С 1 января 2011 года в нашей стране вступит в силу закон о медиации, или восстановительном (примирительном) правосудии. Известный норвежский криминолог, защитник восстановительного правосудия Нильс Кристи много лет борется с ростом «тюремного населения» по всему миру, пытаясь доступным языком говорить о том, что обществу нужны не судьи, а медиаторы, нужно проводить не судебные процессы, а беседы с людьми. В начале декабря он посетил Россию. Необходимость гуманизации наказания в нашей стране, занимающей второе место по количеству человек, находящихся в местах заключения после США, он выразил так: «Мы убиваем вас, чтобы вы поняли, что убивать нельзя. Наказанием мы намеренно причиняем боль. Может ли боль как средство возрождения разрушенных ценностей дать больше, чем дают примирение, восстановление и прощение?». Двадцать лет назад Кристи называли утопистом, сегодня в его родной Норвегии полиция сама обращается к нему с просьбой «помочь разобраться в ситуации».
Нильс Кристи, всемирно известный криминолог
Нильс КРИСТИ, криминолог, член Академии наук Норвегии и Швеции, автор множества книг (переведенных и на русский язык), принципиальный противник смертной казни, убежденный защитник восстановительного правосудия.
— Как Вы считаете, насколько широко восстановительное правосудие может применяться в России?
— Как и в большинстве стран, в России большинство людей попадает в тюрьму за мелкие правонарушения. Ударил, украл, обманул. Было бы намного лучше, если бы такие люди могли поговорить с потерпевшими. Иногда бывает достаточно попросить прощения. Ведь если ваши близкие делают вам что-то плохое, вы с ними разговариваете, а не звоните в полицию. Человек устроен так, что хочет решить конфликт мирным путем. Это заложено в его природе. Восстановительное правосудие – это перенос такой природы на все общество. Почему это не может быть осуществлено в России?
— А как же наказание за нарушение закона?
— Допустим, ваш сын украл у вас из бумажника деньги. С точки зрения официального законодательства он совершил преступление, нарушил закон, он — преступник. Но вы же не будете считать его за это преступником! Он украл деньги, безусловно, поступил плохо, и вы его накажете — не разрешите пойти погулять или даже посадите под домашний арест. Но в полицию звонить не будете. Человек, совершивший преступление, ничем не отличается от ребенка, укравшего деньги у родителей. Преступник — это не чудовище, которое срочно необходимо изолировать от общества. Это человек, сделавший кому-то плохо по каким-то причинам. Его поступок носит индивидуальный характер, он должен рассматриваться индивидуально. «Преступление» — это ярлык; получается, украл — в тюрьму, ударил – в тюрьму, обманул – в тюрьму. Где здесь человек? Я – профессор криминологии, и некоторые мои коллеги очень на меня сердятся, потому что я говорю: преступления не существует. Существуют плохие поступки. Люди совершают то, чего они совершать не должны. И самое главное: преступление моментально начинает ассоциироваться с преступником, оно «съедает», затмевает все остальные стороны личности человека. Если человек совершил преступление, – все, это монстр и ничто в этом человеке вас больше не интересует. А ведь он может быть очень добр к своим детям или быть хорошим другом. Но как только мы назвали человека преступником, мы уже не видим в нем личность. Нужно научиться смотреть на преступление иначе, чем просто как на конфликт между двумя людьми. И цель медиации состоит именно в том, чтобы стороны конфликта увидели в другом человека во всей его целостности, а не только какую-то одну уродливую сторону его личности.
— Но есть серьезные преступления – убийства, разбои, насилие, в том числе и над детьми, в том числе и рецидивы, медиация может с этим справиться?
