Хотелось выть
Мы давно об этом мечтали – вывести своих особых детей из закрытых бантустанов коррекционных школ в большой мир. Равные возможности, доступная среда, инклюзивное образование – все это манило и ласкало слух. Но если бы все проблемы решались одним только принятием нужных законов!
Современные образовательные стандарты для детей с ОВЗ больше напоминает утопическую поэму, написанную, правда, деревянным канцеляритом. Читаешь – как открываешь дверь в несуществующий мир, где наши скрюченные дети со странными железками на ногах – такими, как были у Фореста Гампа в начале фильма, – с невнятной речью и избыточной саливацией приняты обществом, обихожены и, главное, окружены всесторонней заботой школы.
Все здесь хорошо: персональные помощники, ассистивные технологии, оборудование для альтернативной коммуникации и прочие, излучающие неземной свет, атрибуты счастливой инклюзивной жизни. «О чудо! Как род людской красив!»
На сайте министерства образования Свердловской области вывешен список из 66 школ региона, оборудованных для инклюзии – сделали пандусы, расширили дверные проемы, подготовили для колясочников санузлы. Как говорится, в добрый путь. Только пока все это – создание не «равных образовательных возможностей», а доступной среды – первого шага из тысячи, что еще предстоит сделать.
ДЦП – это не больные руки и ноги, это поврежденный мозг: плохая речь, замедленная реакция, спастика, которая мешает нормально писать. Такой ребенок, даже с сохранным интеллектом, должен обучаться по адаптированной программе, в которую включены обязательные коррекционные занятия и уроки адаптивной физкультуры, а на освоение начальной ступени образования ему отведены пять лет. Ему нужны особые специалисты, сложные методики, особенный психологический подход – одними пандусами тут не отделаешься.
Инклюзия по-русски сильно смахивает на дедовский метод обучения плаванию – на середину реки и вон из лодки, захочет жить – выплывет. С 2012 года, когда был принят новый «Закон об образовании», объявивший инклюзивное образование единственной формой обучения для детей с ОВЗ, количество коррекционных школ в России сократилось на 70 единиц, а всего с 2000 года было закрыто 307 школ.
Опять не подумали – ладил мужичок челночок, а свел на уховертку. Минувшим летом в министерстве образования объявили, что с закрытием коррекционных школ поторопились, теперь их объявили флагманами специального образования. Но что стало с воспитанниками тех, закрытых школ?
В сети полно горьких родительских историй о том, как ребенок с ОВЗ «потерялся» в обычном классе, стал изгоем и вечным раздражителем для учителя и сверстников. И о том, что такое на самом деле коррекционные классы при массовых школах, куда спихивают всех, кто толком не учится и мешает остальным.
Дети с ОВЗ – очень пестрая группа. Марк Ицкович, директор школы-интерната № 17 Екатеринбурга, считает, что ребенок должен быть готов естественно влиться в детский коллектив: тем, у кого легкие дефекты, проще, других необходимо готовить, третьим для психологического комфорта лучше оставаться в мягкой коррекционной среде.
Мой сын как раз из третьей группы – неречевой опорник со сложной структурой дефекта. В предыдущей школе первая учительница говорила мне доверительно, с почти материнской интонацией: «Его не грамоте нужно учить, а попу подтирать после туалета».
Логопед с большим стажем, она не знала, с какого боку подступиться к Саше, поэтому не учила его ничему. Я приводила сына в класс, усаживала за пустую парту и уходила по всегда темному, необитаемому коридору школы мимо сложенных на полу грязных матрасов в материнскую комнату, где дожидались своих детей с урока такие же мамки, как я.
Пахло колбасой и старой мебелью. Стены облупились, кресла и древняя кушетка давно потеряли цвет, были одинаково пыльны и покрыты пятнами. Хотелось выть.
Нам не могли помочь даже в коррекционной школе. Однако, школа – была, и мы ходили. На память остались живые фотографии – Саша в окружении одноклассниц.
