Похороненные в снегах

Ледяной дождь – это прекрасно и страшно. Теплые капли дождя просачиваются сквозь тучи и обволакивают льдом все – пуговицы на одежде, шнурки ботинок, плиты тротуара. А главное – ветви деревьев, которые клонятся к земле, напоминая хрустальнее подвески старинной люстры. Но в жизни лучше этого не видеть.

На электронном табло вокзала над головами пассажиров мерцает, повторяясь, одно-единственное слово: «Задерживается…».

Метеосводка по Подмосковью уверяет, что все в порядке: небольшой снег, гололед, незначительные пробки на дорогах, кратковременные задержки электропоездов. Приятных выходных.

Пока метеосводка поддерживает уверенность, что мы управляем нашей жизнью, вокзальное табло уже сошло с ума. Что-то  сломалось в этом мире, в котором приятно проводить субботу и воскресенье, катаясь на лыжах, готовя домашний пунш и опьяняясь снегом вдали от мегаполиса.

— Мы не продаем билеты дальше Дмитрова; нам запретили, — напористой скороговоркой повторяет сотрудница вокзала. Нет больше расписания прибытия и убытия поездов. Распались связи между метеосводкой и реальностью. Причины отныне совершенно бесполезны для следствий. На подступах к Москве тысячи ветвей, запаянных в лед, тянут вниз обледеневшие кроны. Деревья падают, как человек, потерявший равновесие на скользкой горке. И горе тому, кто оказался в пути!

— Если движение откроют, — вы уедете, —  повторяет билетная кассирша.

Этот прекрасный вокзал, где все так уютно устроено, где за высокими окнами растут ели, а пассажиры пьют эспрессо, бросая на зеркальный пол свои рюкзаки, едят картошку фри и мороженое с клубникой и читают в айфоне свою новостную ленту, – этот вокзал оказывается ярко освещенной прихожей ночного мира. смертельного, как взгляд василиска.

На бредящем вокзальном табло мигают одни и те же слова: «Задерживается… задерживается… задерживается…».

Туристы, которые уезжают с этого вокзала кататься на лыжах с гор или развлекаться в аквапарке, давно все поняли: они сдали билеты и исчезли через противоположную дверь, ведущую в город.

На вокзале остались только те, кому надо во что бы то ни стало добраться до дому. Те, кто привык целовать ребенка перед сном. Кто должен привезти родителям-пенсионеркам зарплату за неделю.

Можно подойти к автомату, нажать на кнопку и купить билет до любой станции. Автомату все равно. Но кому нужен билет, если неизвестно, куда делся сам поезд?

Машинист и соцсети

Он приходит.

Девять вечера.

В этот момент все думают только о том, чтобы поскорее закутаться в шарфы, поднять воротники и бежать на перрон.

Начинается метель.

На вопрос: «А он дойдет?» — перронные службы нелогично пожимают плечами: «Вам решать!».

Между вокзалом и их домом – только он, этот единственный поезд.

Если он сможет пройти всю дорогу.

Первый раз поезд встает через сорок минут.

Что-то с грохотом катится по крыше вагона.

Гаснет свет.

Возможно, на соседний вагон упало дерево, а канонаду устроили  его обледеневшие ветви.

В устье разверзшейся тишины втекает страшный шепот обледеневших ветвей за окном. Он похож одновременно на шелест бумаги и глухой перезвон простуженных колокольчиков: это запаянные в лед ветки деревьев бьются одна о другую.

Кто-то добирается в темноте до точки громкой связи.

— Слышь, машинист, мы долго будем стоять? Когда свет будет?

Мы впервые слышим голос из кабины поезда.

— Я не знаю.

Следует короткая пауза. Затем он повторяет, отвечая на вопрос из другого вагона.

— Я знаю не больше вашего.

Мы стоим в кромешной тьме и видим в окна по обе стороны вагона лес, который засыпает неистовым снегом. От него нас отделяют только две железные стены, которые, все больше остывая, могут оказаться хрупкими, как бумага.

А печки скоро остынут. И в вагоне будет не только мрак, но и холод.

— Не повезло нашему машинисту. Завтра его точно будут бить!

Голос оптимиста из темноты возражает:

— Это кому как. Может, даже сегодня….

Кто-то у самых дверей с наслаждением вытягивается на пустой лавке.

