15 и 16 декабря этого года в Берлине прошла международная конференция «Благотворительность как социальный феномен», в ходе которой российская делегация познакомилась, в том числе, и с опытом немецких сиротских учреждений. По данным немецких специалистов, среди их сирот проблемы с законом имеют единицы. В то же время, по некоторым оценкам в России за решеткой оказываются до 40 процентов выпускников сиротских госучреждений. Почему между нашими системами попечения о сиротах такая огромная разница, и как изменить ситуацию в лучшую сторону – об этом мы спросили одного из участников берлинской конференции, ректора ПСТГУ протоиерея Владимира Воробьева.
— Отец Владимир, почему вы принимали участие в этой конференции?
— По благословению Святейшего Патриарха Кирилла, в прошлом году в нашем университете было открыто отделение социальной работы. В нашей стране в период господства советской идеологии социальное служение Церкви было полностью уничтожено и сейчас только начинает восстанавливаться. Вполне естественно в этих условиях познакомиться с тем, как осуществляется социальная работа на Западе, где за это время был накоплен огромный опыт. Конференция в Берлине была полезна для нас. Между Паритетной академией в Берлине, которая готовит кадры для социальной работы, и ПСТГУ было подписано соглашение. Оно носит рамочный характер, и является первым шагом к организации будущего сотрудничества. Надо сказать, что коллеги из Германии готовы делиться своим опытом.
— Что из немецкого опыта социальной работы показалось вам интересным, может быть, какие-то проекты, которых нет у нас?
–В Германии развита социальная работа, и во всех направлениях есть много интересного. Например, у них есть дома, где вместе живут несколько детей из неблагополучных семей, а иногда даже дети с кем-то из взрослых. Есть некая условная «мама», которая занимается хозяйством и общим руководством. Дети, среди которых некоторые могут отставать в развитии, приучаются к ответственности, участвуют в обеспечении «семьи» необходимым трудом. Принимающей стороне был задан вопрос: «каков результат этих усилий. Бывает ли, что кто-то из выпускников попадает в тюрьму?» Известно, что в России огромен процент выпускников детских домов, которые вскоре после выхода из детского дома оказываются за решеткой. Нам ответили, что в Германии это исключительные, единичные случаи. То есть, в основном все как-то социализируются. Конечно, не всегда можно преодолеть отставание и недуги, но всегда их можно как-то скорректировать.
На эту деятельность требуются средства. Но, с другой стороны, дети живут в простых условиях, достаточно скромно. Можно строить гигантские соцучреждения, выделять большие деньги, но хороших отношений между людьми в них может не получиться, и персонал может относиться к своим обязанностям достаточно формально. В Германии в сиротских учреждениях специалисты выстраивают с детьми личные отношения, у них есть любовь к детям. Немцев не удовлетворяет формальный подход к этой проблеме.
— Почему между нашей и зарубежной государственными системами такая разница в подходе к детям и в эффективности?
— Думаю, что один из ответов подсказывается статистикой – в Германии более 80 процентов всей благотворительной социальной работы осуществляется Церковью. При этом проводимая работа финансируется государством. Люди, которые работают в социальной сфере, руководствуются чувством христианского долга, то есть имеют религиозную мотивацию. Государство считает разумным использовать церковный потенциал и дает на это средства.
— Почему наша Церковь не может похвастаться такими же масштабами социальной работы?
— На этот вопрос ответить легко – в течение 70 лет господствовала атеистическая идеология, и Церковь была лишена не только возможности, но и права заниматься благотворительностью. Лишена на уровне закона, то есть церковная благотворительность считалась преступлением. Вот парадокс – если находили недостаток в церковной жизни, то трубили на весь свет. А заниматься тем, чем Церковь всегда занималась, – добрыми делами, Церкви было запрещено. Между тем, до революции социальная деятельность Церкви была очень развита: больницы, богадельни, сестричества, братства. За 70 лет все это было полностью уничтожено, так что теперь даже корни этой деятельности найти трудно. Люди отвыкли. Отвыкли не только миряне, но и духовенство. Священники привыкли к тому, что они должны ограничивать свою деятельность стенами храма.
