Два года назад в селе Раздолье в 70 километрах от Питера появился необычный дом. В нем поселились люди с тяжелыми формами инвалидности из ПНИ в Петергофе и из семей Санкт-Петербурга. Они живут здесь вместе с помощниками – социальными работниками.
Это проект благотворительной организации «Перспективы», официально он называется «Дом сопровождаемого проживания».
Что купить в магазине? Что приготовить на завтрак, обед и ужин? Чем заняться в свободное время? Для обычного человека это простые вопросы, на которые почти всегда следуют быстрые ответы. Для человека, за которого всегда все решали в интернате, это вопросы сложные.
Будем убираться в храме
– Ребят семеро: Саша, Колечка, Сережа, Володя, Юля, Дина и Любочка, – объясняет мне Мария, жена священника Бориса Ершова, настоятеля храма Святых Царственных Страстотерпцев в селе Раздолье Приозерского района Ленинградской области.
Мы стоим с ней в церкви, и она рассказывает, глядя в окно на пассажиров двух легковушек, которым помогают выбираться на лужайку у церкви двое сопровождающих их мужчин.
– Наши особые ребята – мои друзья. Сейчас будем все вместе убираться в храме – и это не пустые слова: ребята ответственно подходят к делу. Будем иконы протирать, подсвечники чистить, ковры пылесосить.
– У них получается? – недоверчиво спрашиваю я, глядя на ребят. Кто-то из них еле переставляет ноги, а кто-то явно не может встать, едет на коляске.
– Отлично получается! – Мария бросает меня посреди храма и направляется к выходу. Через мгновение двери храма открываются: в белом проеме появляются фигуры, под деревянными сводами раздается:
– Здравствуйте, матушка! Как ваши дела? Мы соскучились.
Саша тогда жил дома
Саша протер все иконы. Он стоит в центре храма. Поворачивается то влево, то вправо, словно танцует. В неярком свете, падающем из окон, он выглядит фантастически – словно пришелец.
Саша расправляет руки, которые становятся похожи на крылья, отводит их чуть назад и вдруг говорит с нежностью, закрыв глаза: «Раздолье, наше Раздолье!»
Он стоит так долго, а потом идет. Подходит к стене, разглядывает настенный календарь.
– Скажите, пожалуйста, какой там год? – спрашивает он у меня вежливо, показывая на страницу календаря.
– 2016-й. Прошедший год. Это старый календарь, – отвечаю я.
– Тогда я еще жил дома, – задумчиво произносит Саша.
Он знает огромное количество стихов, может без запинки сообщить о том, какие остановки по синей ветке питерского метро существуют, на какой электричке доехать на дачу и обратно. «Меня научила бабушка», – говорит Саша. Он приехал жить в Раздолье после ее смерти.
Такси до Раздолья
Мария Островская, президент «Перспектив», часто навещает ребят.
– Саша в доме всего полгода, – рассказывает она. – Места было мало, но ребята потеснились – иначе Саша оказался бы в интернате. Мы его знаем давно, он посещал наш центр дневного пребывания, поэтому взяли в Раздолье.
Саше в проекте очень нравится. Летом он впервые поехал в лагерь, организованный «Перспективами» для особых людей, сам захотел, но уже на второй день стал проситься домой. Говорил: «В Раздольице, в родной проект!»
Когда видел машину, бежал за ней и кричал: «Такси, такси, в Раздолье!» Пришлось отвезти его обратно.
– Когда Саша к нам приехал, было ясно, что в быту он, многое знающий и отлично умеющий поддержать разговор, абсолютно беспомощен, – говорит Мария Островская. – Он надевал одежду швами наружу, не умел шнуровать ботинки – за него все делали бабушка и мама. Сейчас Саша быстро учится всем необходимым навыками.
После возвращения домой из храма Саша быстро раздевается и уединяется в свою комнату. За целый день он выходит оттуда только несколько раз, чтобы пообедать и просто пройтись. Он легко общается с людьми, но ему нужно место для одиночества. В интернате это вряд ли было бы возможно.
Сергей и избушка
Рядом с храмом в Раздолье – детская площадка, стилизованная под сказочный городок: деревянные избушки, плетеная изгородь. В одну из избушек пытается попасть Сергей. Он закончил с чисткой подсвечников в храме и решил прогуляться. Медленно взбирается по лестнице из бревен, открывает дверцу.
– Сергей, можно с вами поговорить? – спрашиваю я.
Сергей не оглядывается, будто не слышит, заглядывает внутрь, но дверной проем ему маловат. Ему уже за сорок. В дом сопровождаемого проживания Сергей переехал из ПНИ № 3. А туда его определили родственники. До интерната Сергей никогда не жил вне дома, поэтому жизнь в интернате его страшно тяготила.
– Когда проект только начинался, в доме дали возможность пожить 15 людям из интерната, – рассказывает Мария Островская. – Они приезжали по очереди на два месяца и смотрели, подходит ли им жизнь в предлагаемых обстоятельствах. Сергей был одним из тех, кто наотрез отказался покидать Раздолье и возвращаться в интернат.
