мы разговаривали с мамой девочки.

***

— Мне просто сказали, что в России хорошо. И что здесь есть работа. Кто сказал? Люди сказали.

Мари приехала из Конго около четырёх лет назад, через несколько месяцев после приезда родила Лилиану. Обычная схема: агент, активно рекламировавший женщине далекую северную страну, оформил для нее туристическую визу. Спустя три месяца срок визы истек, и Мари попала в тупик: назад на родину ехать не на что, а возможности оформить пребывание в России официально нет.

Нет документов – нет работы; многие африканцы так живут в нашей стране годами. Селятся, как правило, национальными общинами, снимая жилье вскладчину. Работают на стройках, раздают листовки у метро, жарят шаурму. Те, кому удается заработать хоть что-то, могут подкинуть денег соотечественникам.

Самой Мари теперь иногда удается помыть пол в кафе, хотя несколько месяцев назад повезло – некоторое время она проработала няней в семье, где муж был африканцем, а жена – русской. Потом семья уехала в Чад, и работа закончилась. Учить русский Мари пробовала – не получается.

— Чего я хочу? Хочу документы и разрешение на работу. Надо зарабатывать на жизнь.

Назад? – усталое безразличие на лице женщины впервые сменяется яркой эмоцией – она смотрит на меня с опаской: — Нет, не хочу! Там ещё хуже.

Сценарий Мари распространенный, но не единственный — жители Африки и Ближнего Востока попадают в Россию не только как мигранты экономические. Бегут от войн, от политических преследований, бегут туда, куда оформить документы можно быстрее.

Даже тем, кто не заблуждается насчёт членства России в ЕС, с другого континента кажется: из страны, часть территории которой находится в Европе, перебраться дальше будет несложно.

Случаются среди мигрантов и дипломированные специалисты, знающие пару языков. Такие быстро учат русский и начинают подрабатывать гораздо более квалифицированным трудом, нежели раздача листовок. Но при этом продолжают сидеть в том же правовом тупике. А ещё – бегают от скинхедов и милиции. Например, стараются не ездить в метро по одному.

***

Самое страшное в этой ситуации – положение детей. Маленькая Лилиан, дочь Мари, — девочка с глазами-бусинами, пятнадцатью косичками, в пальто с красными пуговками, похожими на спелые ягоды, — бойко щебечет на африканском французском. Но, кроме мамы, поговорить ей почти не с кем. Правда, есть пара подруг в центре, но вот сегодня никто из них не приехал. Из Подмосковья вообще не наездишься – дорого.

Двое мальчишек, которые родились уже в России, между собой болтают по-русски без акцента. Если не смотреть в их сторону, через две минуты кажется: обыкновенный разговор подростков, где пересказ увиденного в телевизоре то и дело сменяется взаимными подколами.

Поворачиваешься обратно, и не можешь понять, кто это говорил: лица обоих собеседников сливаются с чёрными бейсболками.

Вот одному позвонила мама – и он без паузы переходит на французский.

Как и большинство подопечных центра, в школу двенадцатилетний Винс и десятилетний Бо не ходят. Вообще, согласно сорок третьей статье российской Конституции, в нашей стране гарантировано общедоступное образование. Однако на практике при оформлении детей в Москве с родителей начинают требовать документы о годовой регистрации (такой формы вообще не существует) и о том, что они находятся в России законно. При этом сделать за деньги все необходимые ребенку прививки у них иногда получается, а вот оформить документы – нет.

В конце осени 2015 года в истории африканских беженцев наметился было просвет: отчаявшись оформить документы в России, несколько семей отправились в Мурманскую область, откуда въехали в Норвегию… на велосипедах. Казалось, что законы страны, предполагающие официальный статус для беженцев, которые пересекают границу «на транспортных средствах», давал им надежду. Однако в результате Норвегия очень быстро превысила квоты, выделенные ей Евросоюзом, и находчивых путешественников из России стали оттуда высылать.