— Безусловно, существуют деяния, за которые те, кто их совершил, должны нести уголовную ответственность. Медиация не должна подменять закон, ее цель – помочь увидеть в преступнике, самом ужасном, живого человека. Система наказаний нужна, но она должна быть как можно более человечной. Иногда общество требует серьезно наказать преступника. Но в этом случае медиация тем более необходима! Меня часто спрашивают: а в результате этого процесса действительно что-то меняется? В Австралии проводился эксперимент: оказалось, что чем более серьезен конфликт, тем лучше проходила медиация! Человек, нарушивший закон, может сесть в тюрьму, затаив злобу. А может сесть в тюрьму, поговорив перед этим с пострадавшим, принеся извинения ему, его близким, сделав все возможное, чтобы загладить свою вину. В результате легче станет и пострадавшему, и тому, кто причинил зло. Ведь наказание, любое, — это причинение боли в той или иной степени. Мы не можем постоянно причинять людям боль. И отвечать на боль болью.
— Всегда ли обе стороны бывают готовы к примирению?
— Иногда разрешить конфликт мирным путем невозможно. Одна из сторон может категорически противиться этому. Чаще всего, это виновный. Вы представить себе не можете, в какой шок может повергнуть виновного предстоящая встреча с его «жертвой». Так переступить через себя — тоже наказание. И все же чаще участвовать в разговоре хотят обе стороны. Здесь очень важен медиатор, независимый человек, который помогает им подготовиться, проводит предварительные индивидуальные беседы с каждым из них, разъясняет, какую пользу может принести такая встреча. Такие вещи, конечно, лучше объяснять на простых примерах из жизни: вы давно в ссоре с коллегой по работе. Вы оба понимаете, что ситуация требует разрешения. Вы оба готовы к примерению, не хватает только кого-то, кто помог бы вам поговорить без взаимных упреков и повторения повторенного. И вы обращаетесь к посреднику, более мудрому и рассудительному человеку, который и помогает решить вашу проблему. Ведь очень важно разрешить конфликт достойно. И еще: когда мы участвуем в медиации, вопрос справедливости не является главныцм, медиатор ведь не судья. В медиации на первый план выходит вопрос понимания.
Мне не нравится термин «восстановительная медиация» или «восстановительное правосудие». Почему восстановительное? Если человека убили, мы что, собираемся его воскресить? О чем здесь медиировать, между кем и кем? Но есть родственники убитого. И у них может возникнуть желание понять: как, почему, зачем, за что все это случилось с их близким? У них может быть огромная потребность выразить все свои чувства, сказать человеку, какую боль они испытывают теперь из-за него. А у человека, совершившего убийство, появится возможность услышать и своими глазами увидеть, как страдает человек из-за того, что он натворил. Почувствовать боль другого, просто прикоснуться к ней — именно в этом заключается цель такой медиации, а вовсе не в том, чтобы пожать друг другу руки и сказать: я тебя прощаю. Но если вы, например, разбили мне очки, я очень бы хотел услышать от вас, почему вы это сделали, и ваши извинения. Я думаю, что таким образом мы пытаемся восстанавливать ценности: сказать и услышать: да, я был неправ, что разбил вам очки, я сожалею, что сделал это. Нельзя бить человека, нельзя разбивать ему очки, нельзя отнимать у человека его жизнь — вот такую ценность восстанавливает медиация. В Норвегии за последние 20 лет наблюдается существенный прогресс во взаимоотношениях полиции, судебной системы и медиации, сейчас нам доверяют все больше и больше, понимают, что во многих случаях сторонам гораздо важнее прийти к пониманию, возмещению ущерба, компенсации и т.д., чем просто наказать виновного. И сегодня в полиции спрашивают: а с этим вы справитесь, возьмете это на себя? И часто после работы медиатора в полицию поступает отчет о том, что конфликт исчерпан.
— А если человек говорит медиатору: «Да, я хочу поговорить, попросить прощения, загладить свою вину», но на самом деле обманывает, потому что хочет облегчить свою участь? Как понять, насколько он искренен?