Гривастый лев и птица Сирин
На двери в кабинет директора респектабельная табличка – кандидат психологических наук, профессор РАЕ, в заместителях у него еще два кандидата – филологических и технических. Совсем недавно школа-интернат 17 Екатеринбурга называлась коррекционной, теперь переименована в общеобразовательную с адаптированными программами, чтобы соответствовать требованиям закона об образовании. Вывеску сменили, суть, к счастью, осталась прежней.
Школа – не эксклюзивная, но по-настоящему хорошая. В коррекционном блоке, как и положено, логопеды, дефектологи, психологи, есть сенсорная комната и зал АФК, нафаршированный специальными тренажерами для опорников, в кабинетах ортопедические парты, на лестнице подъемник для колясочников. Свежий ремонт, чисто, уютно, на подоконниках – цветы, на стенах роспись – от самых дверей улыбается румяное солнце, вход сторожат гривастый лев и птица Сирин.
Директор говорит, это арт-терапия: «у детей нет естественной жизнерадостности, а мы должны заботиться об эмоциях». Здесь отличные показатели сдачи ЕГЭ, 97 процентов выпускников поступают в вузы и сузы.
Основной состав школы – это опорники. На большой перемене, когда дети спускаются на завтрак, на лестнице пробка – идут, как могут, кто сам, кто с помощью родителей. Но главное – без раздражения и окриков.
Здесь всего 112 учеников, ее бюджет 50 миллионов в год – коррекционные дети обходятся дороже здоровых. Есть интернат на 12 коек для иногородних – родители привозят их в понедельник утром и забирают на выходные.
Количество ребят в классах варьируется от максимальных 10 – в параллели с сохранным интеллектом, до 5 в классах для детей с тяжелой умственной отсталостью и сложными дефектами. Экзамены сдают только «ашки», у ребят из «б» (с легкой умственной отсталостью) только одно выпускное испытание – по труду. Остальные осваивают программу, как могут, без оценок.
Для детей с грубой задержкой в развитии в коррекционных школах создают классы-комплекты, как наш. В таком классе может быть не более пяти учеников, у каждого своя программа развития и учебные задачи: когда один изучает таблицу умножения и решает примеры на деление, другой закрепляет форму и цвет, учится сортировать предметы по заданному признаку.
Дети здесь могут быть разновозрастные, у нас, например, старшему 14 лет, а младшему – 8, и все они требуют персонального внимания; по-хорошему, к каждому должен быть прикреплен тьютор, но в Екатеринбурге тьюторов для детей с ОВЗ пока не готовят.
Думаю, дело не в сложности образовательных программ – система буксует, решая задачку целесообразности. Процент потенциальных воспитанников невелик, требований к результатам их обучения, в отличие от остальных групп учеников, нет, только описание возможных достижений, говоря простым языком, стоит ли упираться?
К слову, Ицкович ратует за обучение родителей тьюторским навыкам – дать нам возможность профессионально помогать своим детям, получая трудовую копейку, было бы очень здравым решением, ведь многие и сейчас вынужденно просиживают дни под дверями школьных кабинетов.
На эти жалобы нельзя не ответить
Виктор Дмитриевич и Лена – самый трогательный тандем в школе. Поджарый, с сурово-сдержанным выражением лица, покрытого седой щетиной, он похож на героя Форда из ковбойского фильма, не хватает коня и шляпы. Она – маленькая девочка с ангельским лицом, всегда опрятная, с двумя короткими хвостиками, собранными над ушами.
Он возится с внучкой с полутора лет – «родился такой ребенок, а семья оказалась не готова: мама в стресс, а папа в работу». Санатории, больницы, реабилитационные центры, детский сад, теперь школа.
– Когда мы с Леной в школу пришли, у нее сразу сдвиг в развитии был очень сильный. Это же друзья, общение!
