«Директор одного детского дома как-то рассказал мне такую историю: в детдоме есть мальчик, назовем его Петя, ему 14. Петя сирота, курит с детских лет, в детдоме, понятно, тайно. И очень зависим от сигарет. И вот один парень, назовем его Витей, из нормальной семьи, семнадцати лет, прознав про Петину слабость, решил на этом сыграть (подростки могли встречаться, вместе гулять, детдомовским разрешено выходить за территорию). И стал Витя издеваться над Петей. Не буду описывать, что он заставил его делать (это было не физическое насилие, но это было ужасно). Но мало того, это издевательство Витя записывал на видео, он еще и разместил это видео в соцсетях. Издевался Витя ровно за одну сигарету. Так он платил Пете. И Петя был согласен!
Ролик вовремя увидели в детском доме. Директор вычислил Витю, ходил к нему домой, говорил с родителями. Витя безобразничать прекратил, но над Петей потом на улице все равно издевались.
А я все думала: ну как вырастают такие дети в нормальных вроде бы ведь семьях? Вот что этим 17-летним Витей двигало, когда он за одну сигарету так измывался над мальчишкой из детского дома?»
Объясняет психолог, руководитель АНО «Ресурсный центр социальных инициатив» Нана Оганесян:
Для взрослых – ужас, для детей – паритет
– В каждом отдельном случае есть своя причина, почему один ребенок, подросток начинает вести себя агрессивно, а второй принимает это и не сопротивляется. Но все же есть те общие предпосылки, которые все эти случаи объединяют. Это могут быть проблемы в семье: например, на мальчика-агрессора постоянно оказывается давление порой на грани эмоционального насилия, или он видит дома ситуацию насилия и копирует модель поведения. Это могут быть примеры поведения сверстников: в дворовой компании принято общаться достаточно жестко. Это может быть и воздействие алкоголя или наркотиков, агрессивное влияние СМИ, интернета, компьютерных игр, после которых наступает эмоциональная инвалидность – у человека блокируются механизмы сопереживания.
Каков психологический механизм возникновения собственной агрессии или униженности (в зависимости от ситуации и от типа личности?) У ребенка, который наблюдает насилие и не осознает его как переход границ, подавляется часть личности. Но эта часть не исчезает, а уходит в подполье, она неосознанная, но живая, как бомба, которая может сдетонировать в провоцирующей ситуации, и человек выступит или как агрессор, или как жертва в ответ на чужую агрессию.
Поэтому очень важно отметить, что в нашей ситуации насилия, когда Витя выступал как агрессор, а Петя – как жертва, ситуация обоими воспринималась как норма, иначе этого между ними бы не случилось. Посмотрите: один мальчик попросил сигарету, другой сказал, что отдаст ее в обмен на что-то. По понятиям обоих мальчиков это справедливо — отработать то, что дают. Иначе говоря, ни один из них не воспринял это как нечто выходящее за рамки, и спокойно принял «правила игры». В данной ситуации одного мальчика (Петю) не научили защищать свои личностные границы, и другого (Витю) не научили тому, что они вообще есть.
Когда один выступал как агрессор, а другой – как жертва, оба воспринимали ситуацию как норму, иначе она бы не произошла
Не молчите, хуже будет
Помощь в подобных конфликтных ситуациях должна быть двоякой. Первое: пострадавшая сторона должна перевести дело в правовую плоскость. Душа-душой, но не надо боятся проинформировать насильника, а если он несовершеннолетний, то и его родителей, о том, чем официально грозит подобное поведение. Мальчик, над которым совершено насилие, его родители или администрация детского дома имеют право возбуждать уголовное дело и подавать в суд на агрессора.
Взрослые – ответственные за участников конфликта, должны встретиться и выработать план выхода из кризиса. Нужно объяснить детям, что есть законы. И, если сами дети не могут контролировать свои действия, есть люди, которые поставят ситуацию под контроль и восстановят справедливость.
Конечно, школа или детдом нередко замалчивают подобные случаи, потому что снижаются их количественные и качественные показатели. Но случаи подобной агрессии опасно замалчивать, ведь это только поощряет безнаказанность. Надо действовать – думая, конечно, как минимизировать вред для пострадавшей стороны. Сейчас во всех учебных заведениях есть службы медиации, где ситуация будет рассмотрена в присутствии психолога и родителей или воспитателей с каждой из сторон. Да, иногда такие службы существуют номинально, но не всегда, есть специалисты, готовые разбираться в проблеме. Ребенка-агрессора могут поставить на учет внутри школы или в комиссии по делам несовершеннолетних. Очень важно показать такому ребенку, что защитники у его жертвы найдутся, и ему не все позволено.