— Ну спасибо, отличный сервис, даже свет самому тушить не надо! Хоть высплюсь сегодня.

В вагоне смеются. Впервые.

Одиннадцать часов вечера.

Кто-то настойчиво допрашивает группу в соцсетях, поддерживающую пассажиров пригородных поездов. Администратор предупредителен, обращается к клиенту по имени и охотно делится с нами информацией. Вот, например, вам, Василий, будет интересно, что час или полтора назад по телефону от  диспетчера одной из станций на пути следования вашего поезда поступило известие, что через ее станцию — с пятичасовым опозданием — прошел пригородный поезд из Москвы.

Василию это уже не интересно.

Где мы

Самый маленький школьный автобус оснащен системой Глонасс.

У диспетчера железнодорожной станции – только служебный телефон. Ей не помешало бы и новейшее достижение цивилизации – телеграф. Мы чувствуем, что катимся с обледеневшей горки прямо в девятнадцатый век.

Но все равно: спасибо за внимание.

— Попроси его по-человечески: «Админ, будь другом, узнай, где мы находимся?»

— А админ что, ради меня и тебя с подзорной трубой на Останкинскую башню полезет?

Снег падает крупными хлопьями.

Сотрудница колл-центра, с которым только что связались пассажиры, громко, почти на весь вагон, отчитывают позвонившего. Вы что, дети? Не впадайте в панику,  визуализуйте ситуацию. Короче, посмотрите в окно.

Спи крепко!

А за окном – что? Мрак, еловые лапы и снег — древний, как цивилизиация острова Фера. Когда синяя вспышка от потревоженного провода озаряет лес, в этом мигающем свете, напоминающем фильм ужасов, снятый в психоделических цветах, видно, как колеблются на весу тяжелые ветви елей, запаянные в лед, как в стекло.

Да, связь превосходная! Можно отследить из космоса по всей длине проселочную дорогу, на которую свернул с шоссе одинокий автомобиль, а можно – потерять пригородный поезд, засыпанный снегом в еловом лесу, словно окоченевший детеныш желтопузика.

На что нам наши айфоны и интернеты?

Пассажиры тем временем укладывают детей спать по телефону.

— Целую тебя. Мама сидит в электричке. У нас тут тепло, и мама не скучает: у меня с собой есть журнальчик. И еще у мамы есть ты. Спи крепко!

Одиннадцать вечера.

— Да нет же, не вздумай меня встречать и стоять на перроне. Неизвестно, когда мы приедем! А тебе завтра на смену… Ложись спать и больше не звони. Да-да, я не буду брать трубку. Не буду!

Полночь.

— Я здесь не одна. Повторяю, для непонятливых: НЕ ОДНА! Да…да.. Со мной рядом сидит Марьяна!… Марьяна, по-твоему, – это мужское имя?.. Что-о?.. Марш спать!

А в это время странное движение вдруг приковывает взгляды пассажиров.

Призрак поезда

— Смотрите, на соседний путь заходит поезд. Да ведь это встречный! Как он сюда попал? Эй, машинист, а мы почему стоим?

Кажется, что состав плывет в снежном воздухе. Он ярко освещен и пуст. Скользят перед глазами тройные ряды синих кресел, желтые и белые поручни и багажные полки. Ни души! Как призрак парусника, встреченный в океане. Есть что-то ужасное в его появлении. Те, кто не спит, провожают его глазами, переходя от окна к окну, пока стекла не забеливаются снежными хлопьями.

Этот поезд перегоняют с запасного пути.

Оказывается, мы стоим в лесу рядом с занесенной снегом станцией.

И вот от этого почему-то становится не по себе.

Час ночи.

В полумраке, под тревожно мигающими лампами потолка (три лампы на весь вагон) горят экранов айфонов, бросают блики на потолок.

Благословен тот, кто придумал первый айфон. В минуту опасности или часы томительного ожидания нет ничего лучше, чем погрузиться в далекий мир.

Из какой-то социальной сети расписным челном выплывает известие, что пригородный поезд, вышедший из Москвы в четыре часа дня, в полночь дошел до станции назначения.

Появляется надежда, что к утру и мы доедем.

Хоть куда-нибудь.