Итог печален: я сижу и наблюдаю, как два темнокожих пацана на чистейшем русском языке спорят о том, как нарисовать жирафа, которого они никогда не видели. В конце концов, картинку добросовестно срисовывают с Интернета. О том, что будет с этими мальчиками через несколько лет, — думать не хочется.

Лариса: далекие соотечественники

Заглянув, по-моему, во все двери, мы все-таки нашли свободную комнату в комитете «Гражданское содействие» (признан в РФ иноагентом). Везде идет прием, а здесь днем раздавали продукты, и теперь можно спрятаться и спокойно поговорить.

Последние несколько лет Лариса работает в комитете курьером – официально устроиться куда-то еще со своим грузинским паспортом и разрешением на временное проживание в России она не смогла.

Пока моя собеседница — женщина средних лет в джинсах и бордовом свитере, — теребя платок на плечах, рассказывает свою историю, я не все могу решить, на кого она больше похожа – на сухонькую старушку или обиженную девочку.

— До сих пор маме не могу простить, зачем она из Москвы выписалась.

Даже с родителями не посоветовалась, а у бабушки с дедом большая четырёхкомнатная квартира была. Ну, правда, и пятеро детей.

А мама выписалась и уехала к отцу в Цнори. Это два часа от Тбилиси, но там одно название, что город. Поселок.

— Правда, сначала мы очень хорошо жили. Мама работала машинисткой, хотела дальше на переводчика учиться, только отец ее в институт не отпустил, побоялся, что назад не вернется.

Помню, у грузинских бабушки и дедушки был большой сад, так что московской родне отец возил фрукты – таких теперь в магазинах не бывает. Школа была русская – очень хорошая школа.

***

Куда делась потом дедовская четырехкомнатная квартира, я, если честно, не уследила. Но в итоге ни Ларисе, ни ее брату жилья в России от родственников не осталось. Бывает.

Вообще же беды в семье начались еще в 1983-м. Отец Ларисы служил в милиции, потом уволился и во время очередной поездки в Москву погиб при странных обстоятельствах. Разбираться не стали. Дальше троих детей мать растила сама.

Училище Лариса окончила в Московской области, у бабушки, вернулась домой, говорит, что собиралась обратно в Москву — поступать в институт. Но тут грянули 90-е.

***

— Русские из Грузии начали уезжать ещё в 91-92-м. Уехали почти все наши учителя. Те, кому уезжать было некуда, рассудили: союзные республики друг без друга не обойдутся, пару лет поругаются, а потом соединяться обратно. И все будет по-старому.

С работой стало совсем плохо: там, где рабочие места ещё оставались, нужно было знать грузинский. Не могли ничем помочь даже прежние милицейские знакомые отца.

Стабильно зарабатывали в грузинской провинции только «челноки» — те, кто ездил за вещами в Турцию и за продуктами в Россию.

Правда, за свой товар они требовали рубли – грузинские лари тогда никого не интересовали. Тем, у кого денег не было, пришлось переходить на меновую торговлю. Так семья постепенно лишилась всего, что еще не успели продать.

В девяносто пятом умерла бабушка, а в девяносто шестом мать, наконец-то отыскала возможность съездить в Москву. В Подмосковье нашла дом, а бывший одноклассник даже предложил ей работу в своей фирме… Только вот после этой поездки женщина слегла в больницу с двусторонним воспалением легких, и через полгода умерла.

***

Ещё через несколько месяцев родня прислала денег на билет самой Ларисе. В Россию тогда она въехала спокойно – по советскому паспорту. Без постоянной прописки работу и в Москве найти было нелегко: торговала книгами на рынке, потом – в какой-то палатке. Без конфликтов с милицией, правда, обходилось.

— Мы с подругой-украинкой четко выучили: милицейский пост стоит в переходе, но, если начать спускаться туда следом за кавказцами, — есть шанс проскочить, пока милиционеры будут проверять документы у них.

