Осенью 1947 года юная Наташа Пестова поехала в маленькое тверское село за благословением старца – она получила предложение о замужестве и не знала, как поступить. Старец повел себя странно: показал ей свою поделку – бумажную церковку, поинтересовался политическими новостями, похвалил идеалы коммунизма. А потом сказал, что она успеет послужить Церкви и даже Марфо-Мариинской обители, которая тогда лежала в руинах. «Все переменится. Вот доживешь и увидишь», – пообещал он и оказался прав.
От священника до ветеринара и обратно
Архимандрит Сергий (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский) происходил из священнической семьи. Однако, увлекшись идеями либерализма, по окончании семинарии не принял сан, а вслед за старшими братьями решил получить светскую специальность и поступил в Варшавский ветеринарный институт.
«Дорогой братец был горячий революционер, – вспоминал он годы спустя. – Было время, когда мы с ним горячо спорили и не сходились во мнениях. В последние годы своей жизни брат мой пришел к выводу, что прекрасные идеи коммунизма слишком высоки для народной массы. Не каждому, а лишь умным, одаренным людям дано подняться до того высокого морального уровня, который и требуется от каждого при коммунизме. (…) Мой бедный братец! Как горячо он, бедняжка, переживал, уже при советской власти, свое разочарование в людях!»
Вероятно, в юности Митрофан столкнулся с серьезным кризисом веры. Однако, оказавшись в католической стране, среди равнодушных к религии студентов и профессоров, вновь потянулся к Православию. К тому же в Варшаве он познакомился с Ольгой Исполатовской, тоже дочерью священника. Молодые вскоре обвенчались, а спустя год с небольшим Митрофан Сребрянский был рукоположен в иерея. Курс в ветеринарном институте он так и не окончил.
В 1897 году молодой отец Митрофан был назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка в Орле. Шефствовала над полком великая княгиня Елизавета Федоровна.
Увлечение идеями народничества не прошло даром: при храме молодой священник организовал школу и библиотеку, много занимался помощью бедным и больным. Газеты писали о нем: «Бессребреник, он всегда отдавал все свои деньги на церковь, говоря, что это пожертвования от неизвестных, а в полку хорошо знали, что это были деньги о. Митрофана, полученные за требы».
«На месте России пепел и реки крови»
В 1904 году начинается Русско-японская война, и отец Митрофан вместе со своим полком отправляется на фронт. Здесь он пишет «Дневник полкового священника» – заметки, изначально предназначенные близким, а впоследствии принесшие ему всероссийскую известность. В первые дни он подробно рассказывает о дороге (полк добирается до линии фронта около месяца) и признается, что часто плачет из-за разлуки с родными.
«Кругом все напоминает о витающей здесь смерти. Идут толпы китайцев. Мысль скользит: а может быть, они хунхузы; завтра попадутся и будут повешены, как провели мимо нас двух связанных за косы точно таких же. Идут мимо пехотные полки на позиции с музыкой, весело и бодро шагают. А завтра? А завтра, может быть, не будет уже и на свете вот этих, что сейчас на мой вопрос, какой идет полк, так громко и дружно ответили „Зарайский«. Гонят стада животных, но не на мирные пастбища: завтра они будут убиты для прокормления армии. Весело кричат на повозках пастухи; это их последняя песня: завтра их ждет горькая участь. И вот все так».
Несмотря на «чувствительный» характер, отец Митрофан старался быть с полком на боевых позициях, повторяя: «Я ведь священник полковой, а не обозный». Он действительно оказался одним из немногих представителей духовенства, прошедших войну от начала и до конца. К тому же наблюдения священника подтверждали афоризм: в окопах атеистов не бывает.
«Успокойтесь, родные, я берегу себя, мне жизнь тоже дорога, нарочно я никуда не лезу, а тем более под выстрелы, – писал он. – В последнем бою я приобщил пятнадцать тяжелораненых, из которых пять после по дороге умерли. Если бы меня не было там, они умерли бы без напутствия».
Отец Митрофан вернулся в Орел спустя почти год после подписания мирного договора с японцами. Этот год был самым тяжелым из тех, что он провел вдали от дома. Война, планировавшаяся, по выражению министра внутренних дел Вячеслава Плеве, «маленькой и победоносной», оказалась затяжной и – в глазах общества – бесславной. В России разгорались революционные настроения, плохо работала почта, начались перебои в движении поездов. Месяцы тянулись в томительном ожидании:
«Пишу, а не знаю, дойдет ли до родных это мое писание, живы ли они. Нет ни писем, ни телеграмм. У нас все здесь говорят, что Москву и Петербург сожгли и даже России уже не существует, а на ее месте пепел и реки крови. Здесь забастовала Забайкальская дорога, и две недели уже не было движения; в городе Чите будто бы происходила стрельба. Господи, что же это?»
В Москву, в Москву!
