Сын лучшего человека в городе
Владимир Короленко родился в 1853 году в Житомире. Одно из самых ярких впечатлений ранних лет – отец Галактион Афанасьевич, местный уездный судья. Именно с него списан судья в знаменитой повести «Дети подземелья». Там он пользуется уважением даже у нищих. Они говорят его сыну (в повести он не Владимир, а Вася): «Судья – самый лучший человек в городе и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да еще поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин… Город из-за них еще не провалился… потому что они еще за бедных людей заступаются… А твой отец, знаешь… он засудил даже одного графа».
Учеба: польский пансион (Короленко – билингва, сызмальства свободно говорил по-русски и по-польски), житомирская казенная гимназия (был, между прочим, хулиганом, дебоширом, но окончил все равно с медалью), реальное училище в городе Ровно, куда перевели судью-отца. Смерть Галактиона Афанасьевича, Петербургский технологический институт, московская Петровская сельскохозяйственная и лесная академия.
Перевод из столицы в Москву произошел благодаря стипендии. В Питере она не полагалась, а в Москве – выплачивали. Это в «Детях подземелья» Вася был богатым и благополучным мальчиком и его будущее представлялось безмятежным. В действительности же семья Владимира Галактионовича после смерти кормильца едва выживала.
Увы, стипендия недолго грела руки нашего героя. В 1876 году он направляется в Кронштадт, только уже не учиться, а в ссылку, за участие в народнических кружках.
Через год освобождается и продолжает обучение, на сей раз в питерском Горном институте. Одновременно примеряется к писательской работе. Она для Владимира Галактионовича привлекательна дважды. Публикуясь, издаваясь, можно продвигать в народ свои вольные мысли, а на гонорары покупать еду и все необходимое.
Первый блин комом. Рассказ – «Эпизоды из жизни «искателя» – Короленко отнес в «Отечественные записки». Но тогдашний главный редактор журнала Салтыков-Щедрин его вернул, заметив: «Оно бы и ничего… да зелено… зелено очень».
В результате «Эпизоды» вышли в 1879 году в журнале «Слово». Сам автор встретил свой дебют в городе Глазове Вятской губернии, в очередной ссылке.
Так оно дальше и пошло – литература, революционная работа, тюрьмы, ссылки. Конвойные жандармы стали как родные братья. Тонкому внутреннему миру представителей этой профессии Короленко даже посвятил рассказ, называется «Чудная».
Там один жандарм сопровождал молоденькую революционерку: «Чудно мне показалось: куда, думаю, мы ее везем, дите этакое… И потом… признаться вам, господин, уж вы не осудите: что, думаю, ежели бы у начальства попросить да в жены ее взять… Ведь уж я бы из нее дурь-то эту выкурил».
Березовские починки той же Вятской губернии. Вятская тюрьма. Тюрьма Вышнего Волочка. Томск. Пермь. Снова Томск. Амгинская слобода (Якутия). Туда – на долгие четыре года, за демонстративный отказ присягать новому императору, Александру III.
Причина – обнаружил в присяге слова: «О ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать». И заявил, что не станет доносчиком.
А в 1885 году – освобождение. Конечно же, в столице жить нельзя. Предписано жить в Нижнем Новгороде. Все равно неплохо.
«Фесь, не по закону ты ешь»
В 1892 году в Нижегородской губернии возникает весьма неожиданная ситуация. Начинают ходить слухи об ужасном голоде в ее южных уездах. Вместе с этим официальные источники, в частности из Лукояновского уезда уверяют, что все это именно слухи, а голода нет.
И Владимир Галактионович собирается в путь: «В конце февраля 1892 года, в ясный морозный вечер, я выехал из Нижнего-Новгорода по арзамасскому тракту. Со мною было около тысячи рублей, отданных добрыми людьми в мое распоряжение для непосредственной помощи голодающим, и открытый лист от губернского благотворительного комитета, которому угодно было, с своей стороны, снабдить меня поручениями, совершенно совпадавшими с моими намерениями. Таким образом, при своей поездке я предполагал совместить две задачи: наблюдение и практическую работу».
