Модель трудовой реабилитации инвалидов в пансионате «Тагильский» – не трудотерапия, но полноценная производственная жизнь.
Звучание
К прошлому Рождеству Соколова поставила мистерию. Под мотив «Рождество Христово, ангел прилетел, он летел по небу, людям песни пел, вы, люди, ликуйте…» участвовали: ясли с младенцем, солома и сено, приглушенный свет, Мария и Иосиф, волхвы и ангелы, Вифлеемская звезда, – и пришли все кто мог, и тишина стояла невероятная – «храмовая тишина», строго уточняет Соколова, – а одна из потрясенных зрительниц плакала и говорила, что «пережила катарсис». «Это действие было в людях и для людей. Дело в том, что, знаете ли, «не только ангелам дано молитвы слышать и призывы, откройте души, как окно, – и если любим – то мы живы…», – Екатерина Николаевна читает свои стихи, а я думаю: ту мач! – потому что перед этим она, прервав разговор, как-то почти без перехода спела арию из «Наталки-Полтавки» превосходным своим оперным голосом. Она харьковчанка, профессиональная певица, занесенная в эти места по службе мужа, красивая, очень светская и остроумная дама – но мы-то, на минуту, не в операх каких. Мы в богоугодном заведении, в странноприимном и скорбном доме на окраине угрюмого промзоновского города Нижний Тагил, где Соколова работает воспитателем психоневрологического отделения в социально-реабилитационной группе. (Недавно она ставила с инвалидами еще и «Тамбовскую казначейшу»).
Клиент пансионата инженер Эльга Николаевна Никулина принимала участие в строительстве первой советской атомной подлодки
Заведение называется вполне бесцветно — пансионат для ветеранов и инвалидов, ГБУ «Тагильский». Ожидалась приличная российская богадельня, глухая классика – с сенильной тоской, горчичными стенами, неистребимым запахом мочи и щей, – а оказалось Бог знает что. На стенах импрессионистские итальянские ландшафты два на три («Один летчик нарисовал. По жизни летчик, а по смыслу художник»), зимние сады, лифты, мягкие диваны в холлах, светлые комнаты самое большее на троих, часовня, мастерские, парники и беседки – все не то чтобы роскошное или по последнему слову, но качественное, добротное и на удивление нестандартное, неказенное, что ли. И даже в палатах для лежачих — не пахнет ничем, кроме свежего обеда, – престранное место.
Впрочем, откуда же здесь взяться стандарту. Если орденоносный директор – бывший начальник городского угрозыска и ОБХСС (полковник милиции и заслуженный работник соцзащиты в одном лице), а воспитатель – оперная певица, удивляться ли и клиентской эклектике. Вот пожилая леди ослепительной судьбы – двенадцать ходок по карманному делу, вот обезноженный бывший зэк с характерным прищуром, а вот гранд-дама с манерами и мемуарами – королевственная номенклатурная вдова. Рабочие, учителя, клерки, начальники цехов; ветеран войны в ясном уме, покадрово помнящий дорогу от Праги до Берлина; совсем бедные старики из окрестностей – и родители благополучных и даже известных в регионе людей, на излете дней возжелавшие автономии и ровеснического общения. Шаг вперед – возрастная деменция, шаг назад — молодая, жизнерадостная умственная отсталость, слева, справа — женщина с остановившимся взглядом. Всего – 439 человек: комбинат! И 358 из них — инвалиды. Более половины — лежачих. Возраст – от 18 до 91. Первое заведение из мною виденных, где жильцов называют не обеспечиваемыми или проживающими, а клиентами (начинают, что ли, сбываться мечты правозащитников-геронтологов). И это собрание самых разноречивых общественных сословий и страт, в миру мало совместных, — совсем не искрит.
А и чего ему искрить, если здесь – все при своем деле.
