27 января, в годовщину освобождения советскими войсками Освенцима, во всем мире отмечают день памяти жертв холокоста. Тема холокоста, массового уничтожения фашистами евреев в Германии и на оккупированых территориях, постоянно привлекает внимание историков и публицистов, в последнее время – вызывает жаркие дискуссии.
Мемориальный центр памяти жертв Холокоста (Яд-Вашем) в Израиле собирает по всему миру сведения о людях, помогавших евреям избежать преследований в годы правления нацистской партии в Германии и Второй мировой войны. Для таких людей музеем введено специальное звание «Праведник мира».
Первыми в истории это звание получили православные священник и монахиня – о.Дмитрий Клепиков и св.Мария (Скобцова), о подвиге последней мы уже писали. Но это не единственные представители православного духовенства среди праведников мира.
Публикуем фрагмент воспоминаний Магдалины Алексеевны Глаголевой-Пальян о ее отце, киевском священнике Алексии Глаголеве, также удостоенном этого звания. Начинаются мемуары с воспоминаний о канонизированном РПЦЗ в чине священномученика о.Александре Глаголеве, отце о.Алексия, крупнейшем гебраисте своего времени, свидетеле защиты на процессе Бейлиса, ставшем прототипом священника Александра в «Белой гвардии» М.Булгакова.
Проходят годы и уже десятилетия после событий, всколыхнувших страну – город – нашу семью… Уже нет давно дедушки – отца Александра Александровича Глаголева, моего отца Алексея Александровича Глаголева, моей мамы Татьяны Павловны Глаголевой, а в памяти людей возникают воспоминания, в печати появляются заметки об их деятельности. Дедушкой, и частично его семьей, интересуются как другом писателя М. А. Булгакова. О моих родителях, спасших в годы войны от Бабьего Яра многих евреев, собирают материалы в Обществе еврейской культуры, публикуют материалы в прессе, о них пишут в художественных книгах.
Составляя эти записки, я стремилась сохранить для будущего правду о тех событиях, которые происходили у меня на глазах. А поскольку мое с братом детство прошло в дедушкином доме, и мои родители были постоянно вовлечены в гущу событий, то мои впечатления и знание этих событий являются самыми непосредственными.
Когда не стало дедушки, мне было 11 лет. Я хорошо помню и его, и бабушку, Зинаиду Петровну, умершую за 10 месяцев до ареста дедушки, с ними обоими у меня связаны самые светлые, самые счастливые дни моего детства и отрочества. Мой дедушка был также и моим крестным отцом. При крещении мне было дано имя в честь Св. Марии Магдалины. Дедушка тогда сказал обо мне «бэхора-бэхор» (на древнееврейском языке – «первородная дочь первородного сына).
Священнический дедушкин дом имел палисадник и сад. Здесь родилась я и мой брат Николай. Дом примыкал к церкви Святителя Николая Доброго по ул.Покровской № 6. Несмотря на то, что нас выселили оттуда, когда мне было года 3 (а брату около полутора), хоть и смутно, но помню отдельные его помещения, их интерьер и обитателей.
Церковь Николая Доброго в Киеве. Фото начала ХХ века
о.Александр Глаголев с семьей сына: Татьяной Павловной, Алексеем Глаголевым, детьми Магдалиной и Николаем
Мы с папой, мамой и братом после выселения стали жить в глубоком сыром подвале на улице Кудрявской, затем переселились в старый двухэтажный дом по ул. Дехтярной № 24. И хотя мы жили на Дехтярной улице, но в дошкольном и младшем школьном возрасте мы с братом в течение дня обычно находились у дедушки и бабушки. Наши родители материально нуждались. Папу арестовывали на 8 дней в 1932 г., но так и не собрав достаточно сведений об его контрреволюционной работе, выпустили из ДОПРа. Какое-то время он был на принудительных работах, затем на неквалифицированных – бетонщик, сторож, весовщик. Как сын священника, он на некоторое время был лишен «права голоса», поэтому смог поступить в вуз только получив это право в 1936 году. Мама поступила в университет в 1935 г. Чтобы содержать семью, они занимались репетиторством. А у дедушки и бабушки нам было очень хорошо. У них и прошло наше с братом детство.