А в восемь вечера у поста пересменка – целых полчаса по переходу можно было пройти спокойно.

Потом, уже в магазине, была как-то милицейская проверка. Спасибо, хозяйка узнала о ней заранее, и поставила меня в другую смену.

В 2004, после терактов, когда московские власти очень серьезно проверили всю торговлю в метро, Лариса ушла работать в церковную лавку, там удалось продержаться ещё несколько лет. Только заработки год от года уменьшались: сначала помогала брату, потом стало не на что кормиться самой.

Между тем, в 1997 году прошел слух: тех, кто не поставит в паспорт штамп о гражданстве Грузии, в Россию больше не выпустят, и Лариса спешно помчалась в Цнори ставить штампик. В итоге этой формальности женщина оказалась гражданкой другого государства.

***

Брат Ларисы женился на москвичке и давно живёт в Москве. Российское гражданство он с тех пор оформил, а вот у сестры продвинуться дальше разрешения на временное проживание не получается никак. Да и этот документ получить удалось, когда в «Гражданском содействии» написали ходатайство лично президенту Медведеву.

Последнее на сегодняшний день печальное приключение Ларисы – попытка сдать экзамен на статус «носителя русского языка». Понять, чем именно не приглянулась соискательница, у которой единственный язык – русский, членам комиссии, опять очень сложно.

— Там был вопрос про Айвазовского, а я его не люблю, и написала мало. Был вопрос про Гоголя, я начала говорить о том, как Неёлова играет «Шинель», но, видимо, эти женщины из комиссии не смотрели. Никогда мне не везло с женщинами. И грузинский этот паспорт проклятущий. Хотите – подарю?

Кто-то, заглянув в комнату, по ошибке нажал на выключатель. Обиженная девочка на фоне окна снова нервно кутается в шаль. В официальном заключении комиссия написала, что-то о «неумении логично излагать материал на заданную тему». Заново подавать документы на гражданство теперь можно через год.

Адинай: выдворение

Пятый этаж пятиэтажки, крошечная московская «однушка», которую уже несколько месяцев снимают Адинай с мужем. Муж – журналист, она – учитель английского, приехали из киргизского Оша после войны 2010 года. Сначала жили в общей квартире с целой толпой соотечественников, потом – втроём вместе с братом мужа несколько лет снимали комнату, теперь вот – решились на квартиру.

Вокруг почти пусто: шкаф, пара табуретов. На крашенной в тускло-розовый цвет стене – аппликация: бумажные рыжие бабочки.

— Муж надо мной смеется, говорит: детский сад. А мне хочется так, красиво.

Адинай вспоминает, как в первые месяцы московской жизни муж, дома ни разу не ездивший даже собирать хлопок на семейном участке, работал грузчиком. Потом устроился на мясокомбинат, где надо было то и дело заходить в большой промышленный холодильник.

Сама она тоже сменила несколько мест – уборщицы, фасовщицы. В общем, нынешнюю свою работу в гостинице супруги воспринимают как подарок: денег немного, но и здоровье сохранить удается. По счастью, с тех пор, как Киргизия вошла в Таможенный союз, им не нужно оформлять патенты на работу. От этого в семейном бюджете прибавилось несколько свободных тысяч в месяц.

***

Отрываясь от подсчетов, сколько уходит на жизнь в Москве (двадцать тысяч платили за комнату, плюс проезд, четыре тысячи в месяц каждому откладывали на трудовой патент; теперь вместо комнаты сняли квартиру), Адинай вдруг рассказывает, как когда-то будущий муж к ней посватался.

В первый раз свекровь пришла в их дом, когда девушка училась на первом курсе. Но мама строго сказала: «Дочь не отдадим, ей надо учиться». Молодых представили друг другу по обычаю, при старших родственниках, но и только.

А через несколько лет, когда Адинай уже работала в школе, раздался телефонный звонок. Звонила директор, она же – близкая мамина подруга, просила срочно прийти. Подумав о том, что же понадобилось отмывать в классах по случаю летнего ремонта, Адинай помчалась на работу. Даже оделась соответственно – кое-как.

