Часть 1
Последняя надежда стоит всегда дорого. Потому что дают ее зарубежные клиники — тогда, когда все другие возможности исчерпаны и в запасе остаются только самые затратные, сложные, высокотехнологичные. Последняя надежда никогда не бывает стопроцентной. Наоборот, хорошо, если вероятность успеха равна хотя бы пятидесяти процентам. Для последней надежды и это уже очень много. И главное, последняя надежда немыслима без доброй воли сотен, а иногда и тысяч посторонних. А добрая воля — субстанция очень эфемерная, уловить ее крайне сложно…
Сколько стоит жизнь
Екатерина Бермант, директор благотворительного фонда «Детские сердца»: «Была бы моя воля, я бы всех детей отправляла за границу — там клиники лучше, чище, отношение человечнее, выхаживание однозначно лучше, есть все современные препараты и приборы. Но, к сожалению, это невозможно». Это, действительно, невозможно. Современное высокотехнологичное лечение ни один даже вполне обеспеченный по западным меркам человек (если он, конечно, не олигарх из списка Forbes) своими силами не может потянуть. Как правило, речь идет о сотнях тысяч долларов или евро. Заведующий отделом онкологии Федерального центра детской гематологии профессор Александр Карачунский: «120 тысяч евро за курс химиотерапии и 150 тысяч за пересадку костного мозга в университетской клинике Германии — это даже не коммерческая, а вполне щадящая цена». Екатерина Бермант: «Высокотехнологичное лечение не может стоить дешево, это всегда большие суммы. Койко-день в постоперационном стационаре стоит в среднем 1000 евро. У многих клиник есть стандартная цена на ту или иную операцию. Например, стоимость операции в Берлинском центре сердца в среднем около 40 тысяч евро. И никто не делает из этого тайны». При желании можно попросить детализированный счет, за что с вас требуют такие деньги. Но наживаются ли клиники на чужой беде? По словам Екатерины Бермант, ей часто приходится такое слышать. Известный университетский центр или крупная клиника просто не может себе такое позволить, это вопрос репутации. Ситуацию, когда заграничная больница возьмется лечить безнадежного больного, только чтобы покрутить на счетах его деньги, представить себе трудно. С другой стороны, среди наших сограждан, действительно, присутствует чрезмерная вера в возможности западной медицины. Екатерина Бермант: «Любое иностранное название способно затмить сознание нашим людям, они даже не подозревают, что за таким названием может стоять крошечное медучреждение со штатом из нескольких человек. Задача любого фонда проверять все — не только счета, диагноз, но и клинику, если фонд с ней не знаком. Мы не можем безответственно распоряжаться деньгами, которые нам доверяют люди».
Другая, не менее серьезная проблема — чрезмерное недоверие к нашей медицине. По словам Екатерины Чистяковой, директора программ фонда «Подари жизнь» , в последнее время участились случаи, когда наши люди, узнав о тяжелом диагнозе, даже не пытаются узнать, какие возможности лечения есть в России, а сразу же уезжают за границу. Особенно если у них есть какие-то денежные накопления, достаточные для госпитализации и первичного обследования. А дальше… Фонд «Подари жизнь» ежедневно получает письма от впавших в отчаяние родителей: они увезли своих больных детей лечиться в Израиль или Германию, а потом у них кончились деньги. Ситуации, как правило, безвыходные: прерывать лечение нельзя, транспортировать больного ребенка в Россию — нужен специальный самолет, деньги на продолжение лечения фонд дать не имеет права — родители ведь сами отказались лечиться на родине. Единственный выход — это обращаться напрямую к людям, к богатым компаниям и спонсорам, честно объяснять им ситуацию и надеяться на милосердие.
Одного желания лечиться за рубежом недостаточно, это не аргумент, чтобы объявлять сбор денег. Фонды, которые распоряжаются доверенными им деньгами, показывают больного и его медицинские документы проверенным медэкспертам. Но официальных заключений, врачи-эксперты, как правило, не дают, потому что запрещает Минздрав. Официальная позиция: либо операцию можно сделать у нас, либо ничем уже помочь нельзя. Поэтому с экспертами нужно иметь очень хорошие и доверительные отношения. Настолько доверительные, чтобы они могли сказать: здесь если и можно что-то сделать, то только за границей.