17 октября 1937 г. арестовали (17 ноября 1937 г. расстреляли) о. Михаила Едлинского, друга дедушки, который служил в Набережно-Никольской церкви с дедушкой вплоть до ареста. С ним вместе в 1905 г. они в полном священническом облачении, с крестом в руках, шли навстречу черносотенной толпе останавливать погромы евреев на Подоле.
А в ночь с 19 на 20 октября 1937 г., еще до рассвета, к нам постучали в дверь сказать, что у дедушки проводится обыск. Папа с мамой вышли сразу. Шли по безлюдному Андреевскому спуску по разным сторонам. Мама попросила папу идти медленнее и вообще не показываться первым. Сама же, придя на место, начала звонить, затем стучать в первую дверь перед лестницей, ведущей к дедушке.
Наконец раздались шаги и она услышала:
– Что вы хотите?
– Я к отцу Александру.
– Вы кто?
– Его дочь, впустите.
– Сейчас нельзя, идет обыск.
Мама стала ждать.
Наконец, вывели дедушку, бледного, еще более чем обычно согбенного. Мама кинулась к нему: «Папуся, благословите». Это был последний человек из родных, который виделся с дедушкой. Папа в это время стоял в Покровском переулке.
Мама с папой ожидали, что их арестуют. Мамин брат, дядя Женя, купил маме цигейковую шапку с длинными ушами «на всякий случай». Мама по всем инстанциям ходила сама, всюду называя себя дочерью о. Александра Глаголева. С ночи записывалась на прием к следователю, прокурору. Выстаивала в очередях для посылки денег. Это тоже являлось тестом: если деньги в тюрьме принимают, значит, человек еще находится здесь, на месте.
В конце ноября 1937 г., дождавшись своей очереди у следователя, мама услышала:
– Он… умер.
– Когда, как?
– Разговор окончен.
Мы пережили смерть дедушки. Ходили за утешением и заочным погребением к дедушкиному другу – архиепископу Антонию Абашидзе, жившему на Кловском спуске в маленькой хибарке. Он когда-то преподавал в Тифлисской семинарии и был учителем Сталина. Может быть, поэтому его не тронули.
Вдруг появились сомнения. А вдруг дедушка жив? Мама попробовала передать деньги в тюрьму – приняли. Затеплилась надежда. Получает сведения. Ответ: «Скоро будет послан по этапу, можно передать теплые вещи». Вещи приняли. Мама снова записывается к тому следователю, который сказал о дедушкиной смерти. Прием ведет другой. Отвечает: «Находится под следствием».
– А когда принимает товарищ такой то? – (мама называет фамилию).
– Он не работает.
– Что, в отпуске?
– Нет, он враг народа.
Папа ночами ходил на Лукьяновское кладбище. Из тюрьмы вывозили трупы в грузовиках, открывали борт машины и сбрасывали тела в общую могилу. Там папа предполагал узнать дедушку.
Только в 1944 г. в Москве маме ответили официально, что А.А. Глаголев умер 25.11.37 года от уремии и сердечной недостаточности. Так служба НКВД всячески пыталась скрыть следы своего преступления.
Тело покойного протоиерея А.А. Глаголева, как и других погибших в тюрьме, никому не выдали.
Позже, на площадке, где были захоронены заключенные, мои родители поставили дедушке памятник – крест с аналоем и евангельским текстом: «Блаженни изгнании правды ради». Сначала родители хотели сделать надпись: «Агнца Божия проповедавша и заклани были яко агнцы», но побоялись – было хрущевское время.
Отец наш, Глаголев Алексей Александрович, окончив в 1940 году физико-математический факультет пединститута, несмотря на продолжающиеся преследования духовенства, все же решил воплотить в жизнь свое заветное желание – стать священником. Он желал тайно принять священство в Грузии. С этой целью он продал иллюстрированное многотомное издание Брэма «Мир животных» и на эти деньги поехал в Тифлис к католикосу Циниадзе, но его там не рукоположили. Католикос прозорливо сказал: «У вас будут скоро свои епископы». Уже во время войны, в 1941 году, папа принял священство в г. Кременце. Дедушка так и говорил: «Нужно подождать до 40 лет». Добирался туда на попутках, рукоположил его епископ Вениамин.