Пожилая директриса попросила ее посидеть в классе, и через несколько минут привела туда жениха, которому адрес девушки дали в университете.

— Вы работаете на телевидении? А почему у вас в титрах ошибка? – только и смогла сказать Адинай.

Расстроенная мамина подруга её потом долго ругала: дескать, с таким характером ты никогда не выйдешь замуж.

***

Тот же характер спас Адинай несколько лет спустя, когда при милицейской проверке выяснилось: сделанная через фирму московская регистрация – недействительна.

— Мы всегда очень тщательно относились ко всем документам, — объясняет женщина, — а оформление патента и регистрации через фирмы-посредники было в те годы обычной практикой. У меня это был первый и единственный случай с недействительной регистрацией. А выдворяют, по закону, после третьего.

Полиция тогда задержала Адинай в метро, и она просидела в отделении несколько часов. Наконец, один из задерживавших процедил сквозь зубы:

«Двадцать пять тысяч. Какие квитанции? Дура. Это нам».

«Стражи порядка» задергались только тогда, когда в ответ услышали: «Подписывать ничего не буду. И сейчас позвоню адвокату».

Еще через несколько часов «умную» вместе с остальными задержанными доставили в суд. Туда же подъехала менеджер гостиницы, горячо свидетельствовавшая: Адинай с мужем работают у них уже несколько лет, и нареканий на их работу не было. Приговор для женщины гласил: «Штраф пять тысяч рублей без выдворения». По словам Адинай, изо всех подсудимых по-русски понимала она одна.

***

История с тем судом аукнулась через несколько месяцев, когда потребовалось продлить разрешение на временное пребывание в России. В документах, полученных из миграционной службы, стояло предписание: «Выдворение из России».

Тогда Адинай с мужем и правда кинулись искать адвоката, который посоветовал резолюцию УФМС обжаловать. А еще супруги написали в «Гражданское содействие».

— Тогда я несколько дней ездила в миграционную службу. Чтобы попасть на прием, приезжать туда надо очень рано. Причем мне еще пытались отказать: дескать, чего вы хотите, если в документах все написано. Но мы продолжали доказывать: это ваша ошибка.

В итоге новое разрешение Адинай получила, причем документ ей принесли в отдельное окно в обход общей очереди и даже извинились. До окончания срока действия прежних документов к тому моменту оставалось два дня. Если бы комиссия не успела, Адинай не пустили бы обратно в Россию пять, а то и десять лет.

С тех пор Управление Федеральной миграционной службы стало Главным управлением по вопросам миграции МВД, теперь часть вопросов решают отделения МВД на местах, но законы от этого не изменились.

***

Я спрашиваю:

— А тогда, пять лет назад, не страшно было ехать? Все-таки там семья – мама, отец, свекровь, даже мамина подруга. А здесь – кто защитит?

— Здесь тоже есть родственники мужа – несколько лет живут и работают в Подмосковье. У них я прожила первый месяц, а потом – привыкла.

Адинай задумывается:

— Иногда бывает обидно, когда несправедливо. Когда меня задержали с той регистрацией – мы же были уверены, что честно все оформляем. Или когда несколько месяцев назад вместе с другими увезли в отделение мужа. Ни у кого не было документов, а у него были. И всё равно без денег его не выпустили.

Когда девочки на работе жалуются: раз в месяц приходит участковый и требует две тысячи. Просто за то, что зарегистрированы они в одном месте, а живут – в другом.

Мне иногда бывает очень обидно, хочется дойти до самого большого начальника и всё ему сказать, но муж говорит: «Терпи».

Прошлым летом я ездила к маме в Ош. Мы с ней гуляем по городу, вдруг я вижу: едет полицейская машина. Быстро беру маму под руку и только потом спохватываюсь: я же дома.

По просьбе героинь некоторые имена изменены.