Он думал уложиться в месяц. Но все оказалось гораздо серьезнее.
Странности начались сразу же. Деньги есть, но тратить их нет никакой возможности. Власти Лукоянова категорически против. Они ведут себя враждебно, уверяют, что голода не существует, а есть распустившиеся и ленивые, вечно пьяные мужики, которым лишь бы жаловаться. А если и начать кормить людей бесплатно, то начнутся беспорядки, все передерутся за дармовой кусок.
И Короленко решает перенести свою деятельность из уездного города и его окрестностей в дальние села.
Составляется список особо нуждающихся. В список входят 1650 человек. На 1000 рублей можно купить 600 пудов хлеба. То есть 9600 кг. Очевидно, это не спасает ситуацию, денег хватит, чтобы накормить несколько сел. Точнее, подкормить. А дальше? Снова помирать от голода?
Между тем писатель открывает первую столовую, в селе Елфимово, на 40 человек. Меню, конечно, самое простое – хлеб и каша. Но вдруг оказывается, что всем еды не хватит – один человек лишний. Короленко писал:
«– Феська не по закону ест.
– Фесь, не по закону ты ешь, слышь, – заговорили уже кругом, толкая под локоть девочку лет тринадцати-четырнадцати, которая, однако, не обращала на эти протесты ни малейшего внимания. Я подошел со стороны и взглянул ей в лицо. Лицо у нее было совершенно серьезно, даже, пожалуй, равнодушно. Казалось, для нее не существовало кругом ничего, кроме хлеба, который она держала в руке, и чашки, стоявшей на столе. Она торопливо откусывала хлеб и тотчас же протягивала ложку к чашке, не признавая, очевидно, никакого закона, кроме права голода, и не обращая внимания на говор, как будто замечания относились не к ней».
Конечно, за столом ее оставили. А вокруг стояли такие же голодные, как Феська, но не вошедшие в четыре десятка счастливцев, и с завистью наблюдали, как те едят хлеб.
Так или иначе первый опыт был приобретен, и Владимир Галактионович отправляется дальше. Не забывая, разумеется, о пополнении столовской кассы.
Многие говорили писателю, что это не голод, а так, легкое голодание. Дескать, настоящий голод – это когда матери едят своих детей.
На это Короленко справедливо отвечал: «Поменьше свирепости, господа!.. Нужно, наконец, научиться признавать и видеть народное горе и бедствие там, где ни одна мать не съела еще своего ребенка».
Находился другой аргумент: «Какие же они голодающие?.. Кто продал хлеб для столовой? – Мужик. – Кто будет обедать в столовой? – Мужик. Итак, мужик продавал свой хлеб, и мужик идет в даровую столовую… Обманщики!»
На это Короленко отвечал: «Тот самый мужик, который продал хлеб, пойдет в столовую? Вот в том-то и дело, что не тот самый, что хлеб продал Федот, а в столовую пойдет Иван, а если и Федот так не тот, а другой… «Мужика», единого и нераздельного, просто мужика – совсем нет; есть Федоты, Иваны, бедняки, богачи».
Владимир Галактионович умел быть убедительным. Да и внешность его к этому располагала. Писатель и поэт Степан Скиталец так его описывал: «Росту он был среднего, сложен хорошо и крепко. Одет просто, обыкновенно. Обращала внимание его характерная голова: закинутые назад венком лежащие, вьющиеся каштановые волосы, тогда еще без седин, и густая, бобровая «боярская» борода, мягко-волнистая и окладистая. Внимательные серые глаза, привыкшие наблюдать зорко, все замечающие, сразу же все видящие, блестели твердым, нервным блеском».
В результате деньги на столовые, пусть худо-бедно, но давали.