Свято-Покровская церковь (ул. Покровская № 7, до настоящего времени эта улица называлась ул. Зелинского) была в то время закрыта, там был архив, и папа добился у немцев открытия теплого храма Иоанна Воина при Покровской церкви – напротив разрушенной дедушкиной церкви Св. Николая Доброго. Также ему предложили и Варваринскую церковь, ту самую, в которой служил и жил дедушка. Обе церкви были превращены в общежития и разбиты на комнатки. Каждая комнатка имела свою плиту для варки и обогрева с общим дымоходом. Все комнаты были покрашены в разные краски – белую, розовую, голубую. Перегородки и плиты разваливали мужчины, мы выносили кирпичи и мусор. Вся наша семья и прихожане принимали участие в этом ремонте. Помню, я разбирала перегородки и плиты вместе с Марией Павловной. Вся церковная стена теперь получилась разной: розовой, зеленой, белой, – какой у кого был вкус. В Великий Пост за недорогую цену церковь побелил человек монашеского типа.
Мама, Глаголева Татьяна Павловна, окончившая в 1940 г. географический факультет университета, стала работать паспортисткой в церковных домах. А управдомом был друг родителей – Александр Григорьевич Горбовский, работавший до войны по физиологии растений с академиком Вотчалом. Кроме того, он очень интересовался историей, географией, архитектурой. Эрудированный и талантливый в различных областях человек.
Эти краткие сведения помогут объяснить, каким образом в дальнейшем, в период немецкой оккупации, удалось спасать людей от гибели и от посылки в Германию на каторжные работы. Огромную роль сыграла церковная печать, спрятанная после разорения церкви другом Глаголевых – врачом Троадием Ричардовичем Крыжановским, жившим тоже в церковном доме по ул. Покровской №3, а также старые бланки, оставшиеся еще от дедушки.
Должна сказать, что не все люди, спасенные моими родителями от Бабьего Яра, были мне известны. В то время как раз нужно было поменьше знать, ввиду смертельной опасности как для спасенных, так и спасителей. Пишу только о людях, с которыми я соприкасалась или знала о них хорошо.
Обращался за помощью к родителям Митя, Дмитрий Лукич Пасичный, относительно своей жены Полины Давыдовны (Даниловны) Шевелевой-Пасичной, хотя ни его, ни его жены я до этого не видела. По-моему, впервые увидела их у нас – в полуподвальной квартире под церковью Иоанна Воина.
Поля в светло-салатовой блузке, лицо красивое, милое, приветливое. Я знала причину прихода Пасичных. Полина пожелала принять крещение и обвенчаться с Митей.
Когда было венчание, я держала над кем-то из них венец. Не помню, был ли еще другой шафер (держащий венец), или я держала венцы над обоими одновременно. Митя напомнил, что обручальные кольца были из воска. Какое-то время они жили в бывшем священническом доме. (Том самом, дедушкином, в котором мы с братом родились. При немцах он числился за церковью. Дедушкина церковь Николая Доброго, к которой он примыкал, к тому времени уже была разрушена, а на месте самой церкви была выстроена школа, довоенный № 118).
Горбовский прописал туда Шевелевых, мать и дочь, написав на них церковные метрики по старому правописанию, изменив отчество (Давыдовна на Даниловна).
Спасенную Евгению Абрамовну (по новым документам Акимовну), тещу Мити, я вообще никогда не видела. Во-первых, как я уже говорила, нам не нужно было знать того, чего не требовала необходимость, во-вторых, мы старались не расхаживать без нужды по улицам, чтобы не натыкаться на немцев. Возможен был и угон в Германию.
Изабеллу Наумовну Миркину-Егорычеву до войны я видела только один раз. А мои родители, по-моему, вообще ее не видели до того, как к ним обратились родные дяди Сережи.
Изабелла Наумовна – жена брата моей тети Марочки (Марины Ивановны Егорычевой-Глаголевой) – жены папиного брата, дяди Сережи. Видела я ее в детстве на елке у Зоечки – дочери дяди Сережи и тети Марочки. Это была полная дама с красивым лицом, блестящими черными глазами, на голове перманент, волосы преимущественно седые. Потом она говорила мне, что седая прядь у нее появилась еще в бытность в гимназии. Она была в черном платье, несколько скрадывающем ее полноту. Ее единственной дочери Ирочке тогда на елке было не больше 3-х лет.