Виктор Дмитриевич очень здраво смотрит на вещи: «надо научить ее специальности, чтобы она могла заработать себе на хлеб». Со следующего года первичное профобучение будет разрешено в школах. В нашей – уже есть, на чем учить: в кабинете труда для мальчиков – современное станочное оборудование, для девчонок – швейный цех и парикмахерское кресло.
На уроке в зале АФК обычно человек 7-10, ребята из разных классов; одновременно работают три инструктора.
– Настюша, улыбнись, ты почему расстроенная?
Настя зафиксирована на опоре для ходьбы при помощи специальных упоров и широких лип, «Шагоход» удерживает тело в правильном положении – всегда согнутая в колене нога вынужденно распрямляется, и Насте, конечно, не до улыбок.
Айсылу Рамзилевна успела поработать и в обычной школе, но здесь, говорит, лучше, спокойнее. К детям привыкла быстро (характер у нее несмотря на молодость железобетонный), жалуется только – писанины много. С этим здесь строго – на каждого ученика должна быть своя программа адаптивной физкультуры.
Пока Настя и Тима заняты на тренажерах, она делает пассивную гимнастику с моим сыном. Саша не способен повторять движения по образцу, поэтому с ним работают вот так.
Здесь нет ни одной простой истории, каждая достойна книги скорби, что лежит в Черных горах. Но история Данила, кажется, была слишком печальна даже для нее.
Ему 15 лет, родителей потерял в детстве, жил под опекой бабушки и деда, а теперь остался один и попал в детский дом. Передвигается Данил в инвалидном кресле.
Как говорил Ланцелот, на эти жалобы нельзя не ответить, и мы отвечаем. В нашу школу мальчик пришел зимой. Прошло несколько месяцев, и сейчас он живет в школьном интернате. Там у него специальная кровать и подъемники в спальне и душевой. Директор открыл ставку ночной медсестры. Парень очень доволен. Кажется, у него появилось будущее.
Своей дорогой
Одна моя знакомая не согласилась с заключением ПМПК, которая признала ее дочь умственно отсталой, и принесла документы в первый класс обычной школы. Девочка на домашнем обучении, четыре раза в неделю к ней приходит учительница, говорит, Ирина успешно закончит год – она бегло читает и решает примеры из трех действий.
Другая мама хотела бы со временем перевести сына из коррекционной в православную школу – у мальчика ДЦП, но интеллект сохранный. Православная отличается мягким климатом, и классы здесь небольшие, зато вокруг здоровые сверстники – есть за кем тянуться.
Что до меня, то я мечтаю, чтобы у Саши появился тьютор, без него мой сын совершенно беспомощен.
Мы все идем к счастью своей дорогой. Изогнутые в невероятных позах, зачастую – лишенные дара речи, мы шагаем, обутые в ортопедические ботинки, в светлое будущее и верим, что дойдем. Главное, что теперь у нас есть выбор.
Я думаю об этом, когда смотрю на Сашу, нашего одноклассника. Он из детдома. Меня называет «мама» и, оказавшись рядом, всякий раз поддает мою руку белобрысой головой, чтобы погладила.
– А Марина Алексеевна где? – в сотый раз спрашивает учителя. У Саши ДЦП и глухота, он плохо говорит и учится по программе восьмого вида. В своем темпе, но учится.
Больше всего он любит ходить к дефектологу. У Марины Алексеевны в кабинете компьютеры – на экране едет машинка, настоящая мальчиковая игра. Вообще-то, это тренажер для развития моторики, внимания, координации, но мальчишке это все равно, где бы еще он поиграл в компьютер.
На перемене Сашка, подволакивая правую ногу, гоняет по коридору на деревянном коне – палке с лошадиной головой, и, щурясь, как от солнца, счастливо улыбается.
Не слетит ли с его лица эта улыбка, окажись он со своей лошадкой среди здоровых сверстников?