«Большой и красивый писатель»
Чего только ни видел Короленко за три месяца своей поездки. Абсолютно несъедобный хлеб, который голодающие делали из просяной мякины: «Оно и вовсе бы ничего, – говорила крестьянка, – да во рту больно шумит. Муки мало добавишь, все щеки опорет».
Этот хлеб в буквальном смысле слова царапался во рту – кололся, резался.
Видел умирающих, которые с голодухи переели лебеды: «У кого картофель есть, те еще туда-сюда, сколько-нибудь дышат, а от лебеды, господин, крепости в желудке никакой не бывает».
Видел пятилетних карапузов, которые неумело выпрашивали милостыню: «Чай, матка-то и не чаялась этаких ребенков за милостыней посылать… А довелось… И молиться-то путем еще не умеют… Ну, что этакой клоп соберет».
Видел детей, умирающих от такого питания, и родителей, спокойно наблюдающих за их угасанием.
А выбор особо нуждающихся каждый раз превращался в настоящую пытку: «Я гляжу – впереди ужасное лицо Максима Савоськина. Под темным потолком, под полатями – какой-то сизый пар… В избе гул жестоких определений, эгоистических споров. Нищие толпятся к столу, «жители» отталкивают нищих: «мы хуже вас, вы хоть просить привыкли»… Бабы плачут. Еще час, еще пяток имен, но зато изба превращается в зверинец. Я с какой-то внутренней жутью чувствую себя в положении человека, дразнящего голодную толпу, дразнящего напрасными, жалкими крохами».
И, конечно, большинство не верило в бескорыстие Владимира Галактионовича. Искали: где подвох? Договаривались даже до того, что он – антихрист, улавливающий крестьян в другую веру.
Тем не менее за полтора месяца Короленко открыл в Лукояновском уезде 43 столовых для голодающих крестьян. А в следующие полтора месяца – еще 17. Он стал там своим человеком и, уже вернувшись в Нижний, постоянно переписывался с лукояновцами.
В 1895 году Владимир Галактионович снова появляется в уездной столице. С ним – несколько сотен книг и деньги, необходимые для обустройства библиотеки. И библиотеку там действительно открыли, она действует и в наши дни и носит имя Короленко.
В том же 1895 году Владимир Галактионович переехал в Санкт-Петербург. Он в то время был на пике своей славы – книга под названием «В голодный год», посвященная событиям в Лукояновском уезде, пользовалась необычайной популярностью.
Горький писал о Владимире Галактионовиче: «Мне лично этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не умел сказать».
А еще через пять лет Короленко переехал в Полтаву, где с удовольствием вел жизнь южного провинциала и работал над книгой, которая должна была вместить в себя все его мысли, взгляды и воспоминания.
Дочь Софья писала: «Мы поселились на Александровской улице в доме Старицкого, окруженном большим садом со старыми тенистыми деревьями. Тихие улицы почти не освещались, электричества еще не было. В лунные ночи белые стены домов и пирамидальные тополя около них напоминали украинские картины Куинджи. Мы часто ходили в городской сад и любовались красотой Полтавы».
Впрочем, и там он умудрялся дразнить власть. Писал дочери Наталье в 1912 году: «Вчера меня судили. Весь день мне пришлось провести в суде, так как назначено было в 11, а началось мое дело в 7 вечера. Я сначала было стал уставать и нервничать. Потом прошло, и уже во время самого суда я был совершенно спокоен. К приговору относился совершенно равнодушно, хотя ждал тюрьму месяца на 4. Оказалось – две недели».
Разумеется, причиной послужили публикации.
* * *
В Полтаве Короленко прожил 21 год. Книгу так и не завершил, заболел пневмонией и умер. Чуть раньше ему предлагали комфортабельный персональный вагон, в котором Владимир Галактионович мог бы отбыть на лечение в любой санаторий. Но Короленко отказался, заявив, что никогда и ничего не брал ни у какой власти и сейчас тоже не возьмет.