…Вдруг, осенью 1941 г., тревожное известие. К нам пришла сестра тети Марочки – Татьяна Ивановна: «Белла и Ирочка не пошли по приказу с другими членами семьи, а именно с отцом Беллы, Миркиным Наумом Израилевичем, его второй женой Софией Исааковной и сестрой Беллы Маней – врачем фтизиатром (о последней, знавшие ее люди говорили, что это поистине святой человек). Придумать сразу родители ничего не смогли.
Вскоре к нам является взволнованная, задыхающаяся бледная учительница – Наталия Ивановна Богуславская, Она была верующей женщиной, очень культурной. Дедушка в свое время попросил ее готовить меня и брата к школе. Она стала для нас как родная.
Наталия Ивановна на улице встретилась с незнакомой дамой, которая от переполняющих ее чувств начала рассказывать, что она проводила свою приятельницу на Лукьяновку до того места, куда было разрешено. Они попрощались. А когда эта женщина прошла вдоль огороженного места, то случайно в каком-то просвете увидела людей, которые падали, расстреливаемые из автоматов. (Наверное, это было не в первый день «выполнения приказа»).
Дорога в Бабий Яр
Дело в том, что Беллу уже прятали у Егорычевых в сарае за дровами. А вечером, когда она вышла подышать воздухом, ее увидел дворник, знавший ее. Он пришел к Егорычевым и предупредил, что не может рисковать собой и своей семьей, так как по приказу фашистов обязан выдать еврейку. Узнав все это, мама не спала всю ночь, а на утро решила отдать свой паспорт Изабелле Наумовне. С этим паспортом Бэллу переправляют в село к знакомой женщине.
Позже к маминой сестре, тете Зине, попросилась пожить вместе знакомая старушка Мария Михайловна Мещанинова и с ней ее сестра Елена Михайловна. Вскоре Е.М. занемогла и слегла – у нее была тяжелая обтурационная желтуха (то ли камень, то ли опухоль). Елена Михайловна скончалась. Маме в голову приходит мысль попросить ее сестру не сдавать паспорт: мол, он утерян. Удалось с помощью Александра Григорьевича Горбовского заменить фотографию – наклеить фото Изабеллы Наумовны, которая с этого дня для всей нашей семьи в любое время дня и ночи стала значиться уже как Елена Михайловна.
Вначале мама дала (или собиралась дать – не помню) заявление об утере паспорта. Затем его доставили в село. А в это время как раз на Марту кто-то донес, что она прячет еврейку. К Марте пришли из полиции проверять документы. А у Изабеллы Наумовны два паспорта – один на груди, другой в сумочке. Она села на лавку поверх сумочки и во время проверки не вставала с нее, призвав все свое хладнокровие перед лицом смерти своей. Беда на этот раз миновала.
Новоиспеченная Елена Михайловна 29 ноября 1941 г. вернулась к нам. Я была на хозяйстве во второй половине дня одна. Мама меня предупредила, что придет Изабелла Наумовна (Елена Михайловна). Она постучалась и спросила Татьяну Павловну (маму). От красивой женщины остались только глаза – теперь тревожные, усталые, лицо, потемневшее на фоне белого шерстяного платка. В двух пальто из-за холодной погоды, в двух платках, в носу две фасолины, чтобы более походить на русскую. Она уже не казалась полной. Узнав, что мамы нет, она вначале пробормотала, что подождет ее за дверью, но я назвала ее по имени и попросила зайти. Так она и осталась и поселилась в церковном дворе под видом родственницы Глаголевых, и была с дочерью Ирочкой прописана управдомом Горбовским по ул. Покровской № 7. Ирочка жила больше у тети Марочки.
Мой брат, Глаголев Николай Алексеевич, рождения 20 апреля 1928 г. (осенью 1941 г. ему было 13 лет) играл роль связного между нашими родителями и спасаемыми людьми. Когда Изабелла Миркина по возвращении из села поселилась в нашей семье, Николай зимой 1941 г. ходил за ее дочерью Ирочкой, живущей тогда у тети, и приводил ее на свидания с ее матерью к нам. Ирочку, которую знали соседи тети, закутывали в несколько платков. И в таком виде брат вел ее через весь Андреевский спуск, крепко держа за руку, не обращая внимания на насмешки уличных мальчишек: «Жених и невеста!», из-за того, что идет с девочкой. Ирина потом с благодарностью вспоминала эти переходы и «крепкую руку» Николая.
