Последняя надежда стоит всегда дорого. Потому что дают ее зарубежные клиники — тогда, когда все другие возможности исчерпаны и в запасе остаются только самые затратные, сложные, высокотехнологичные. Последняя надежда никогда не бывает стопроцентной. Наоборот, хорошо, если вероятность успеха равна хотя бы пятидесяти процентам. Для последней надежды и это уже очень много. И главное, последняя надежда немыслима без доброй воли сотен, а иногда и тысяч посторонних. А добрая воля — субстанция очень эфемерная, уловить ее крайне сложно…
Человек года — 2010
История Жорика Смирнова — тот самый случай, когда упования на последнюю надежду оправдались. Жорик родился с тяжелым пороком сердца. Врачи сказали маме, что не выживет, потому что в Калининграде такие пороки не оперируют. Почему ребенок такой слабый, поняли не сразу, правильный диагноз поставили только через месяц. Ребенок мог умереть в любой момент. В московском Центре им. Бакулева согласились принять мальчика, но он был не транспортабельным. «Надо подождать, когда его можно будет перевозить». То есть надо было ждать, когда он умрет, потому что состояние Жорика только ухудшалось. И мама, простая швея, подняла такую волну, что люди быстро собрали 90 тысяч евро. За Жориком прилетел реанимационный самолет из Германии, и мальчика прооперировали в немецкой клинике. Риск был очень большой. Немецкие врачи предупредили, что шансов выжить у ребенка мало — по-хорошему, операцию надо было делать на третий день после рождения. Но мальчик выжил. За него «болел» весь город, ставили свечки в церквях «за здравие младенца Георгия». Прошло уже полтора года. Ребенок, перенесший крайне тяжелую операцию, быстро наверстывает упущенное в развитии. Сами врачи удивляются этому факту. Недавно калининградцы избрали Жорика Человеком года — 2010.
Патриотизм придется придержать
Почему же за границей лучше лечат? И всегда ли? Официальные лица российского здравоохранения, защищая честь мундира, считают, что зарубежные страны слишком активно и даже агрессивно продвигают у нас свои медицинские услуги. Председатель Национальной медицинской палаты, директор Московского НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, профессор Леонид Рошаль заявил на одной из пресс-конференций в РИА «Новости»: «Вы мне про то, как к нам относятся в Германии (как к мешкам с деньгами), не рассказывайте. На личном опыте узнал. Когда за родственника нам объявили одну сумму, а потом выставили счет в три раза больше. А когда пошли осложнения и проблемы, еле-еле вытащили этого родственника сюда в Россию и у нас долечивали. А сколько я вам могу привести примеров? Раиса Горбачева. Вылечили ее в Германии? Альфред Шнитке? Долечивали в России. Роберт Рождественский — оперирован там, долечивали у нас, еле привезли в Россию с реанимацией». Директор программ фонда «Подари жизнь» Екатерина Чистякова не отрицает: заграничная медицина не всесильна: «Есть те больные, которым, увы, ни в одной стране мира медицина помочь не может.
Есть те, кому гарантий дать нельзя, но можно побороться. Бывает, что хирурги центра им. Блохина и РДКБ отказываются от лечения, а немцы успешно оперируют. Но и груз-100 (гроб с умершим ребенком. – прим. ред.) из-за границ мы тоже получаем. Главным образом потому, что отправляем туда действительно самых тяжелых больных». Понятно, что смертельные болезни остаются смертельными болезнями, и бывает, что жизнь не купишь ни за какие деньги, но факты все равно подтверждают: есть случаи, когда без заграницы не обойтись. По словам Екатерины Бермант, директора благотворительного фонда «Детские сердца», заграница — не панацея, но если говорить о кардиологии, то есть ряд операций, которые у нас делают в режиме эксперимента, а в той же Германии они уже поставлены на поток лет пятнадцать. Есть и такие операции, за которые у нас вообще пока не берутся. По словам Екатерины Чистяковой, даже техническая база за границей не всегда лучше. «Но вот нагрузка на врача у них меньше, а возможностей учиться и быть в курсе медицинских новинок у европейских и американских врачей много больше, чем у наших. Нашим врачам никто не оплачивает подписку на иностранные медицинские журналы и поездки на конференции и семинары, где они могли бы постоянно учиться. Квалификация медицинских сестер на Западе в среднем выше, чем у нас, а нагрузка на сестру у них ниже. Соответственно, сестра может больше времени уделить больному. То есть не просто поставила капельницу и пошла к следующему. А осмотрела-поправила-проследила за правильным приемом лекарств, доложила о наблюдениях врачу. В этом залог успешного послеоперационного выхаживания, например».