Поэтому сейчас, когда в церковной жизни наступила свобода, для духовенства оказалось не так-то легко выйти за церковную ограду. Приходилось напоминать, что необходимо идти в те места, где люди нуждаются в духовной и не только духовной помощи – в больницы, школы и, прежде всего, в детские дома, интернаты, богадельни, тюрьмы. Сейчас в нашей Церкви действует Синодальный отдел по социальной работе, открыты епархиальные отделы, при храмах появляются соцработники. Церковь возвращается к благотворительному служению, к диаконии. Но у Церкви нет средств для этой деятельности. Церковь до сих пор еще не может восстановить храмы, которые были ей возвращены в полуразрушенном состоянии. Так что организовать социальную работу в государственном масштабе Церкви очень трудно. За рубежом государство дает деньги, а Церковь – делателей, сотрудников, которые готовы трудиться «не за страх, а за совесть», которыми движет христианская любовь, желание бескорыстно послужить страждущим людям.
— А сможет ли наша Церковь гарантировать то христианское содержание своих проектов, о котором Вы говорите?
— Думаю, что да. В Церкви люди стремятся совершать социальное служение не формально. Многим даже не деньги нужны, они просто пошли бы в свободное время трудиться в церковных больницах или других социальных учреждениях, где присутствует христианское отношение к делу. Но для того, чтобы их работа была эффективной, требуются вложения в средства для этой деятельности. Инвалидам нужны коляски и средства реабилитации, лежачим больным нужны медицинские кровати, бездомным нужен приют, детям – качественные помещения. Если средства выделяться не будут, то возможностей для оказания помощи будет очень мало.
— Допустим, Церковь получила возможность конкурировать с государственными учреждениями за право выполнять социальный заказ, и церковные проекты, как более эффективные, например детские приюты, начали получать госфинансирование. Что еще, кроме денег, потребуется для того, чтобы Церковь смогла заниматься социальным служением, как это было до революции?
— Нужно восстановить утраченный менталитет, как в обществе, так и в церковной среде. До революции каждый верующий человек глубоко ощущал участие в благотворительности как свой непременный долг. Ведь большая часть храмов на Руси была построена купцами. Купцы строили школы, больницы, социальные учреждения. И не только купцы. Мы знаем богатые дворянские семьи, которые занимались благотворительностью. Шереметьевы построили богадельню, в которой теперь размещен институт Склифосовского. Первая градская больница – это бывшая Голицынская. Патриаршая больница имени святителя Алексия была построена купцами Медведниковыми. Вспомним Морозовскую детскую больницу. И таких благотворителей до революции было много, а главным благотворителем была, конечно, царская семья. Для всех без исключения православных оказать помощь нуждающемуся было нормой. Тогда не было детских домов, но не было и сирот, которые бы жили на улице, потому что таких сирот всегда принимала какая-нибудь семья. При многих храмах были небольшие богадельни. Были общества, которые боролись с общественными пороками. Например, с пьянством. У нас, современных христиан, сознание своего долга в этой сфере до сих пор не достигло дореволюционного уровня, и его необходимо восстанавливать в умах и сердцах людей. Государство пока не понимает в должной мере, что недостаточно просто выделять деньги на соцучреждения. Нужно позаботиться и о том, чтобы в них работали люди правильным образом настроенные. Сейчас на детские дома деньги выделяются, но нет достаточной заботы о том, как там воспитывать детей.
В Германии государство доверяет Церкви и не боится с ней сотрудничать, и это сотрудничество вполне законно. Даже в такой атеистической стране, как Франция, существует достаточно большое количество католических школ и ВУЗов, и они получают существенное государственное финансирование. За границей широко используются возможности Церкви для реабилитации алкоголиков и наркоманов. По статистике хорошо известно, что религиозная реабилитация оказывается наиболее результативной.
А у нас как заноза застрял в сознании многих людей ленинский декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, и люди боятся такого сотрудничества. Православных школ очень мало, они маленькие и, тем не менее, возможность поддержки государством обсуждается уже который год. Получается, что православное население платит налоги, но, если родители хотят, чтобы ребенок получил православное образование, им приходится оплачивать образование второй раз. Те деньги, которые они отдали за образование своих детей в виде налогов, им никто не возвращает.
— Вы сказали, что в первую очередь необходимо восстановить утраченный менталитет. Что для этого нужно сделать?
— Нужна проповедь, нужна законотворческая инициатива, нужно пользоваться теми возможностями, которые представляют общественные организации. Я знаю, что в ЦФО общественный совет провел в жизнь довольно много хороших инициатив. Проблемы должны рассматриваться в Госдуме, должны быть приняты законы, которые помогают организовать сотрудничество государства с Церковью. Необходимо объяснять, что такое сотрудничество будет полезно и государству, и Церкви. Что религия — это не «опиум для народа», как говорил Ленин. Наоборот, это самое высокое духовное устроение, которое помогает человеку быть человеком, и делает общество человеческим, где человек человеку – не волк, а брат и ближний.
Беседовал Кирилл МИЛОВИДОВ