Очень важно показать ребенку-агрессору, что защитники у его жертвы найдутся, и ему не все позволено
Нередко бывает, что родители ребенка-жертвы не откликаются на его слова, или им трудно об этом говорить. Можно пойти к другому человеку. Это может быть значимый близкий или специалист, работающий в данной области. Можно позвонить на детский телефон доверия. Но к психологу лучше обратиться после того, как будут оповещены правоохранительные органы, состоится встреча с директором школы и с родителями обеих сторон.
О душе
В подростковом возрасте идет переформатирование нервной системы человека, когда те механизмы и модели поведения, которым его учили раньше, начинают ослабевать. Он еще не умеет управлять собой и своим телом, просыпаются необъяснимые инстинкты, в том числе и деструктивные. Например, властвование над другим. Это чувство, которое доставляет удовольствие, наслаждение, и если человек это ощутил, он захочет его клонировать, повторять.
Обратная сторона властвования – униженность. Если человек пережил унижение и стыд, но не разобрался, не осознал, что с ним произошло, не отреагировал, то он снова и снова будет попадать в ситуацию унижения. Это как невыполненная контрольная, которую человек переписывает до тех пор, пока не совершит работу над ошибками.
Если человек пережил унижение и стыд, но не осознал, что с ним произошло, не отреагировал, то он снова и снова будет попадать в ситуацию унижения
Если ребенок-агрессор или ребенок-жертва воспитываются в семье, проблему нужно искать в семье, потому что участие в ситуации насилия означает, что ребенок или был свидетелем агрессии, или над ним самим совершали агрессию.
В знаменитом фильме «Никита» людей для зомбирования (чтобы они совершали криминальные действия) выбирали из неблагополучных семей, то есть из таких, у которых нет внутренних ограничений. Что это за ограничения? Есть понятие нормы, точка «стоп», дальше которой человек не должен заходить. И у одних эта система внутренних ограничений есть, а у других нет. Что такое воспитание, социализация? Это установка стоп-кранов, которые сработают в критических случаях. В ситуации Вити с Петей их не было у обоих мальчиков. Взрослые их не установили.
Травля всегда случается, когда вокруг детей очень слабые взрослые. Конечно, нужно знать механизмы взаимодействия между подростками, но на самом деле травля прекращается быстро, если взрослые могут взять ответственность на себя, договариваться между собой и найти способы решения.
Детдомовский как жертва всегда слабее
Главная задача психолога в работе с пострадавшим ребенком – добиться, чтобы он осознал то, что с ним произошло, как не норму, и понял, как нужно поступать в подобных случаях. Очень важно научить говорить такого ребенка «нет» в ответ на агрессию, это уже терапевтическая задача.
Детдомовский мальчик уязвим. Я, как человек, который работает в интернате, пришла бы на встречу с родителями мальчика-агрессора, встала бы за спиной униженного мальчика и сказала бы: «Он со мной! Говорите со мной, а пойду до конца, чтобы защитить своего ребенка».
У детдомовских детей нет опыта защищенности или ситуаций, когда уделяют внимание лично им. Вспоминаю такой случай: однажды молодой ученый из Израиля приехал в Россию, чтобы сделать дипломную работу, для которой было необходимо опросить детей с девиантным поведениям, ребят со сложной судьбой. Он обратился в несколько школ с просьбой позволить ему сделать опрос, но везде отказали, так как не хотели, чтобы кто-то узнал об их проблемах.
Я тогда занималась благотворительной помощью детям в одном из московских интернатов и попросила администрацию пойти нам на встречу и организовать исследование среди восьмиклассников. Дети восприняли это с воодушевлением, проснулись рано, в 7.30 утра, чтобы начать пораньше, заполнили все анкеты и вообще сделали все, что требовалось для исследования.
Ученый, проводивший анкетирование, был настолько тронут открытостью воспитанников интерната и их желанием помочь, что решил как-то отблагодарить детей. Он сказал, что вечером улетает в Израиль и, если дети напишут записочки с желаниями, сможет положить их просьбы в Стену плача. Это та ответная благодарность, которую он может предложить от чистого сердца.
Дети не написали записок. Аспирант был ошарашен, он обратился к педагогам, но они были настолько идентифицированы с детьми, что тоже не стали ничего писать.
Когда мы стали разбираться, оказалось, что дети считали, что не имеют права ничего просить у мира, что им ничего не положено просить и хотеть.
