Сборник статей Вальтера Беньямина «О подобии» (2012) представляет интерес не только для специалистов и поклонников влиятельного немецкого мыслителя, но и для, казалось бы, неблизкой автору христианской и, в частности, православной аудитории.
Всем неравнодушным
Книга, выпущенная издательством РГГУ в серии «Современные гуманитарные исследования», озаглавлена «О подобии. Медиаэстетические произведения» и содержит пятнадцать текстов Беньямина – статей, эссе, отдельных фрагментов и писем. Большинство из них ранее на русский не переводились.
Издатели сочли, что эти тексты объединены (цитирую из аннотации): «проблематикой изменяющихся <…> миметических способностей человека, в генеалогическом исследовании которых Беньямин надеялся обнаружить упущенные в истории возможности справедливого, не опирающегося на насилие, общественного взаимодействия и свободных культурных практик». Но пусть широкого читателя (не увлеченного, пардон, мимесисом) данное определение не смущает – на самом деле Вальтер Беньямин анализирует, описывает, осмысляет на страницах этой книги много больший спектр вопросов, и вопросов далеко не столь узко-научных, а как раз наоборот – междисциплинарного и общегуманитарного характера. Поэтому «сюжеты» этой книги непосредственно или потенциально любопытны переводчикам-филологам и любителям кинематографа; социологам и искусствоведам; исследователям «общества спектакля» и политическим активистам; гражданам, неравнодушным к будущему человечества, – и анахоретам, чуждым социальных интересов, но озабоченным, например, мессианскими идеями.
Полезно, думается, знакомство с Беньямином – его идеями, гипотезами, прозрениями – и православному читателю, понимающему толк в философской эссеистике. И не только оттого, что оппонентов «надо знать в лицо», но скорее потому что этот автор – как показывает вдумчивое чтение – вовсе не противник церкви, а скорее ценный собеседник и союзник христианства на многих идеологических фронтах. Последнее становится особенно заметным лишь теперь, спустя 70 лет после трагической кончины Беньямина.
Свой чужой
Вальтер Беньямин родился в Берлине, в еврейской семье на исходе XIX века. С тридцатилетнего примерно возраста начинает публиковаться в прессе. Его статьи, рецензии, эссе могли бы называться словом «критика» – кабы не заметно большая, нежели обычно мы находим в текстах «критиков», глубина мышления, охват проблем и важность выводов. Начиная с самых первых публикаций, неизвестный молодой писатель обращает на себя внимание единством трех достоинств – познаниями ученого, многозначительностью философа и мастерством незаурядного стилиста. Но если в жанровом, формальном отношении эти тексты не претендовали на новаторство (в конце концов, история литературы помнит и Плутарха, и Монтеня), то вопрос об идеологической принадлежности Беньямина вызывает определенные сложности до сих пор. Приписать этого автора к какой-либо научной школе, художественному направлению или политическому лагерю – дело решительно трудное: Беньямин был и остается свой среди чужих, чужой среди своих.
Философ Ханна Арендт описала его так: «Человек гигантской эрудиции, он не принадлежал к ученым; занимался текстами и их истолкованием, но не был филологом; его привлекала не религия, а теология и теологический тип интерпретации, для которого текст сакрален, однако он не был теологом и даже не особенно интересовался Библией; он родился писателем, но пределом его мечтаний была книга, целиком составленная из цитат; он первым в Германии перевел Пруста (вместе с Францем Хесселем) и Сен-Жон Перса, а до того — бодлеровские Tableaux parisiens, но не был переводчиком; он рецензировал книги и написал немало статей о писателях, живых и умерших, но не был литературным критиком; он создал книгу о немецком барокко и оставил огромную незавершенную работу о Франции девятнадцатого века, но не был историком ни литературы, ни чего бы то ни было еще; я надеюсь показать, что он был мастером поэтической мысли, притом что ни поэтом, ни философом он тоже не был…»
Это примечательная характеристика чересчур преувеличена (так, Беньямин, конечно, был и самым настоящим переводчиком, и литературоведом, и художественным критиком, и т.д., и т.п.), но «промежуточный», в профессиональном смысле, статус Беньямина, его ярко выраженную несводимость ко всем перечисленным «званиям» она описывает чрезвычайно точно. Не менее расплывчата, верней, неоднородна его интеллектуальная генеалогия. Обычно принято указывать влияние марксизма (переосмысленного до неузнаваемости), иудейский мистицизм, социологию искусства и французскую литературу, которая была для Беньямина ближе, чем немецкая. Не самые, признаем, родственные корни для православных россиян, но повторюсь – они нас не должны смущать: пословица «не знаешь – где найдешь, где потеряешь» – как раз про неприкаянного Беньямина.