Не деньги помогают, а люди
Ситуации, когда помочь уже ничем нельзя, действительно бывают, особенно при раке. Но признавать это должны комиссии экспертов. Александр Карачунский: «Самый страшный и сложный выбор — когда человеку помочь нельзя, но он отказывается верить, и ты понимаешь, что дать ему денег просто, чтобы успокоить, значит, отнять их у других детей». Из блога Екатерины Чистяковой: «Ну и последнее, на что пришлось сказать «нет» сегодня. Мама ребенка с опухолью ЦНС узнала, что ничем больше нельзя помочь. Она пишет, все буквы прописные: «Что делать, как быть, ведь она жива и нужно бороться за ее жизнь и излечить этот диагноз». Самый травматичный ответ за сегодня».
Другое дело, что, если есть хотя бы какой-то шанс, мы обязаны собрать деньги, потому что нельзя чтобы человек умирал только из-за нехватки средств. Нельзя относиться к сбору средств на чье-то спасение как к бизнес-проекту и ждать дивидендов в виде долгой и счастливой жизни выздоровевшего больного. Тем более пытаться просчитать заранее: а выживет ли он, если я дам денег, а достаточно ли большие у него шансы, а то вдруг зря потрачусь. Важно понять, что потратиться зря в таких случаях просто невозможно — жертвуя деньги, мы ничего не покупаем, мы даем шанс. Просто наш греховный мир так устроен, что две такие несопоставимые материи, как человеческая жизнь и деньги, поставлены в нем на одну доску. Чем больше людей научатся это понимать, тем больше шансов будет у тяжелобольных. Без участия благотворителей не живет ни одна, даже самая развитая, медицинская система в мире. Но если у нас на благотворительность в прошлом году было собрано около 28 миллиардов рублей (по данным социологов Высшей школы экономики), то, например, один только британский фонд McMillan ежегодно собирает на борьбу с раком до 7 миллиардов (в пересчете на рубли). В интервью калининградской прессе мама Жорика Смирнова сказала: «Это так удивительно, когда разные люди объединяются, чтобы помочь незнакомому малышу! Я сначала думала, что без денег ничего нельзя сделать… Теперь понимаю, что не деньги помогают, а люди»..
Только две страны?
Действительно, бросается в глаза, что в основном две страны — Германия и Израиль — наиболее активны на нашем медицинском рынке. Именно туда чаще всего обращаются наши сограждане и именно оттуда им приходят приглашения лечиться. В большинстве крупных клиник Германии есть «международный офис», где вам обязательно ответят на русском языке — стало выгодно брать в штат русскоговорящих сотрудников. В Израиле с русским языком тоже проблем не возникает. По признанию экспертов, языковый барьер играет очень важную роль для наших граждан. С другой стороны, если этим странам есть что предложить и чем гордиться, почему бы не признать их лидерство в этой сфере. По словам Екатерины Бермант, Израиль целенаправленно стремился сделать «медицинский туризм» своей визитной карточкой, уровень медицины там, действительно, развит высоко, есть ряд клиник высочайшего класса, например иерусалимская «Адасса» — один из лучших детских центров в мире. А с немецкими врачами у нас исторически сложилось тесное сотрудничество во многих отраслях медицины, взять хотя бы детскую онкогематологию. Без немецких технологий у нас так и умирали бы 90 процентов детей с гематологическими заболеваниями, как это было еще 15-20 лет назад.
Кроме того, мировая медицина устроена так, что опыт лечения той или иной болезни, того или иного осложнения при болезни концентрируется в определенных медицинских центрах. Знания часто требуются настолько специфические, что невозможно размазать их тонким слоем по всему миру. Специалист в маленьком городе может увидеть за всю свою жизнь десять больных с определенным видом рака — врач в крупном специализированном центре видит таких больных ежедневно. В Израиле, например, накоплен уникальный опыт по пересадке костного мозга у больных с остеопетрозом. Германия специализируется на сложной хирургии. Но узкоспециальные, известные на весь мир центры есть не только в двух этих странах. В испанской Барселоне, например, есть клиника, разработавшая уникальную методику восстановления больных после спинальных травм. Бельгийская клиника Сен Люк — лидер в области пересадки печени детям, клиника в итальянском Бергамо — в области пересадки сердца. Благотворительные фонды сами в какой-то степени способствуют развитию такой специализации, направляя своих подопечных в уже проверенные центры.
Антонина ПЛАХИНА
