«Чувствительно благодарен вам за дичь»
Освобождение крестьян, произошедшее в 1861 году, Некрасов встретил радостно. Признавался: «Не могу не сознаться, что даже в последние мои годы, когда я бывал в Грешневе, я чувствовал какую-то неловкость».
Грешнево — усадьба отца Николая Алексеевича, достаточно жесткого крепостника. Не удивительно — поэт не может улучшить условия жизни грешневских крестьян — не его это собственность — зато может общаться с ними фактически на равных, как с приятелями. Именно это он и подчеркивает в стихотворении «Деревенские новости» — «Что ни мужик, то приятель», и в посвящении поэмы «Коробейники» — «Другу-приятелю Гавриле Яковлевичу (крестьянину деревни Шоды, Костромской губернии)», во многих других своих строках.
Разумеется, по мере сил старался облегчать жизнь тех «приятелей» — но ведь и у них свое достоинство. Пытался платить за участие в охоте — денег не брали. Чаще сходились на подарках — часы, ружье, щенок охотничей породы.
И только после реформы 1961 года Некрасов наконец-то решается покупать собственную усадьбу — до этого ему было неловко, ведь к ней прилагались деревни с живыми людьми. Выбора пал на Карабиху, недалеко от Ярославля.
Николай Алексеевич был заядлым охотником. Поэт принялся жить, что называется, открытым домом, а охота стала общим развлечением. Вот, например, одно из писем — возвратившегося из Карабихи московского гостя: «Тарантас сдан мною старосте станции вольных почт… Сто раз от души благодарю вас за дружеский прием и великолепную охоту. Дичь ваша удивила всю Москву. Турухтаны оказались дивно вкусными».
Уехать от Николая Алексеевича без тарантаса гостинцев было весьма затруднительно.
Салтыков же Щедрин писал из Витенева: «Чувствительно благодарен вам за дичь, которую в Ростове вручил мне ваш посланный».
При этом роскоши Некрасов не чурался — по воспоминаниям одной из современниц, его карабиховский «кабинет можно было назвать кабинетом знатного барина за его изысканную роскошь; установлен он был мягкими диванами, в некоторых местах стояли кушетки, расставлены были дорогие канделябры. В кабинете же стоял и письменный стол Николая Алексеевича, весь заваленный бумагами и книгами. Мы с сестрой, молоденькие девушки или даже девочки, нечасто попадали в этот кабинет, в эти «святая святых», потому что хозяин не любил этих посещений, нам показывала его и позволяла быть там Анна Алексеевна только тогда, когда брат ее куда-нибудь уезжал из Карабихи, например, на охоту в Грешнево. Даже и она… сестра, ходила в кабинет нечасто и постоянно, помню, твердила нам, когда мы приставали к ней с настойчивыми просьбами, слова: «Я сама и то не вхожу в кабинет»».
Уже упоминавшийся Гаврила Яковлевич называл Некрасова – «боярин», и была в том вовсе не ирония, а уважение.
Уважать же Некрасова было за что. Еще в 1859 году, за два года до отмены крепостного права и, соответственно, до покупки Карабихи, он открыл на собственные деньги школу в селе Абакумцеве. Помогал ему священник тамошней церкви, отец Иоанн Зыков. «Поп стоящий», — уважительно отзывался о нем Николай Алексеевич.
Впоследствии поэт построил для той школы — опять на собственные деньги — просторное и теплое двухэтажное здание. Мало того — стал ее официальным попечителем. Фактически это означало, что Некрасов берет на себя все расходы по содержанию этого учебного учреждения. Вместе со своим товарищем Е. И. Якушкиным помогал деньгами знаменитому ярославскому лицею. Якушкин писал Николаю Алексеевичу: «С открытием лицея Ярославль несколько оживился. Студентов в лицее человек полтлраста, — из них, конечно, 120 человекам нечего есть и не во что одеть их. Правда, здесь устроилось попечительство для бедн. студентов и идет порядочно, но оно не имеет возможности помочь всем».
Деньги на помощь студентам всегда находились.
А нищим Некрасов всегда подавал богатую милостыню.
Потайной ящик в прихожей
И, разумеется, практически никогда не оставались без ответа просьбы о помощи, исходящие от своего же брата-литератора. Вот пишет к нему, например, неудачник по жизни, малоизвестный, больной драматург Николай Филимонов: «Ты уже выручал меня из денежной беды однажды, за что я тебе очень благодарен; теперь же я нахожусь в гораздо худшем положении: болезнь заставила меня лечиться и издержать последние денжонки… Хорошо еще, что я удачно познакомился с доктором, который ничего не берет с меня за визиты; но при всем том, болезнь так расстроила меня, что я остался решительно без средств на некоторое время и вынужден опять просить одолжить мне денег, сколько пожелаешь. Не откажи, любезный друг».