— Давайте попробуем и посмотрим, что получится. В медиации самое главное – сам процесс. И результатом здесь является сам процесс, любое, самое маленькое движение навстречу друг другу в разговоре. Можно начать разговор, надеясь обмануть собеседника, а закончить его искренней просьбой о прощении. Что происходит во время этой встречи помимо желания избежать наказания? Происходит диалог. Происходит то, что никогда не происходит в рамках судебного процесса, потому что там люди разделены барьером, они противопоставлены друг другу. Суд разводит людей по разные стороны барьера, медиация же дает им возможность встретиться друг с другом.
— Что в человеке дает вам надежду на то, что он способен почувствовать боль другого, своего «врага», его страдания?
— Опыт. Я знаю многих людей, совершивших убийство, но ни разу не встречал среди них какого-то чудовища.
— Как работает медиатор? Его всегда готовы воспринимать?
— Он просто разговаривает. И не в таком тоне: «А ну-ка, рассказывай, что ты там натворил!». И не официальным языком. А просто: «Что случилось?». И человек начинает рассказывать. Начинают всплывать важные подробности. Человек ударил другого человека в ответ на слова, которые, казалось бы, не заслуживают такой реакции. А оказывается, что перед этим у него были неприятности на работе, трудный день, он поссорился и женой и так далее. У человека конфликт на работе с коллегой, он сделал ему что-то нехорошее. Выясняется, что проблема в том, что он считает, что руководство предпочитает коллегу ему. И человеку становится обидно. Медиатор же, разговаривая, задавая вопросы, помогает этим подробностям всплыть наружу. И в большинстве ситуаций этого оказывается достаточно, чтобы объяснить поступок человека. Понять, почему он так поступил. Поэтому единственный выход их таких ситуаций – медиация.
— Кто может быть медиатором?
— Да кто угодно. У нас у всех есть опыт человеческих взаимоотношений. Мы же все можем говорить на простом и понятном другому человеку языке. Медиация не требует от людей одаренности, каких-то особенных способностей, специального психологического образования. Это было бы даже вредно, потому что превратило бы медиацию в профессию. Медиация должна быть «судом равных», в котором никто никого не судит, где люди просто разговаривают друг с другом. Профессионал привыкает к своему делу и уже не чувствует той боли, которая кроется за профессиональными терминами, не видит реального, живого человека. И еще: у обычного человек нет той власти, которая есть у судьи, он не может никому ничего диктовать, он в этом смысле не опасен. В этом и заключается главное отличие медиации от обычного наказания.
— С какими случаями применения медиации вы сталкиваетесь чаще всего? Как это выглядит?
— В Норвегии очень много мусульман. Они живут там же, где и не мусульмане. И часто возникают конфликты, которые разрешаются именно в процессе разговора. «Ты ударил меня по лицу, как ты мог?». «Я ударил тебя, потому что ты оскорбил честь моей матери!». «Я не делал этого!». «Нет, ты сказал про нее плохие слова!».
Выясняется, что проблема в неудачном переводе. Оскорбивший извиняется. Ударивший выражает готовность заплатить за разбитые очки, объясняет, что в обычный день он не стал бы так поступать, но именно сегодня у него было много неприятностей, он просит его простить. Бывают случаи, когда стороны договариваются даже о том, что один предлагает другому помочь разрешить какие-то его житейские трудности или даже найти работу. Настолько они в процессе разговора проникаются симпатией друг к другу. Ведь иногда бывает достаточно взглянуть друг другу в глаза, увидеть, какую ты причинил боль или неприятность, и проблема решается. При карательном правосудии этого взгляда глаза в глаза нет, нет возможности поговорить и понять, что двигало другим человеком.
— К чему такой подход может привести в глобальном масштабе? Карательное правосудие, при всех его минусах, все же играет сдерживающую роль.