Еще она вспоминала рассказ матери – Изабеллы Наумовны, как зимой 1942 г., во время нашего пребывания в селе, подросток Николай Глаголев, при переезде из одного села в другое, сопровождал Изабеллу в условиях бездорожья ночью через заснеженный лес. Оба очень много тогда пережили, т.к. лес контролировался немцами, выслеживающими партизан.
Летом, когда папа был в селе, она была с нами тоже. Елена Михайловна представлялась родственницей (то ли двоюродной сестрой, то ли тетей – по паспортному возрасту).
Должна сказать, что Елена Михайловна тоже изъявила желание креститься. Нажима со стороны моих родителей не могло быть. Ретроспективно думаю, что движущим мотивом была благодарность, благодарность Богу – за спасение.
Также были оформлены А. Горбовским документы на журналиста Либермана Вениамина Абрамовича. Его я лично не знала, познакомилась уже позже с его женой.
К родителям обращалась Вера Владимировна Шпилевич – сестра Юлии Владимировны Виленской (муж ее был известным адвокатом). Сама Юлия Владимировна, кажется, была в ссылке. А Шпилевич просила за своего зятя Виленского. Последнему также составили метрическую запись.
С Троадием Ричардовичем и Цецилией Игнатьевной Крыжановскими мои родители были знакомы по дедушке. Но особенно они подружились при немцах. Троадий Ричардович был известным терапевтом (ассистентом академика Ф.Г. Яновского). Их дом в то время тоже был отнесен к церковным домам. Паспортисткой в этих домах была мама и управдомом – А.Г. Горбовский.
В одном дворе с Крыжановскими были люди, связанные с партизанами. Порой Т.Р. привозил раненых. Помню слова Цецилии Игнатьевны, пришедшей к маме утром. Ночью была облава, но, как она сказала, «все прошло, как по нотам». Надо сказать, маму допрашивали как паспортистку и о самой Цецилии Игнатьевне: «Какой она национальности?» На что мама отвечала, что знает Цицилию Игнатьевну очень давно как православного человека, русского, посещающего храм, где служил ее тесть.
На территории церковного двора еще спасалось русское семейство Дьячковых – мать Александра Александровна с шестью детьми. На них донесли, что их отец, подполковник Дьячков – коммунист. Они бежали без ничего из квартиры на Печерске и прожили в церковном дворе до ухода немцев. (Александра Александровна Дьячкова была верующей женщиной, и папа поставил ее продавать в церкви свечи). Старшие дети Дьячковых – Маргарита и Николай – по возрасту подлежали мобилизации на разные работы, вплоть до отправки в Германию.
Благодаря деятельности родителей и управдома Александра Григорьевича Горбовского, никто из жильцов церковных домов (Покровская 6, 7 и 3) не был выдан немцам, никто не был насильственно вывезен в Германию на каторжные работы, так как он не подавал сведений о подлежащих трудовой мобилизации жильцах.
Кого не удалось спасти?
С папой когда-то учился Николай Георгиевич Гермайзе (я его тоже лично не знала). Папа, будучи студентом, сам занимался репетиторством. А для нашей дальней родственницы посоветовал как репетитора Гермайзе (преподавателя математики).
Якобы вся семья Гермайзе очень давно приняла христианство. Детей у Н.Г. Гермайзе с женой Людмилой Борисовной своих не было. Но кто-то им подбросил мальчика, которого они усыновили и очень любили. Подброшенный мальчик был обрезан. Наверное, его тоже крестили. По-моему, звали его Юра. Он учился в мединституте.
И вот мать девочки, с которой Николай Георгиевич занимался математикой, случайно увидела как немцы вели его, страшно избитого, по улице. Она прибежала сказать об этом папе.
Позже выяснилось следующее.
Немцы вызывали всех мужчин на биржу. Николай Георгиевич Гермайзе, кажется, по возрасту уже не должен был туда явиться. А Юра заговорил с немцами по-немецки. Те спросили: «Откуда вы так хорошо знаете немецкий?» А Юра: «Мой отец Н.Г. Гермайзе – немец». Немцы пригласили, или приказали, явиться отцу. А тот по внешности – настоящий еврей. Они их двоих раздели. И их уже ничего не могло спасти.