Решение
«Главное – без мозгоблудства!» – говорит Николай Николаевич Пушкарев, человек выдающегося раблезианского обаяния. Ну да, ОБХСС, угро – это органика, специфический хабитус, – и даром что Пушкарев заступил на пост директора аж двадцать шесть лет назад (пробыв на милицейской пенсии две недели) – все связи свежи и активны, а новые нарабатываются, в попечительскую орбиту вовлекаются чиновники, местный бизнес, общественность, волонтеры. У Пушкарева два высших — юрфак университета и политех; он приезжает на работу в семь утра, уезжает днем, снова приезжает вечером, в выходные, в отпуск — тоже на работе. Недавно овдовел, дочь зовет к себе в Сочи — не едет. «Вы, значит, что называется сильный хозяйственник, такой красный директор?» – «Да хозяйственник-то я хреновый, – кокетничает Пушкарев, – но добиваюсь, чтобы нам помогали. Министр соцзащиты областной, значит, очень помогает, прежний мэр Диденко очень заботился, вице-мэр по социалке Погудин, он уже тоже экс-, – капитальнейший мужик, большой наш защитник. Предприятия крупные в свое время много сделали…», – он долго перечисляет благотворителей, произносит панегирик недавно умершей коллеге, поминает какую-то кляузничающую сволочь, подписывает с десяток бумаг и успевает ядовито похвалить забредшего в кабинет клиента: «Рекомендую: Алексей, прекрасный молодой человек, уже две недели не пьет пива, я горд за него. Не правда ли, Алексей?», – и клиент отвечает: «Ннну!…».
Перед приходом Пушкарева, рассказывали мне в городе, на балконах пансионата хранились двадцать шесть тел – старики умирали в лютые морозы, земля окаменела, и гробокопатели требовали какие-то совсем несусветные деньги, и похороны отложили до оттепели; правда или городская легенда – не знаю, но репутация у пансионата допушкаревской эпохи была самая печальная. Не говоря уже про нравы-ужимки тогдашнего контингента – большая часть «обеспечиваемых» пришла с зоны, прочие испуганно жались по углам. «Да вы ж мои все родные люди!» – радостно сказал гражданам уголовникам гражданин полковник и тихо так, методично начал гасить беспредельщиков. В пансионате была и своя оппозиция – сотрудники писали гневные статьи о безобразиях – через несколько месяцев они с директором стали теснейшими соратниками. Пушкарев начал договариваться с крупными предприятиями города о шефской помощи. Добился, чтобы квартиры одиноких стариков, не имеющих наследников, отходили не государству, а бесквартирным сотрудникам, – несколько человек из персонала, ничего не ожидавшие, смогли решить квартирный вопрос.
Но кадровая проблема — центральная, пожалуй, во всех домах призрения. Обыкновенно соотношение жильцов и ставок младшего персонала — один к одному, однако последних категорически не хватает — и не только потому, что сотрудники берут по две-три ставки, но сама специфика ухода за парализованными и полупарализованными стариками такова, что люди не задерживаются. В «Тагильском», где большая часть клиентов — лежачие (а памперсы для взрослых были буржуйской экзотикой), тем более не задерживались. Пушкарев проехался по области, по интернатам психохроников, присмотрел несколько десятков молодых инвалидов – 2-3 группа, нетяжелые формы заболевания, – ребят, у которых много сил и наклонностей к тому или иному полезному труду (если конечно их, эти способности, рассмотреть), – и добился их перевода в «Тагильский».
Так в пансионате появилась группа работающих клиентов, или социально-реабилитационная группа. Но корпусом санитаров не стали ограничиваться, пошли дальше: начали обучать профессиям. Поставили на ремесло.
Служение
Домашний инвалид-психохроник, особенно в большом городе, еще может, при известной настойчивости, получить тихую, незатейливую работу (сборка выключателей, склейка конвертов etc). Инвалиды в казенных домах, как правило, этой возможности лишены, – в рамках «трудотерапии» им еще доверят работу в теплице или гордую привратницкую должность, но системно заниматься их профессиональным обучением мало кто отважится. В «Тагильском», однако, отважились. Итогом стало формирование трудового сектора – социально-реабилитационной группы из «молодых» (18-45 лет) психохроников. Сейчас их 85 человек.
Типовой – «житейский» – ход рассуждения: знаем-знаем, эксплуатируют скорбных умом да держат в черном теле — здесь не срабатывает. Черных тел я не заметила, трудовики ведут себя достаточно свободно, заходят к директору в кабинет как коллеги к коллеге, – и что возразить?
Разнорабочих (они же малообучаемые) в социально-реабилитационной группе совсем немного; большая же часть освоила, в границах своих возможностей, определенное ремесло, – что в некоторых жизненных сюжетах примерно равно высшему образованию. Дикий вопрос: способен ли психохроник работать, к примеру, сварщиком, в стихиях-то огня и металла? Под руководством наставника — да, может, как удалось это Николаю Маслову, ранее – плотнику. Может стать и электриком — как Женя Сараев. Сережа Некрасов — сантехник, заодно отлично владеющий компьютером. В строительной группе в основном отделочники – маляры, плиточники. Работают швейная и банно-прачечные бригады, несколько человек помогают в пищеблоке, несколько — в «свинооткормочном цехе» (столовая пансионата ежегодно получает несколько тонн свинины). Есть группа садовников и дворников. Около 20 человек работают в отделении «милосердие» (лежачие клиенты) — санитарами, нянечками. Наставники есть у всех.