— Разве увеличение количества заключенных приводит к снижению уровня преступности? Кончено же, нет. Более того, в странах с наибольшим количеством заключенных на 100 тысяч населения, а это США (СКОЛЬКО) и Россия (588 чел.), уровень преступности весьма высок. А это значит, что обычные виды наказаний за совершение преступлений не приносят необходимого результата. Но главное даже не в этом, а в том, что при использовании медиации у человека есть возможность испытать чувство стыда, такое, которое трудно забыть. И именно оно с гораздо большей вероятностью исключит возможность совершения еще одного преступления. При использовании карательного правосудия человек такой возможности лишен, чаще всего преступник озлобляется, у него возникает желание отомстить. В Норвегии мы стараемся отправлять людей в тюрьму как можно реже. У нас в тюрьмах практически нет людей моложе 18 лет – всего 15 человек. И еще: у нас все больше медиации в школах. Раньше, когда ребенка подавляли, он или носил это в себе, или жаловался родителям. Сегодня дети организовывают советы медиации – так они лучше узнают друг друга, учатся разрешать конфликты, не прибегая к помощи взрослых.
— Если все так просто, почему вас называют утопистом?
— Потому что это «просто» идет вразрез с интересами государства, которому нужны механизмы поддержания своего авторитета и власти. И наказание за нарушение закона является одним из них. Действие рождает противодействие. Функционирует четкая, хорошо отлаженная машина, в которой нет места всего для одной детали — человека. Я считаю, что вопрос медиации, восстановительного правосудия, выбора ценностей, которые будут преобладать у вас в стране, – это вопрос будущего страны.
В Новой Зеландии медиация развивается весьма успешно — почему? Потому что там конфликты разрешались именно так в племенном строе, еще до развития государственности и судебной системы с отчуждением человека. Они научились этому от маори. Если у нас нет большого сильного централизованного государства, мы должны находить другие способы разрешения конфликтов. Похожая ситуация в Австралии, у индейцев Северной Канады. Разрешение конфликтов по типу медиации — очень древняя традиция: когда люди еще не были так отчуждены друг от друга, они собирались и решали конфликты сообща. Сегодня этот способ называется у нас в Норвегии «круговая медиация», в нее участвует множество кругов — друзья, родственники, знакомые, коллеги и т.д. В таком широком кругу можно решить, беретесь ли вы за решение этого случая, или же нарушителя надо посадить в тюрьму. Но когда вы узнаете человека ближе, вы чувствуете, как ваше раздражение и злость проходят. После медиации у человека проходит страх, люди ходят по улице и не боятся друг друга. Вместо того чтобы видеть в людях чудовищ, мы видим в них людей.
Конечно, сегодня люди мало плохо друг друга, даже если живут рядом. И это приводит к тому, что люди склоняются к вынесению наказания. Медиация учить доверять другому. В нашем обществе этого очень не хватает.
Восстановительное правосудие — форма реализации судебной власти государства, при которой преступнику дается возможность исправить зло, причиненное пострадавшему. При этом учитывается благо обеих сторон как с моральной, так и материальной точек зрения. Оно принципиально отличается от карательного правосудия, задача которого состоит в том, чтобы преступник ответил за содеянное перед государством, а не потерпевшим.
Сторонники восстановительного правосудия видят свою задачу не в замене официального правосудия, а в том, чтобы дополнить его, акцентируя внимание на тех аспектах преступления или правонарушения, которые остаются вне поля зрения официального уголовного процесса.
Восстановительное правосудие не стремится простить правонарушителя и примирить его с жертвой во что бы то ни стало. Оно допускает соглашение и (или) примирение сторон, однако достижение соглашения или примирения зависит исключительно от заинтересованных лиц, оно не является обязательным условием процедуры улаживания споров.
Восстановительное правосудие не является альтернативой тюремному заключению. Применение процедур восстановительного правосудия может, но не должно ограничивать применение тюремного заключения; ставя своей целью принятие подсудимым ответственности за совершенный проступок и учет интересов потерпевшего, восстановительное правосудие может с равным успехом применяться наряду с тюремным заключением.
