– Когда я заболела, то не представляла, что со мной. Я не знала, что такое туберкулез. У меня были планы на жизнь, которые пришлось корректировать на ходу.
В начале мая 2015 года я попала в обычную больницу с подозрением на пневмонию. Чуть не умерла – так мне было плохо. У меня был запущенный вариант туберкулеза, но страна праздновала майские, врачей не было, поэтому мой диагноз выяснился только через несколько дней после госпитализации.
Когда врачи поняли, что у меня туберкулез, они почему-то сообщили о закрытой его форме. Думаю, это было сделано специально, чтобы не сеять панику. И предупредили, чтобы я не говорила о своем диагнозе никому из тех, с кем лежала тогда вместе в палате: «Ну вы же знаете, какие у нас люди – они не поймут».
На самом деле, форма туберкулеза у меня была открытая, я была очень заразной. Когда до меня это дошло, я предупредила тех женщин, что лежали вместе со мной в палате. Все они восприняли мое предупреждение по-доброму, никто не разозлился. Никто из них не заболел. Но я должна была сказать им об этом.
Команду «вдохнуть и не дышать» хотя бы раз в жизни слышит каждый человек, делавший флюорографию. Не могу точно сказать, сколько раз эти слова слышала я. И продолжаю слышать, потому что состояние моего здоровья пока нуждается в постоянном контроле.
Туберкулез – социально опасная болезнь. Но о нем практически ничего не слышно в России. Кажется, что он почти побежден, остался только в тюрьмах или распространен среди социально неблагополучных людей. Это один из мифов о туберкулезе.
В Москве есть несколько туберкулезных больниц. Но все, кто лечится тут, находятся в зоне молчания. Существует стигма. Перенесшие туберкулез боятся говорить об этом, потому что часто общество реагирует со злостью, с обвинением: мол, вы сами виноваты в том, что заболели. Это какой-то замкнутый круг, который я очень хочу разрушить с помощью искусства.
6 месяцев и 17 дней – это недолго
В туберкулезной больнице имени Захарьина на Куркинском шоссе я провела 6 месяцев и 17 дней. Но это еще недолго. Многие мои друзья лежали и лежат там гораздо дольше.
Больница очень большая, построена еще до революции. Отдельно стоит корпус, размещаются ВИЧ-инфицированные. Есть отделение для людей с психиатрическими диагнозами. Я лежала в терапевтическом отделении, в том же корпусе. И у нас не было свободных коек.
Мое главное потрясение заключалось в том, что я встретила в больнице сверстников и тех, кто младше меня. Оказывается, в зону риска входят люди от 18 до 35 лет.
Когда попадаешь в больницу, в этот обособленный мир, тебе сначала очень плохо физически. Меня первые два месяца сильно лихорадило. У меня нашли полость в легком, даже готовили к операции. Но случилось настоящее чудо – полость заросла сама.
До того, как я начала рисовать, я просто умирала. Каждый день был похож на предыдущий. В первой половине дня надо мной производили всякие медицинские манипуляции, а потом мы с девочками лежали в кроватях и разговаривали. Старались друг друга как-то поддерживать. Мне очень повезло с соседками. У нас была интеллектуальная палата, мы даже стихи читали друг другу.
У болезни есть имя – его нужно произнести
17 июля 2015 года меня впервые отпустили домой. В тот день мне объявили, что я перестала быть опасной для человечества. Мы с родителями ехали на дачу, чтобы я подышала свежим воздухом. И в машине на меня словно озарило – я поняла, что должна рисовать то, что переживаю.
Мой первый врач, помню, сказал мне: «Не говори никому о своем диагнозе, зачем? Повесят на тебя клеймо!». – «А вдруг я заразила кого-то?». – «Тогда скажи самым близким». Многие боятся говорить правду, врут, что у них пневмония или астма – лишь бы не называть болезнь своим именем. Мне это кажется странным. Я решила бороться против такого отношения.
Вернувшись в больницу, я попросила разрешения у завотделением на рисование – все-таки в больнице не должно быть ничего лишнего, а тут холсты, краски… Мне разрешили. Только рисовать пришлось темперой, а не маслом, потому что разбавителями для него дышать опасно. Темпера же – природный материал, и рисовать ею я очень люблю.
Рисовала тех, кто вдохновлял
В основном я рисовала тех, кто меня вдохновлял, тех, кто был рядом. Со мной в палате лежала девочка Айка из Дагестана. Она стала для меня первым источником вдохновения. Айка – невероятная красавица, ей 23 года. Но у нее сложный диагноз: она лечится уже год и неизвестно, когда выйдет из больницы. Смотришь на нее: такая красивая, юная, чистая – и такое ей приходится переживать. Больно.
Моя лучшая подруга Наташа фигурирует у меня почти во всех работах из больницы. Мы с ней познакомились в Захарьина. Поступили одновременно, у нас с ней были почти одинаковый диагноз. У Наташи – двое детей, младшему было девять месяцев, когда их разлучили. Ей было очень страшно, но она борец. У нее я многому научилась.
Сто раз хотелось лечь лицом к стене и сказать: да гори оно все синим пламенем. Из такого состояния меня вытаскивало рисование. И Наташа – разговорами, заботой, моральной поддержкой.
Когда я рисовала, выходило, что я тоже могу кому-то помочь. Многие приходили посмотреть, понаблюдать, отвлекались от своей беды. В вакуумном мире больницы, где, по сути, нечем заняться, это было важно.
Вместе не страшно
Моя выставка «Вдохнуть и не дышать» – это мое признание, что я болела туберкулезом. Когда я придумала это, то попросила разрешения у своих друзей, которых рисовала, выставить их портреты. Не могла же я сделать это без спроса. В ответ увидела большое желание моих друзей участвовать в проекте – вместе не страшно пускаться в такое приключение. Их согласие – огромная поддержка для меня.
Мы сняли маленькое кино о людях, которые лечатся от туберкулеза. Его снял мой молодой человек, Йоханнес Хогебринк. Он живет в Нидерландах, приезжал меня навестить.
Сначала мы планировали, что людей в кадре будет больше. Но мало кто соглашался сниматься с открытым лицом.
Вообще я часто бывала в Нидерландах, сразу после выписки туда уехала на два месяца. И поняла, что в Европе отношение к тем, кто болел туберкулезом, – совершенно иное. Все меня поддерживали, никому и в голову не приходило сказать, что я сама виновата в том, что заболела.
Мою выставку поддерживает европейский фонд по борьбе с туберкулезом Stop TB Partnership – впоследствии планируется показ моих работ в Женеве.
«Полина, хочу поздравить тебя с туберкулезом»
После больницы мое отношение к жизни изменилось. Болезнь заставила меня подумать о серьезных вещах, заняться осмысленной и важной деятельностью. До болезни я жила и жила, рисовала и рисовала – но зачем это было? Не могу сказать.
Еще до болезни у меня случился некий творческий кризис. Мне казалось, что что-то не идет, нет у меня свободы самовыражения. Мой институтский преподаватель направил меня к Сэму Друккеру, нидерландскому художнику. Мы с ним поговорили, он надавал разных советов, похвалил, вдохновил. Я начала работать с новыми силами, но заболела.
Когда я выписалась и приехала в Нидерланды, то сразу же пришла к Сэму. Он посмотрел на меня, посмотрел на мои работы, сделанные в больнице и сказал: «Ну что, Полина, я хочу поздравить тебя с туберкулезом». Мне надо было пройти через болезнь, чтобы мое творчество, наконец, обрело дыхание.
Фото Павла СМЕРТИНА