Другой момент: тагильские – именно что официальные сотрудники, с трудовыми книжками, с небольшой зарплатой. Они присутствуют на оперативках почти в полном составе, получают задания, выслушивают разбор полетов, – все серьезно, без послаблений. И здесь, пожалуй, уже можно говорить – по аналогии с инклюзивными школами – о системе инклюзивных трудовых коллективов, где люди с ограниченными возможностями максимально интегрированы в производственную или сервисную деятельность. Клиенты-строители работают вместе с профессиональными строителями, в банно-прачечной, аграрной и прочих бригадах — та же картина.
Конечно, иллюзия равенства все равно остается иллюзией, но самоощущение инвалида, превратившегося из опекаемого в сотрудника, в часть крупной хозяйственной системы, – это уже другой космос. И, пожалуй, самое интересно в тагильской модели — отсутствие того элемента патерналистской снисходительности, который превращает всякий серьезный труд в упражнение или мероприятие; здесь не «трудотерапия», не процедура, – но регулярный рабочий процесс. А это уже принципиально иной лайфстайл: личный интерес, ответственность, рабочие обязательства, и – в оптимальном случае — постепенный отказ от виктимной либо иждивенческой психологии. И оттого кредо Пушкарева – «молодые инвалиды должны жить не хуже нас и приносить пользу своему отечеству» (заламинировано в парадном альбоме!) Совсем не выглядит прожектерством. Про «не хуже», конечно, рано говорить, но пользу уже приносят, – и знают, что приносят. На больших стендах перед входом в интернат — портреты сотрудников и клиентов рядом, вместе. Общее дело.
Влечение
Это чувство субъектности, в свою очередь, генерирует новые амбиции и намерения. Собственно, уже комнаты, где живут «трудовики», отличаются от палат — это скорее малометражные квартиры, безусловная попытка дома: диваны, телевизоры, шкафы-купе, книги, диски, ковровые дорожки. И трогательные такие салфеточки. Ну и пороки, все как у здоровых — иные, например, расположены к алкоголю, а как иначе, парни часто выходят в город и наблюдают жизнь as is; с этим, конечно, пытаются бороться, и представители общества трезвости навещают пансионат. Общий строй личной жизни в целом такой же как и на большой земле: романы, семьи, схождения-расставания, драмы. (Говорю по телефону с Романом К. – бывшим клиентом «Тагильского». Жил здесь с дамой, тоже клиенткой, но всюду страсти роковые: впал в лютую ревность и стал неуправляемым. Во избежание жертв и разрушений остро встал вопрос о переводе — но куда, в психоинтернат, где по двенадцать человек в палате, – и это после «Тагильского»-то? Думали-думали, долго искали, нашли пансионат в нижней туре — отличный, говорит Соколова, комнаты на двоих, балкон с потрясающим пейзажем, – перевели. Рома по-прежнему интересуется судьбой подруги, но удовлетворенно сообщает мне, что в Нижней Туре тоже есть хорошие девушки.)
Некоторым – но немногим – удается эмансипироваться и выйти в социум. Недавно, например, вышла замуж Раечка Шайехова, познакомилась в городе с жителем поселка Шайтанка, – тоже инвалидом третьей группы, но домашним, из исключительно, говорят, благополучной семьи, где ее приняли и полюбили. Была свадьба, хлеб-соль поднесли в пансионате, персонал приготовил подарки, все радовались: «одна из наших прорвалась». Или вот, рассказывала заместитель директора, бывшего клиента забрала к себе медсестра из больницы, теперь – семья. В пансионате тоже немало пар, в том числе и среди старших. Сходятся и после семидесяти, после восьмидесяти…
Но выходить в открытый мир после целой жизни «на обеспечении»— все-таки страшно. И не все молодые инвалиды рвутся на волю. Соколова как-то проводила занятие « О чем мы мечтаем», и девочка одна, Ирочка, сказала так отчетливо: «Мечтаю встретить свою маму и сказать ей, что я ее простила». Маму свою она никогда не видела.
