Все предвещало
Соседи рассказывали, что мать убитой, Валентина Зайцева, узнав о случившемся, не выглядела удивленной. Она приехала из другого города, встревоженная более чем недельным молчанием дочери и внуков, она была, конечно, раздавлена горем, но сама трагедия была для нее, скорее, ожидаемой. И для всех других то, что случилось в начале августа, – не случилось внезапно. Белов разрубил беременную жену, шестерых детей и свою мать – и это был, по всему судя, не форс-мажор, но логическое завершение адовой эпопеи под названием «жизнь с опасным идиотом».
Все предвещало, и все обещало, – а сделать никто ничего не мог.
Не жаловалась
Зачем миловидная блондинка с дипломом учителя-словесника из города Коврова вышла за безработного деревенского инвалида-шизофреника на двадцать лет старше, – более или менее понятно: любовь, как говорится, зла. Юлия Зайцева, конечно, слышала, не могла не слышать, что ее возлюбленный ее – не носитель тихих бытовых странностей, но вполне себе устойчивый садист, жестоко избивавший свою мать на глазах у всего села, гонявшийся с палкой за трехлетним ребенком и только чудом, по вмешательству родственников, не покалечивший его. Но это знание не мешало ей два года, по свидетельству односельчан, «сиять от счастья», отмахиваясь от паникующей родни и знакомых, и ходить с возлюбленным по деревне, взявшись за руки. Что-то было в этом невзрачном человеке, какая-то одной ей видимая радость.
На третий год жизни сияние погасло: она оказалась в больнице с проломленным черепом, и ее мать затеяла дело о лишении Белова родительских прав. Однако молодая жена, как это часто бывает, встала на защиту супруга, и иск отклонили. К этому времени у Беловых уже было трое детей, и случившееся не помешало родить еще троих. Что ж, зажили дальше – рожали, добивались жилья и пособий, получали матпомощь, вещи, игрушки от соцзащиты. Периодически он избивал ее и детей, она писала заявления в полицию, а потом дежурно их отзывала, – все как положено, все как в тысячах других семей, стерпится-слюбится, да куда ж я пойду с таким выводком.
Посещали службы в общине адвентистов седьмого дня, откуда, впрочем, Белов был еще до женитьбы исключен. Детей воспитывали в строгости и молитве, запрещали есть мясо. Один раз она попробовала расстаться – уехала к матери, через месяц вернулась. Картина их достатка и нужды была пестрой: Белов не работал, одно время пробовал продавать БАДы, в трудные месяцы они могли собирать еду на помойках, а в хорошие – делать дорогой ремонт и покупать детям хорошую одежду.
Юлия, впрочем, изо всех сил изображала счастливую жену и мать, писала на форумах, что довольна размером детских пособий, а две сдаваемые квартиры обеспечивают ей жизнь и вовсе безбедную: «Шикую, не экономлю», – может быть, сама и верила, что шикует, не экономит. Жаловалась в сети, что муж проиграл 40 тысяч, – а на избиения и издевательства не жаловалась никогда. Держала лицо.
Белов был снят с психиатрического учета еще в 2001 году «по амнистии», – система периодически разгружалась, освобождаясь от беспроблемных пациентов, и на этом, похоже, его отношения с врачами закончились. Ни заявления его деревенских соседей о нападении на ребенка, ни возбужденный матерью Юлии судебный процесс (где многократно звучало: инвалид, шизофрения, вторая группа), ни многочисленные заявления самой Юлии не вернули Белова под надзор психиатров. Ни во Владимирской области, ни в Нижнем Новгороде психиатры о нем не слышали. Пенсию Белов получал, а на учете не числился, – так бывает. Служб у нас много, чужое ведомство оно и есть чужое.
Болезнь прогрессировала. Каждый день в пять утра Белов бросал деток в ледяную ванну – закаливал. Все чаще избивал и жену, и детей, угрожал прямым текстом «убить и расчленить» (и мне, говорил, ничего не будет, я шизофреник) – и Юлия все-таки решилась на разрыв отношений. Непонятно, почему она не стала добиваться госпитализации супруга (дело это трудное, тяжкое, но все-таки возможное); непонятно также, почему не стала настаивать на разводе, – но прежде всего затеяла процесс о лишении Белова родительских прав. Успех или неуспех этого предприятия ни от чего бы не спас – Белов продолжал бы находиться рядом с детьми, в той же квартире, – но для него именно это оказалось по-настоящему болезненным.
Меньше всего хотелось бы говорить о так страшно погибшей женщине что-то в духе «самавиновата». Но логика матери, не торопящейся уводить своих детей из зоны катастрофы, остается непостижимой. Рисковать собой – да сколько угодно, но держать в прямой опасности – буквально под топором – шестерых малышей? Было куда убежать – в соседней области мать и трое братьев, было у кого прямо попросить защиты. Но – ни одного звонка в «Скорую», ни одного неотозванного заявления в полицию. Бодрые комментарии на форумах – о житейском, о девочковом. Бодрые видео – нарядные дети, лошадки, горки. Радостное сообщение об очередной беременности. Шаг в сторону спасения детей Юлия все-таки сделала, подав иск, – но при этом оставалась с ним рядом и явно не спешила с эвакуацией.