Два часа ночи. Поезд тихо вибрирует и снимается с места. Тихо-тихо, как будто на цыпочках. Хитрость не удалась: с проводов рушится лед, с грохотом канонады по крышам вагонов к хвосту поезда проносятся, кувыркаясь, глыбы льда —  оторванные еловые лапы, запаянные в лед, тяжелый, точно свинец.

И мы встаем.

Теперь ясно: надолго.

— Вот теперь, — говорят в вагоне, — точно приехали.

И вдруг – зажигается свет!

— Неужели контролеры! – изумляются в вагоне.

И точно!

Контролеры проносятся по вагону в своих фирменных красных куртках и пальто, как сполох пламени.

— Удираете, заразы? – спрашивают пассажиры. – Хотите, билеты вам покажем?

Контролеры парируют уже из тамбура.

Похоже, они сами ищут местечко побезопаснее, где можно было бы спокойно, без подначек, поспать.

Потому что они поняли лучше всех: раз мы встали здесь, это – до утра.

Теплые объятья

Третий час ночи.

В вагоне рассовали по карманам айфоны и принялись читать журналы. В сетях уже все спят. А журналы…как приятно перестывать их в тишине! Приятно слушать, как шуршит бумага.  Кажется, что ты наконец дома, и дети спят, и горит газ в конфорке на кухонной плите, завтра будет совершенно обычный день, такой же, как все.

Кого-то в вагоне наконец озарила светлая мысль.

-Слушай, запиши номер этой электрички.

— Зачем?

— Давай жалобу на них подадим.

— Да ну их!…Лучше поспи. Или вот почитай.

Это простая мысль: писать жалобу – значит, доносить. А доносить на товарища – нехорошо. Машинист вместе с нами попал в эту переделку, и теперь он – товарищ по несчастью. Поэтому мужики при встрече бить его не будут. Они с ним выпьют и добрым словом вспомнят эти семь часов под снегом.

Кто-то пошел обменяться журналами в соседний вагон.

Половина четвертого утра.

Поезд тихо завибрировал и вдруг сдвинулся с места. Он продолжает свое путешествие по ночному лесу крадучись,  словно кошка на охоте.

— А мы не можем побыстрее ехать? – спрашивает у машиниста один из пассажиров. — Домой хочется. Очень!

— У меня осветительные приборы разбиты, — объясняет по громкой связи машинист. – Мы в темноте едем.

— Хочешь, фонарик принесу?  – предлагает работяга.

Четыре часа утра.

Ближайшая платформа, до которой мы добираемся, летом  служит для четырех дачников в резиновых сапогах, трех сумок на колесиках и двух кошек с желтыми глазами, которые в своих кошачьих переносках шипят и выгибают друг перед другом спины.

Зимой по ней гоняются за мышами лисы, разметая сказочный снег своими  былинными хвостами. Теперь у платформы два цвета: черное на белом, белое на черном. Мужья, жены, взрослые дети застыли в напряженном молчании, словно ожидая вестей с фронта. Ледяные фары такси, сгрудившихся у каждой станции, дымятся сквозь снег топазовым светом. Эти желтые глаза следят за ныряющем в метели поездом с любопытством, словно семья драконов, метя снег хвостами, приползла к станции вслед за людьми.

Пассажиры электрички тем временем прощаются друг с другом, обнимаясь и целуясь.

— До скорого! Созвонимся завтра вечером! Хорошо, что познакомились. В следующее воскресенье сделаем шашлык у меня на даче.

А в ночи на перронах все проходит просто и тихо, как падающий с неба снег: «Привет, мы ждали всю ночь, ты проголодался в дороге?». Или: «Привет, дай я тебя поцелую, пошли».

В пятом часу утра поезд добирается до конечной станции. Он вышел из Москвы семь часов назад.

Он  почти вприпрыжку пробегает стрелку – так, словно до сих пор он только притворялся, и у него прибавилось сил перед домом. И вдруг мы проскальзываем в тишину, белую и бесконечно длинную, как занесенный снегом перрон. Клубы снега тихо дымятся под фонарями. Снег падает так тихо, как будто небо впитывается в землю.

— Всем вам благополучно добраться до дому, — прощается  машинист.

— И тебе того же!- отвечает хор пассажиров из тамбура.

И вот уже створки дверей зашипели, отталкиваясь друг от друга, чтобы разбежаться направо и налево.

Миг — и мы упадем в объятья наших близких.