Элементарные условия в дефиците
Но послеоперационное выхаживание — это лишь одна составляющая успешного лечения. К сожалению, проблемы начинаются намного раньше, еще на стадии диагностики, и пример Жорика Смирнова это подтверждает. В лечении рака диагностика вообще больная тема. Чем раньше его диагностируют и чем скорее начнут лечить дорогими современными препаратами (которые действуют на клеточном уровне), тем больше вероятность остановить болезнь. У нас же, по данным «Движения против рака», более половины случаев впервые выявленных онкозаболеваний регистрируется на поздней стадии, когда уже помочь ничем нельзя. И даже если диагностируют болезнь на ранней стадии — пока больной станет «льготником» и получит инвалидность, пока ему выпишут лекарства (в регионах зачастую выписывают малоэффективный «лекарственный антиквариат»), пока он дождется квоты на высокотехнологичную помощь в столичной клинике, проходит слишком много времени. Результат: 30 процентов больных умирает в год постановки диагноза. Пятилетняя выживаемость составляет только 43 процента (для сравнения: в Швеции, например, 61 процент). Случается и так, что из-за некомпетентности врачи на местах завышают степень рака. Исполнительный директор некоммерческого партнерства «Равное право на жизнь» Дмитрий Борисов: «У нас часто происходит ситуация, когда пациенту ставят диагноз на основании неполного обследования, и у врача нет возможности проконсультироваться с более опытными специалистами». По словам директора Федерального центра детской гематологии, академика РАМН Александра Румянцева, в Москву из регионов дети, заболевшие раком в возрасте до года, попадают крайне редко. Причина та же: нет диагностической базы на местах, часто родители сначала получают ответ, что ничего страшного, а потом — поздно обратились. Кроме того, у родителей из провинции часто просто нет денег на жизнь в столицах.
Но даже если удается добраться до федеральной клиники, начинаются другие проблемы. Вот, например, отрывок из письма одной мамы, присланного зимой в фонд «Подари жизнь». У ее полуторагодовалого сына нефробластома левой почки, третья стадия. Ребенку назначено шесть курсов тяжелой «химии», при которой возможен летальный исход. «Химию» проводят в центре на Каширке: «После нового года в отделении объявили карантин (ветрянка), и нас отправили в дневной стационар. Наш курс в среднем длится 17 часов, в дневном стационаре его проводят за четыре часа, а у ребенка одна почка. Нам приходится возить сына, который испытывает все последствия химиотерапии, каждый день на другой конец Москвы в стационар — бокс пять квадратных метров, где одновременно находится семь мам и семеро детей с нулевым иммунитетом!!! Болеет один — болеют все! Верхняя одежда мам и детей свалена в кучу, холод, сквозняк, грязь, удобства «во дворе». Посередине бокса стоят две сломанные стойки для капельниц, от которых одновременно тянутся трубки ко всем детям. В этом институте работают хорошие специалисты, профессионалы своего дела. У нас с ними общая проблема: нет элементарных условий. Проблема решаема! Помогите!!!»
Даже в лучших клиниках страны зачастую нет условий для успешного проведения таких сложных процедур, как химиотерапия. По этим причинам у нас, например, разработан специальный протокол лечения для детей с острым лимфобластным лейкозом (ОЛЛ). Просто скопировать немецкий протокол лечения в наших условиях не получилось — дети гибли после токсичной химии. Нетоксичный «русский» протокол оказался очень успешным: 85 процентов детей с ОЛЛ удается вылечить, почти как в западных странах. Но при других формах рака не удается. Нужна тяжелая «химия». И значит, если врачи видят, что в наших условиях ребенок «химию» не потянет, нужна Германия или другая страна, где рак лечат успешнее.
То же касается и пересадки костного мозга: у нас эту операцию делают с 2003 года, и, по словам Екатерины Чистяковой, делают не хуже, чем в других странах. Вопрос в послеоперационном выхаживании, в обеспечении необходимыми препаратами. Именно от этих факторов зависит, выживет потом пациент или нет.
К 1 июня в Москве должны открыть новый детский онкоцентр. Там будут соблюдены все стандарты выхаживания тяжелых онкобольных детей: в стерильные боксы трубки капельниц будут проведены через отверстия в стенах — чтобы даже медсестрам не приходилось лишний раз заходить в бокс к ребенку с нулевым иммунитетом. Будут все возможности для проведения лучевой терапии (сейчас, например, в России нет ни одной медицинской установки для протонного облучения, и, когда без него не обойтись, единственный выход — заграница). Но пока чудо-центр закрыт, да и потом он будет один на всю страну и лечить в нем будут только детей.
Продолжение следует.
Антонина ПЛАХИНА