За два дня до второго судебного заседания он взял в руки топор.
Девятнадцать пакетов с останками – вот что осталось от Юлии, шестерых детей и седьмого, еще не рожденного.
Компетентные органы и детский сад
Естественный ход рассуждения – «куда смотрели полиция и опека», десять восклицательных знаков и пять вопросительных, гневные междометия. Начавшиеся аресты участковых (они, наверное, социально опасны, эти участковые) и уголовное дело против начальника районной соцзащиты должны обозначить виновников трагедии.
Ну, обозначили. Нет сомнений: инстанции виноваты – как минимум в отстраненно-формальном подходе к ситуации. По идее, они должны были, конечно, невзирая на согласие или несогласие матери, просчитать угрозу и озаботиться безопасностью детей. Правда, есть и такая данность: работу участковых оценивают по количеству возбужденных дел, а не предотвращенных преступлений, а деятельность опеки, среди прочего, – по количеству сохраненных проблемных семей.
Лишение родительских прав (оно же – умножение статистики социального сиротства или неполных семей) не идет в плюс, да и сама перспектива такой меры выглядит сомнительной(когда отчаянное утреннее «убивают!» сменяется вечерним расслабленным «мы тут того, помирились, отзываю заявление»). Вот если бы мать согласилась возбудить дело – другой расклад. Говорят, ее прямо-таки уговаривали, упрашивали. Не уговорили. Она пошла своим путем.
Но представим себе, что в полиции, и в опеке нашлись бы совестливые сотрудники, энтузиасты и, взволнованные участью детей, стали бы добиваться госпитализации социально опасного гражданина. Пусть супруга отзывает жалобы, но вот восемь заявлений от соседа (соседи сочувствовали Юлии и тоже писали в полицию). Достаточное ли основание? Как проверить факты, если он не пускает в дом? Что сказать врачам – бьет жену? Факты на стол! Что сказать суду, принимающему решение о госпитализации против воли больного? А жена взмахнет рукавом – «Мы просто ссорились, а теперь помирились». А сам он тихий, вежливый, на устах молитвы, ходит по утрам в молочную кухню. Детям, товарищи, нужен отец. Уж какой есть.
Не то чтобы невозможная затея – госпитализация без заявителя. Но нужны были незаурядные совместные волевые усилия прокуратуры, полиции и опеки. Только подозрение в исчезновении детей позволило правоохранителям получить санкцию на нарушение частного пространства, – слишком опоздавшую санкцию. Шуметь начало руководство детсада, куда ходили дети Беловых. Пока компетентные органы сетовали на бессилие, у детсада – получилось поднять тревогу.
Неразрешимое
Мы имеем дело с конфликтом классическим, много раз описанным, уже ставшим причиной множества трагедий: с одной стороны – приоритет прав личности и государственная установка на сохранение кровной семьи, с другой – право детей на собственно жизнь. Гражданин Белов, говорят, был знатным законником, умел отстаивать свои права. И государство их уважало: не ломилось в дом, не требовало пройти курс лечения, не преследовало за кровавую бытовуху. Пенсия, жилье, матпомощь. Невмешательство в частную жизнь. Редкий случай – государство поворачивалось вполне человеческим лицом к несчастнейшему своему гражданину – но при этом позволяло себе не рассматривать его с близкого расстояния.
Есть и еще один фактор, вторичный, но отметить его нужно. Если бы и в самом деле детей Белова отправили – да хоть временно – в безопасное казенное место, боюсь, имели бы мы совсем иные заголовки: «У многодетной семьи отобрали детей за бедность» или «У инвалида в Нижнем Новгороде отняли шестерых детей». Не исключено, что их авторами стали бы те же журналисты, которые сейчас клокочут в адрес опек и милиции, и делали бы они это совершенно искренне, от чистого сердца и по самому благородному душевному движению, вовсе не по заказу главреда. Потому что это приятно и душеполезно – защищать обездоленного, а уж человека с таким набором стигматизирующих признаков, как у Белова, – приятно вдвойне, сразу вырастают крылья и нимбы.
Для нимбов – растет и ширится новый простор. Реформа системы здравоохранения разгружает ПНИ и больницы – в ближайшие годы сотни тысяч пациентов психиатрического сектора выйдут «на волю», вернутся в семьи. Бояться их не надо, в большинстве своем это безобидные, кроткие люди. В большинстве, но не в ста процентов случаев. И кто-то из этого меньшинства однажды встретит девушку Юлю.