Меня эта история смутила, и мы с волонтерами стали делать все, чтобы дети чувствовали, что они интересны, заслуживают внимания, что могут что-нибудь для себя попросить. Мы стали учить их писать истории о себе, письма друг другу, много разговаривали с ними. Через несколько месяцев я спросила, написали бы они записочки, если бы этот ученый из Израиля приехал сейчас. Они сказали: «О да! Вот сейчас он увез бы мешок писем от нас!».
Другие истории
Как психолог, я часто сталкиваюсь со случаями травли и издевательств. Расскажу пару историй, чтобы лучше можно было понять внутренние побуждения детей, как агрессоров, так и униженных, из вполне на вид благополучных семей.
История 1: в одном классе с начальной школы травили девочку, – она была очень боязливой, неуверенной в себе. Девочка карабкалась изо всех сил, ситуацию осложняло то, что у нее был властный, строгий папа. Мы с ней работали, в какой-то момент ситуация смягчилась. Тут в класс пришла новенькая девочка с очень слабой успеваемостью. И первая девочка, которую травили, объединила весь класс вокруг травли новенькой. А новенькая оказалась агрессивной, дралась, детям это нравилось, они заводились…
Когда мы поговорили с мамой новенькой, оказалось, что ее дочка перешла в новую школу не потому, что они сменили район, а из-за проблем с коммуникацией, которые возникли в прежнем классе. Я сказала первой девочке, что она должна перестать травить новенькую, но она ответила, что если перестанет, снова начнут травить ее. Тогда мы собрались все вместе – обе девочки, их мамы, директор школы и я. Мы объяснили детям, что если они не прекратят, обеим грозит перевод на надомное обучение. Я предложила родителям девочек по очереди дежурить в классе, чтобы они наблюдали за своими детьми и проследили за тем, кто кого задирает и кто как реагирует.
Кроме того, на переменах рядом с девочками был кто-то из моих студентов и наблюдал, потому что требовалось время, чтобы девочки привыкли к другой манере поведения.
Драчливая девочка быстро угомонилась, потому что это была третья школа, которую она сменила, а первая девочка успокоилась, потому что боялась, мама будет подключать папу, а этого она не хотела.
История 2: иллюстрация того, что даже при хорошей психологической атмосфере в классе кто-то может принести проблемы извне. В одной элитной школе детей довольно рано разделили на гуманитарный класс (в нем почти не было мальчиков) и технический (в нем, наоборот, было всего пять девочек). В технический класс пришла новенькая, ее стали ее травить: «Мы будем тебя гнобить в течение определенного срока, разрисовывать портфель, рвать книги и тетради… Ты должна терпеть и, если пройдешь испытание, станешь своей. Если нет, мы будем макать тебя головой в унитаз». Она не согласилась.
Проблема осложнялась тем, что школа была очень престижная, и родители с соответствующими установками. Все знали жертву, но кто был зачинщиком, понять было трудно. До нас эта история дошла, когда уже родители грозились друг друга вывезти в лес и закопать.
У девочки, которую травили, был сильный властный дед, но не было отца. А зачинщица травли жила в семье с парализованным дедом. То, что от нее могут исходить проблемы, казалось наименее вероятным, такой она была круглой отличницей и выглядела благополучной. Оказалось, что у нее очень деспотичная мать, которая, ко всему прочему, заставляла ее ухаживать за дедом, в том числе гигиенически, – а для девочки 12-13 лет вот это очень трудно, да и неправильно.
В какой-то момент дед первой девочки, которую травили, сказал, что не будет пускать ее в школу. Я поговорила с ее одноклассниками. Сказала, что не позволю ее травить. Мне ответили – она провоцирует. Я ответила, что буду обсуждать ее поведение только после того, как травля прекратится. Я старалась объяснить ребятам, что мы все уязвимы и объектом травли может оказаться каждый. Разговор был очень жесткий, потому что ребята не понимали и не верили, что каждый может оказаться на месте «новенькой». И убедить их нелегко, но здесь важно вмешиваться, показать, что есть тот, кому не все равно, кто заступится, поспорит с ними и, может быть, предъявит веские аргументы.
Я разговаривала потом с девочкой – зачинщицей травли. Обещала, что ее не будут стыдить, но нужно договориться, чтобы больше она этого не делала. Во время разговора девочка расплакалась и рассказала про деда, маму, отстраненного папу и признала свою уязвимость.
Новенькую перестали травить. Но теперь она стала провоцировать одноклассников, например, падала и говорила, что ее толкнули, делала какие-то глупые вещи. Ребята ей говорили: «Перестань, хватит!». В итоге, не получив желаемого внимания, она ушла из школы. Конечно, она нуждалась в терапии, чтобы подсознательное желание унижения прекратило ее мотивировать, определять ее поведение. Но не всегда семья это понимает.