Летом 1906 года отец Митрофан вместе с полком возвращается в Орел. Надолго задержаться в городе не удается – великая княгиня Елизавета Федоровна приглашает его стать духовником создаваемой ею Марфо-Мариинской обители.
Елизавета Федоровна давно знала и ценила отца Митрофана («это широкий человек, в котором нет ничего от ограниченного фанатика, целиком основывающийся на безграничной любви о Господе и всепрощении (…), для нашего дела – благословение Божие»). К тому же проект Устава обители, составленный священником, пришелся ей по душе больше других. И еще: по замыслу великой княгини, духовником обители должен был стать женатый священник, живущий со своей матушкой «как брат с сестрой», и этому критерию отец Митрофан Сребрянский также удовлетворял.
«Жили мы душа в душу, – писал священник о своей жене, – и не только в смысле земной любви и общения, но и в высшем смысле: во что верю я, верит и она, к чему стремлюсь я, что предпринимаю, она вполне разделяет. Как хорошо трудиться вдвоем!» Но уже в первые годы совместной жизни супруги поняли, что не могут иметь детей, и по взаимному согласию решили взять на себя подвиг воздержания («Какую же муку мы взяли на себя! Эти страдания можно перенести только с Богом», – восклицал в конце жизни священник). Позднее, спустя 26 лет брака, супруги приняли монашеский постриг, но не расставались до конца дней.
Отец Митрофан вначале не хочет оставлять свою паству. Он думает отказать великой княгине, но тут у него без видимых причин отнимается правая рука. Тогда священник молится и мысленно обещает принять предложение – паралич проходит. Но, когда сомнения насчет отъезда из Орла вновь одолевают его, «симптом» возвращается.
В конце концов отец Митрофан принял новое служение как волю Божью и, несмотря на собравшуюся на вокзале толпу прихожан, не желавших его отпускать, переехал в Москву. Его служение в обители вполне оправдывает надежды Елизаветы Федоровны. «Скольких он вернул к вере, наставил на путь истинный, сколько людей благодарят меня за великое благо иметь возможность посещать его», – отмечает она в одном из писем.
По благословению оптинского старца, преподобного Анатолия (Потапова), вскоре после революции отец Митрофан и его жена принимают монашеский постриг, получая имена Сергий и Елизавета. Вскоре патриарх Тихон возводит отца Сергия в сан архимандрита.
После ареста и гибели великой княгини Елизаветы Федоровны архимандрит Сергий продолжает окормлять сестер Марфо-Мариинской обители вплоть до ее закрытия в 1928 году. Потом следуют аресты, ссылки, лагеря. «Помнить о смерти хорошо, а чувствовать ее рядом не очень-то приятно», – приговаривал священник в старости.
«Все переменится, вот увидишь»
Последние годы жизни отец Сергий вместе с уже парализованной матушкой жил в ссылке в селе Владычня Тверской области, где ранее служил священником его тесть. Сюда и приехала за духовным советом 22-летняя Наталья Пестова – дочь московского ученого-химика, будущая супруга протоиерея Владимира Соколова.
Много лет спустя она описала подробности встречи в книге «Под кровом Всевышнего». Некоторые моменты ее поразили.
Например, старец читал псалмы в русском переводе («чтобы уму и сердцу было доступно»), интересовался советскими новостями («он восторгался остроумием министра иностранных дел Вышинского и пробовал говорить со мной о международных вопросах»), а главное – «был настроен очень оптимистично».
По ее воспоминаниям, старец верил, что наука в будущем докажет людям существование иного, духовного, мира, и люди убедятся тогда в существовании Бога, поверят в бессмертие душ, и будет «первое воскресение». «Но ненадолго будет этот рай на земле, – говорил священник. – Испорченному тысячелетиями грешному человеку надоест и невтерпеж станет чувствовать над собой Владыку и покоряться Ему. Тогда люди взбунтуются на Бога, открыто объявят Ему войну… Тогда и придет конец. Не раньше погубит Бог мир, пока не даст возможности всем уверовать в Него». Наталья Николаевна отмечала, что впервые услышала такое представление о будущем.
Еще более удивительным казалось то, что в 1947 году, когда страна широко отмечала 30-летие Октябрьской революции, архимандрит Сергий уверял девушку, что придет время церковного возрождения, причем еще при ее жизни:
– Читать и петь будешь, проповедовать будешь.
– Батюшка, да сейчас и священники-то в церкви проповедей не говорят, видно, боятся. Запрещено…
– Другое время настанет. Вот тогда и запоешь в храме, да так, что даже голос твой слышен будет!.. Да сил-то уж у тебя тогда не станет. К закату будет клониться день твоей жизни. Даже ценить тебя будут. И в нашу Марфо-Мариинскую обитель придешь и для нее потрудишься.
«Эти слова звучали странно и казались мне несбыточными», – отметила матушка Наталья.
Отец Сергий скончался весной 1948 года. А его «несбыточное» пророчество – сбылось!