«Они на самом деле полноценные ребята! – утверждает Екатерина Николаевна. – Но детдомовское воспитание, умственная расслабленность, отсутствие умственной дисциплины здорово их подкосили. Как правило, очень плохая память, трудности с концентрацией…», – и тут же рассказывает про исключение – удивительного своего воспитанника Сашу Семакова, победителя множества творческих конкурсов среди инвалидов, обладателя феноменальной памяти и артистизма: «Алина, сжальтесь надо мною – о, как он читал пушкинское «Признание», о, если б вы слышали!». Да, разумеется, Семаков тоже пишет стихи. Да, разумеется, – о любви.
Сияние
О выходе в мир мечтает 29-летняя Света Сайтаева — гордость интерната, участница многих параспортивных соревнований федерального уровня. У Светы, в отличие от большинства ее пансионатских ровесников, – не интеллектуальные ограничения, но патология опорно-двигательного аппарата. В 2000 году, выпустившись из детдома в Башкортостане, Света не получила квартиру — поставили на очередь, потом просто заиграли, а Свету направили в дом престарелых. Одна из сотрудниц дома прониклась к ней — и написала в программу «Жди меня» про чудесную, добрую и умную девочку, вообразив, что где-то ведь есть ее мать, и, возможно, ищет, раскаивается… И попала. И мать объявилась. И взяла ее к себе, в Екатеринбург, в семью.
Света Сайтаева и ее медали
Но рождественская сказка не случилась. О том, какими были три года после волшебного воссоединения, Света рассказывает глухо, стараясь быть деликатной к матери: «там отчим, пил…», «да и сама…». Так Света попала в «Тагильский»; суд отказал ей в праве на часть материнской квартиры как «не участвовавшей в приватизации». Сейчас Света работает в швейной бригаде, ездит на тренировки на другой конец города, мечтает попасть на параолимпиаду и купить ноутбук, но больше всего, конечно, мечтает об автономии, о самостоятельной жизни, которая ей вполне по силам. Если бы не социальное сиротство, не бездомность — была бы просто интеллигентная девочка с не очень-то и заметным физическим недостатком, расцвела бы, непременно пошла учиться. Все на месте: ум, дух, воля, — и самое поразительное при ее-то биографии: добрый и ровный нрав, ни грана обиды или озлобленности. Разговаривает — сияет. В пансионате готовы биться за жилье для Светы, но для вступления в затяжную юридическую эпопею пока что совсем нет ресурсов – адвокатов, денег, времени.
И, может быть, – доверие к миру…
Местные филантропы навещают «Тагильский», но системной шефской помощи крупных предприятий уже нет. «В нашем жестком городе, да, именно жестком, благотворительность не очень развита, – говорит Наталья Ивановна Дубских, заместитель директора. – Что-то вроде интернет-кафе хотели сделать для наших, обошла все фирмы, магазины — ну, подарили один компьютер, потом говорят: имейте совесть…» Тем не менее, говорит она, волонтерское движение – молодежные организации, общество трезвости, общество слепых, студенты тагильского филиала Уральского политеха тоже подарили компьютер, ученики профшколы «Самородок» бесплатно стригут стариков, ученики 32-й школы и 18-й гимназии готовят сборник воспоминаний ветеранов. А одиннадцать клиентов уже смогли пройти курсы компьютерного обучения в Тагильской педагогической академии (в рамках областной социальной программы «Старшее поколение»). Часть клиентов-сотрудников после работы тоже идет на вечерние курсы — общеобразовательные, к ним приезжают учителя. Многих надо учить письму и счету – в свое время диагнозы, поставленные в детском доме, закрыли им даже эту возможность.
Компьютерный класс, несомненно, когда-нибудь появится. И тренажерный класс – тоже. Если «трудовая деятельность — средство реабилитации возможностей», как повторяет Екатерина Николаевна, то возможности начинают говорить сами за себя. Денис Манин, 29-летний слабовидящий спортсмен, недавно смог собрать пакет документов, необходимых для получения социального жилья, – конечно, с помощью педагогов, но все же, все же… Он улыбается, показывает медали, он чувствует себя готовым к автономному плаванию. Чему-то важному его научили именно здесь — может быть, доверию к миру. Пусть «от судеб защиты нет», идиллии все равно не будет, а полный инклюзив никогда не станет реальностью, – но собственно усилие, собственно максимальная ставка на потенциал выглядят безошибочными. Люди, на которых природа попыталась отдохнуть, возражают ей вполне убедительно.
Евгения ДОЛГИНОВА