Автор же детективных романов Шкляревский писал в мемуарах: «В тесном значении этого слова Н. А. Некрасов не состоял моим знакомым, т. е. в гостях друг у друга мы не бывали… Раза два я обращался к Н. А. Некрасову за денежной помощью, и в оба раза он мне не отказал».
Да, Некрасов не отказывал. Ни Филимонову, ни Шкляревскому ни прочим литераторам, а ведь «любезным другом» поэт был для доброй сотни своих соотечественников. Да и совсем не обязательно было ходить в его друзьях — признавался же Шкляревский, что знаком-то с Николаем Алексеевичем толком не был.
Известен был случай, когда Некрасов, по просьбе одного начинающего литератора, послал ему 50 рублей. Тот жил на квартире своего приятеля. Именно приятель эти деньги и присвоил, ничего не сказав своему квартиранту. Тот же решил, что никаких денег не было, и думать забыл про эту историю. Которая, однако же, вскоре всплыла. Писатель чувствовал перед Некрасовым неловкость — ведь можно было подумать, что он просто-напросто присвоил деньги. Писатель божился оправдать свое честное имя и даже пропечатать своего приятеля в газете. Но натолкнулся на совершенно неожиданную реакцию Николая Алексеевича:
«- Что вы, что вы, батенька! Да вы, никак, с ума сошли? Разве можно в жизни так действовать? Ведь вот этот, какой бы то ни было, товарищ принадлежит к учащейся молодежи? Вы можете зарезать, опозорить его на всю жизнь… Еще, пожалуй, судом товарищей может быть изгнан из среды их… А за что? За то, что молодой человек увлекся… Может быть, первый раз в жизни… Вы знаете, что у него теперь на душе… Нет, так поступать нельзя… Да черт побери эти деньги… Я еще дам сколько нужно…».
А в прихожей, в квартире на Литейном проспекте, был в комоде специальный ящичек, про который, якобы, должны были знать самые близкие приятели, а на самом деле знала половина Петербурга. В этом ящике всегда лежали деньги, много денег. И каждый желающий мог взять для своих срочных нужд любую сумму — без отдачи, разумеется.
Если до Карабихи все же следовало как-то добраться, то квартира в центре Петербурга была на расстоянии пешей доступности от редакций и прочих скоплений писателей. Не удивительно, что Николай Алексеевич, любящий жить на широкую ногу, не знал здесь покоя вообще — как не ведал покоя и его кошелек.
Журналист П. Гайдебуров писал: «Я давно знаю эти комнаты… Кого только не видали они, кто не перебывал в них!.. Это исторические комнаты — комнаты Некрасова. По понедельникам, в полуденные часы в них господствовал строгий стиль. Являлись сотрудники, постоянные и случайные, возвращались и принимались статьи, давались и выслушивались объяснения по делам редакции — сперва «Современника», потом «Отечественных записок». В другие дни и часы здесь шла откровенная вольная беседа… Сколько споров слышали эти комнаты, сколько благодарностей и упреков, дружеских приветствий и резких угроз, сближений и расхождений были они свидетелями! История этих комнат есть история литературных отношений целой эпохи, история русской журналистики».
Мемуарист забыл одну подробность — вся эта публика не только разговаривала, но еще обильно выпивала и закусывала.
Сам же Некрасов оправдывался: «Беллетристы любят… чтобы вообще было им приволье и комфорт в квартире редактора. Без этого они отстанут от сотрудничества. Поддерживать приятельство с ними стоит очень дорого, потому что для этого надо жить довольно широко; но это расход, необходимый для поддержания журнала».
А еще Николай Алексеевич никогда не экономил на авторских гонорарах.
Удача Добролюбова
Особенно же комфортабельно чувствовал здесь себя начинающий критик Николай Добролюбов. Он и вовсе поселился у Некрасова. Писал своему приятелю: «Праздную впредь 21 августа годовщину перенесения честнаго чемодана Н. Д-ва со станции Николаевской железной дороги на угол Литейной и Бассейной, в дом Краевского, куда и письма свои адресуй».
Поэт брал с Добролюбова какие-то символические копейки, едва покрывавшие расходы на отопление и прочую незамысловатую по тем временам коммуналку. Чем юное дарование беззастенчиво пользовалось. А когда домовладелец, господин Краевский, начал перестраивать свой дом, праведному гневу Добролюбова не было предела: «Краевский вздумал перестраивать дом и в начале мая выгнал меня из флигеля, в котором я жил и который пошел в сломку. Я наскоро перебрался в квартиру Некрасова».
То есть, на его жилую половину.
Поэт, не желая, не желая, с одной стороны, совсем уж стеснять себя, а с другой, чувствуя ничем не объяснимую ответственность за обустройство Добролюбова, сразу же перевез его на собственную дачу на Петровский остров. Разумеется, не упрекнув того ни словом, ни взглядом.
С точки зрения Некрасова именно так все и должно было происходить.
Так и происходило.