Сотрудники дома говорят, что с Сергеем бывает непросто, он может вспылить на ровном месте. Но с удовольствием помогает в любом деле, о котором его просят, например, сходить на родник за водой, вынести мусор, перетащить мебель.
Дома, во время обеда за общим большим столом, где помещаются все, Сергей передает мне хлеб и масло для бутерброда. Шутит, поддерживая разговор. Он сам выбрал время для разговора.
Дина чистит картошку
Выходим из храма большой компанией. Ребята и их сопровождающие советуются, в какой магазин отправиться: выясняется, что Дине, которая передвигается на коляске, нужен дезодорант. Еще она напоминает, что нужно заехать в продуктовый, купить продуктов для ужина и на завтрашний день: мясо, крупы, кефир для Коли.
Я Дину совсем не понимаю, она говорит гласными, но все остальные легко поддерживают с ней разговор. К вечеру, послушав Дину внимательно, я тоже начинаю улавливать суть сказанного. Если слушать и не отмахиваться, все можно понять.
Дина в этот день назначена дежурной по кухне – на нее возложена обязанность готовить ужин. В этом ей помогает сотрудник дома. Она начинает чистить картошку почти сразу после того, как вымыта посуда после обеда. Чистит ее долго, часа полтора, но ни разу не просит помочь. Это только ее дело – Дина хочет сама. Потом наступает очередь моркови. Единственное, на что Дина соглашается, чтобы я помыла очищенные овощи.
– Дине нужно занятие, которое было бы для нее вызовом, преодолением, подтверждением самостоятельности, – говорит Мария Островская. – Это важно для нее.
В интернат – никогда
Дина выросла в Павловском детском доме-интернате, где с детьми работают сотрудники «Перспектив». А потом попала в петергофский ПНИ.
– Мы отправились туда за Диной, чтобы не оставлять ее без поддержки, – говорит Островская. – Без нее не было бы нашего проекта «Взрослые вне семьи» в этом психоневрологическом интернате. Он начался в 2000 году.
Глубокая, умная, думающая Дина тяготилась пребыванием в ПНИ. Для нее несвобода, решения, которые принимают за нее, тяжелое испытание. Мария Островская обещала Дине, что вытащит ее из интерната. Так и получилось.
Правда, история проживания Дины в Раздолье имеет драматические моменты: было время, когда она противилась общинному укладу жизни тут, любой помощи, которую ей предлагали – ей хотелось жить одной. Дина отказывалась понимать, что это невозможно, даже грозилась вернуться обратно в ПНИ.
Но однажды произошло событие, которое все изменило. Дине и ее «коллеге» по дому Юле, тоже колясочнице, пришлось на время вернуться в ПНИ – у них сломались коляски, отремонтировать или получить новые можно было только там.
Дины и Юли не было дома несколько недель. Вернувшись, обе сказали: «Мы больше никогда не хотим возвращаться в интернат».
Ничего плохого там не произошло – все как обычно. Просто нет свободы, нормальной жизни, которую они теперь знают. Хотя нормальная жизнь – трудная. Это они тоже знают. Но выбор сделан.
Юля складывает буквы в слова
Когда все утром поехали в храм, Юля осталась дома – простыла, решила не выходить. Утром она вместе с сотрудником дома Максимом Якубсоном готовила обед. И когда все вернулись, на столе компанию ждали щи, пельмени, хлеб, чай.
Юля – компанейская и разговорчивая. Мы болтаем с ней об украшениях – на пальце Юли интересное кольцо, она заприметила такое же у меня. На спинке ее коляски – рюкзак розового цвета.
Ей 36. До Раздолья она никогда не жила дома. Сначала росла в детском доме, потом оказалась в ПНИ. Но вспоминать об этом не хочется – Юля рассказывает о том, как ездит с ребятами в храм, когда не болеет, как ей нравится рисовать мультики в благотворительной анимационной студии «ДА!». Показывает свои поделки – коврики в технике валяния.
А потом наступает время учебы, когда Юля жила в детском интернате, ее ничему не учили. Она уезжает в комнату и начинает читать.
Ей помогает Максим – слушает, объясняет непонятные слова. Юлю никто не заставляет это делать – просто предлагают. Чаще всего она соглашается.
Разбирает притчу о вспыльчивом человеке, дочитывает по слогам до конца: «Когда говоришь человеку что-нибудь злое, у него остается такой же шрам, как и эти дыры в столбе от гвоздя. И неважно, сколько раз после этого ты извинишься – шрам останется».
Люба режет луковицу
– Я сейчас сделаю, – говорит Люба и берет нож.
Она мелко режет несколько огромных луковиц для супа, ловко управляясь деформированными ладонями. Минут через пять начинает шмыгать носом, по щекам ползут слезы. Проходит полчаса – горка старательно нашинкованного лука лежит в миске, Люба решает отдохнуть – моет посуду, садится за стол, промаргивается окончательно.