Вот основные формы, где реализуются главные принципы восстановительного правосудия: взятие правонарушителем ответственности за причиненный ему вред и возмещение ущерба пострадавшему — это медиация, встреча двух сторон для разрешения конфликта между пострадавшим и нарушителем. Эти встречи организуются и проводятся медиатором, независимым посредником, помогающим двух сторонам разрешить конфликт.
«Нильс Кристи такой же утопист, как доктор Гааз и преп. Серафим Саровский»
Священники, занимающиеся тюремным служением, знают, что заключенные, искренне раскаявшись, часто спрашивают: как я могу загладить свою вину? Им советуют написать пострадавшему человеку покаянное письмо. Получается, один из главных принципов восстановительного правосудия (ВП) уже действует в тюрьмах России?
О христианской идее восстановительного правосудия рассказывает Наталья ПОНОМАРЕВА, сотрудник Синодального отдела по тюремному служению и сотрудник миссионерского факультета ПСТГУ, где разрабатывается проект программы участия в ВП Церкви.
— Подход восстановительного правосудия мне представляется абсолютно христианским: привести правонарушителя, который обозлен на всех и считает всех вокруг во всем виноватыми, а себя несчастным и пострадавшим, к осознанию того, кто на самом деле и в какой степени пострадал. И предоставить ему возможность загладить свой грех, возместить ущерб, то есть «сотворить достойный плод покаяния» (Мф.3:8). А для человека неверующего именно этот этап может стать первым шагом к исповеди, дальнейшему воцерковлению.
Для пострадавшего не менее важной духовной задачей становится возможность понять того, кто причинил ему ущерб, и если не простить, то хотя бы сделать несколько шагов к прощению. Чаще всего пострадавший человек остается с ощущением — я не могу и не хочу его прощать, да и в современном процессе правосудия от нее никто этого и не ждет. Но ведь состояние обиды, гнева тоже может стать большой проблемой в жизни, духовной жизни в особенности.
Священники, к которым заключенные приходят на исповедь, советуют писать покаянные письма пострадавшим — батюшки по опыту знают, как важен подобный контакт между пострадавшим и совершившим преступление, сколько духовной пользы такой опыт дает обеим сторонам! Поэтому я думаю, что программы, построенные на принципах восстановительного правосудия, в наших тюрьмах, для наших священнослужителей не будут чем-то совершенно новым.
Я поддерживаю идеи норвежского криминалиста Нильса Кристи, который в своем подходе к анализу причин преступления делает акцент именно на ответственности общества. Любое преступление — это результат того, что происходило с человеком в жизни. В своей работе с осужденными (мы ведем катехизаторскую переписку и обучаем их основам Православной веры) мы заметили, что человек, совершивший преступление, зачастую воспитывался в детском доме или рос в неблагополучной семье… «Отец сидел, брат сидел, вот я теперь тоже сижу…» Понятно, у преступления есть много причин; человек, совершивший его, несет за это личную ответственность, за это он и несет наказание. Но не надо забывать об ответственности общества. Общество наказывает человека, считая себя «белым и пушистым». Именно основываясь на таком отношении, люди часто говорят: «Сидят? Так им и надо!» А ведь до революции осужденного человека называли уже не разбойником, а несчастным…
Хорошо, Нильса Кристи называют утопистом, но ведь и доктора Гааза тоже так называли. А преп. Серафим Саровский — не утопист? Он подставил спину под топор разбойников, а мог бы скрутить их и предать в руки правосудия. Только вот потом разбойники раскаялись. И принесли достойный плод покаяния.
Программы, в основе которых лежат принципы восстановительного правосудия, опираются на христианскую антропологию, согласно которой совершенная, созданная Богом человеческая природа повреждена первородным грехом. Поэтому если совершается преступление, то и наказание за него неотвратимо. Но образ Божий в человеке неуничтожим, и именно это дает надежду на то, что человек, как бы глубоко он не пал греховно, способен принести покаяние. Об этом свидетельствуют примеры святых, прославленных нашей Церковью.
Диана РОМАНОВСКАЯ, Ирина ЛУХМАНОВА