Так что о них стало известно, так сказать, post factum. Но что же его бедная жена – Людмила… Мама посылает меня к ней. Она в тревоге – не знает, где муж и сын. По поручению мамы (может, от мамы была какая-то записка) я ей передаю, что она может рассчитывать на поддержку моих родителей. Она тоже сильно картавила. Помню, что, не взирая на всяческие мои протесты, она мне подарила коробку с духами «Манон». Я с ней пошла на Евбаз и быстро продала их за 20 рублей (тогда это было ничто). Я искала на улицах по дороге домой какого-нибудь нищего, чтобы попросить его помолиться за Людмилу и за упокой Николая и Юрия. Но нищих не было. Я нашла калеку без двух ног. Может быть, он был неверующим. Он отнесся к моей просьбе как-то скептически, но деньги принял.
Л. Гермайзе указала на моих родителей как свидетелей того, что она не еврейка, что она православная. По их поручительству ее даже выпустили. Но беда была в том, что Н.Г. Гермайзе был домовладелец. В его дворе жили и русские, и евреи. Евреи, уходившие по приказу, по-видимому, оставляли хозяину на хранение вещи. Все это привлекало немцев и полицаев. Бедная женщина испытывала муки мышки, с которой «играет» кошка. Мерзавцы приходили к ней, грабили, заводили у нее патефон, ели варенье, раздевались у неё на глазах и надевали на себя вещи ее мужа и сына. Кто-то из них даже объяснялся ей в любви и обещал спасение, надеясь урвать куш побольше.
Наконец, ее снова арестовали, и она исчезла. А папу вызвали в полицию с угрозами, что расправятся с ним за укрывательство евреев.
После оккупации Цецилия Игнатьевна Крыжановская познакомила с моими родителями еврейского писателя Ихила Фаликмана. Он интересовался их деятельностью. В своих книгах «Черный ветер», «Огонь и пепел» он описывает православного священника, участвовавшего в спасении евреев от Бабьего яра под фамилией отец Алексей Глаголевский, маму же называет Татьяной Авдеевной.
Описываемые в этих книгах события не соответствуют тем, которые разворачивались у нас на Покровской улице, и остальные персонажи также. Но на книге «Черный ветер» он написал для папы дарственную надпись: «Гуманнейшему человеку».
Теперь этический вопрос. Как возможно: священник и, мягко выражаясь, неподлинные документы подписывает? Грех? Верю, что нет. Ведь Иисус Христос сказал: блажен, кто душу свою (т.е. жизнь свою) готов отдать за других.
На вопрос, что побудило наших родителей спасать людей, рискуя жизнью своей и своих детей, – ответ однозначен: глубокая вера в Бога, христианское милосердие, готовность душу отдать за други свои.
В заключение необходимо заметить: мои воспоминания очень раннего детства, по-видимому, подкреплялись более поздними впечатлениями и дополнялись рассказами взрослых. В какой-то степени они могут быть субъективными, не очень точными. Но все же теперь, в возрасте 64 лет, хочу сказать: с какими необыкновенными людьми мне посчастливилось жить! Будем молиться, чтобы Господь помиловал их души и с праведными успокоил!
Магдалина Алексеевна Глаголева-Пальян,
1990 г.
Текст исключительно интересных воспоминаний Магдалины Алексеевны, по крайней мере, на ресурсе, где нам удалось его найти, не несет никаких следов редакторской правки. Поэтому мы позволили себе осуществить такую правку самостоятельно, а также значительно сократить опубликованный текст за счет фрагментов, преимущественно посвященных свщмч. о.Александру Глаголеву.
В послевоенные годы о. Алексий служил в Покровской церкви (ее закрыли в1960 году, сразу после окончания ремонта), потом Крестовоздвиженской церкви и во Флоровском монастыре. Последние пять лет он служил вторым священником в церкви Покрова Божией Матери на Соломенке. О. Алексий часто болел, перенес шесть тяжелых внутриполостных операций. 23 января 1972 года, на 71-ом году жизни, о. Алексий скончался.
Мы просим подписаться на небольшой, но регулярный платеж в пользу нашего сайта. Милосердие.ru работает благодаря добровольным пожертвованиям наших читателей. На командировки, съемки, зарплаты редакторов, журналистов и техническую поддержку сайта нужны средства.