Люба тоже росла в детском доме, а потом попала в психоневрологический интернат. Ей было там непросто – она самая эмоционально незащищенная из всех ребят, но при этом правильно выражать свои чувства только-только учится.
– Люба очень много трудится, порой, до изнеможения, – рассказывает Мария Островская. – Потом у нее случается срыв – она обижается, что ее заездили. Может заплакать без объявления войны – все мучаются, что же с ней случилось.
Мы учим Любу, что у нас в доме можно сказать: «Я устала, сегодня больше ничего делать не буду, буду отдыхать», что молчать о том, что чувствуешь боль, обиду или усталость, не надо.
Если Люба переживает, какую именно реакцию вызовут ее слова, она говорит почти шепотом.
– Наташа, вы не могли бы передать мне вон ту коробочку? – еле слышно говорит она. Это первая ее фраза, обращенная ко мне.
Достаю Любе пачку с чаем с высокой полки.
– Спасибо, – уже громче говорит мне Люба и улыбается.
Взрослый маленький Коля
Невысокий и темноволосый Коля не говорит в привычном смысле. Издает звуки. У него маленькие руки с твердыми пальцами – он крепко сжимает мою ладонь и молча ведет в комнату, где есть камин и кресло-качалка. Коля тянется к полке, берет что-то, похожее на книгу. Усаживается на пол – и я рядом.
– Коля опять взял альбом с фотографиями, – громко объявляет Юля, въезжая следом за нами. – И носки опять снял.
Носки надевают на Колины ноги обратно, он даже старается помочь. Забирается в кресло, начинает покачиваться. Ему – 19 лет, но он похож на малыша, вокруг которого объединяются все взрослые в доме.
– Мы знаем Колю с детства, – рассказывает о нем Мария Островская. – Поддерживали его семью, устроили его в коррекционную школу, теперь он с нами в Раздолье.
У Коли есть родители. Но чем старше он становился, тем тяжелее им было – их ребенок словно не взрослел. Несколько лет назад в семье появился еще один малыш, мама и папа Коли были этому рады. Но при этом силы их кончались, несмотря на поддержку «Перспектив», – уже почти 20 лет за Колей нужен постоянный присмотр. Кроме того, Коля все-таки растет – и ему интереснее жить со сверстниками. Многие, становясь взрослыми, не хотят жить с родителями. Вот и Коля переселился из семьи в Раздолье.
В доме знают Колины привычки – переворачивать чашки с чаем или тарелки с супом, – но не ругают, чтобы не давать повода сделать так еще раз. Говорят, что он изменился за два года в Доме, стал спокойнее, вдумчивее.
Володино дело
У Володи – ДЦП. Он не может сам поесть, например, или вымыть голову. Но может, хотя и не быстро, страничку-две за несколько дней, с помощью компьютера писать интересные тексты о жизни в доме. Они публикуются на сайте храма Святых Царственных Страстотерпцев – из них складывается настоящий дневник «Записки Владимира».
Володя попал в дом, потому что находился на попечении священника Бориса Ершова. Они не были родственниками – Володя ходил в тот храм, где батюшка служил в Санкт-Петербурге до своего назначения в Раздолье.
В детстве и юности Володя жил с мамой в квартире на Васильевском острове. Когда ее не стало, оказалось, что жилище она оставила своей родственнице – вместе с Володей. Но отношения с родственницей очень быстро разладились. Володя уехал за отцом Борисом в Раздолье – родственники купили ему в селе квартиру.
Священник нанял двух женщин, которые взялись ухаживать за Володей – приходили несколько раз в день, готовили еду, кормили, покупали продукты и иногда убирались.
Володю из квартиры они не выпускали, но не со зла, а как раз по доброте душевной: боялись, что его кто-то обидит, что он пропадет.
– Володя разносторонний, интересный человек, целыми днями несколько лет смотрел телевизор в одиночестве, – рассказывает Мария Островская. – Мы его забрали к себе.
После поездки в Раздолье и обеда Володя уходит в свою маленькую комнатку. Он читает, а потом принимается за работу: вбивает в огромную таблицу цифры возле русских и латинских слов. Володя ведет учет лекарств, которые принимают ребята, живущие в доме.
Расширяющийся дом
В тот день, который я провела вместе с жителями Дома, мы заходили в строящийся для них дом в Раздолье. Небольшой, хотя и в два этажа. Неподалеку озеро в окружении высоких деревьев. Сто метров до храма.
Ребята зашли в дом все вместе – Дина на коляске, Люба, Саша, Коля, Володя, Сергей. А еще Мария Островская, два сотрудника дома из числа тех, кто помогает ребятам, фотограф, я.
И дом словно раздвинулся несмотря на штабели досок, мотки проводов – упорядоченный хаос стройки. Весь заполнился радостными криками и разговорами о том, кто в какой комнате будет жить, где поставят стиралку, а где будут хранить обувь и верхнюю одежду, – расширился.
Такое бывает только в тех домах, где люди понимают друг друга и друг о друге заботятся. Это совершенно нормально. По-человечески.
Фото: Дмитрий Колосов