Добрая аура и боту приятна
Самый знаменитый текст и сборника, и Вальтера Беньямина – «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1935 г.). Напомню вкратце основные его положения. Свидетель научного прогресса своего времени, Беньямин анализирует передовые технологии, уже объявленные новыми видами искусства, и спрашивает, что их отличает от традиционных художественных форм. Взять репродукцию: в чем ее отличие от оригинала? Беньямин дает такой ответ: «Даже в самой совершенной репродукции отсутствует один момент… здесь и сейчас произведения искусства – его уникальное бытие». И далее: «то, что при этом исчезает, может быть суммировано с помощью понятия ауры: в эпоху технической воспроизводимости произведение искусства лишается своей ауры. Этот процесс симптоматичен, его значение выходит за пределы области искусства. Репродукционная техника <…> выводит репродуцируемый предмет из сферы традиции». Тиражирование предмета заменяет его уникальное проявление массовым, а оторванность репродукции от времени и места своего предмета – позволяет насильственно «приближать ее к воспринимающему человеку, где бы тот ни находился». Оба эти процесса приводят к «глубокому потрясению традиции». Именно поэтому фотография, например, тяготеет к экспозиционной составляющей, вытесняя культовую. Однако «культовое значение не сдается без боя. Оно закрепляется на последнем рубеже, которым оказывается человеческое лицо. Совершенно не случайно портрет занимает центральное место в ранней фотографии. Культовая функция изображения находит свое последнее прибежище в культе памяти об отсутствующих или умерших близких. В схваченном на лету выражении лица на ранних фотографиях аура в последний раз напоминает о себе. Именно в этом заключается их меланхоличная и ни с чем не сравнимая прелесть. Там же, где человек уходит с фотографии, экспозиционная функция впервые пересиливает культовую».
Разбирая природу кинематографа, Беньямин исследует и работу киноактера (вынужденного играть отдельные сцены перед камерой), и монтажную специфику (не соблюдающую естественную дистанцию, но вторгающуюся в реальность), и многие другие ракурсы, среди которых остановимся на знаменитом споре, считать ли ту же фотографию искусством. Любопытно, отмечает Беньямин, что прежде никто не поставил вопрос, «не изменился ли с изобретением фотографии и весь характер искусства». То же случилось затем и с появлением кино. Беньямин цитирует его восторженных сторонников, в частности, «Александра Арну, который прямо завершает свою фантазию о немом кино вопросом: «Не сводятся ли все смелые описания, которыми мы воспользовались, к дефиниции молитвы?» – и добавляет: «Чрезвычайно поучительно наблюдать, как стремление записать кино в «искусство» вынуждает этих теоретиков с несравненной бесцеремонностью приписывать ему культовые элементы».
Предсказание
Беньямин замечает, что новые технологии меняют отношение масс к искусству – из консервативного (по отношению к авангарду, например) оно становится прогрессивным (по отношению к кинематографу); а экспертная установка все больше совпадает в нем с гедонистической, то есть с чувством удовольствия. Отсюда и восторги Маринетти (основателя итальянского фашизма) военными кампаниями и зрелищами массовой гибели и разрушений, а также взятый фашистами на вооружение принцип «Пусть погибнет мир, но торжествует искусство». Беньямин доказывает, что фашизм последовательно и неизбежно приходит к эстетизации политики, а апогеем этого процесса становится война – этот «мятеж техники, предъявляющей к «человеческому материалу» те требования, для реализации которых общество не дает естественного материала». Цель войны – среди прочего – ликвидация ауры. «Вместо того, чтобы строить водные каналы, она направляет людской поток в русла траншей, вместо того, чтобы использовать аэропланы для посевных работ, она осыпает города зажигательными бомбами, а в газовой войне она нашла новое средство уничтожения ауры».
Беньямин закончил этот текст в 1936 году, то есть за несколько лет до того, как человечество увидело самые ужасающие подтверждения его правоты (которые автору не суждено уже было застать). Надежды Беньямина на одобрение коллег не подтвердились. Текст – нынче самый цитируемый из всего наследия – так и не был опубликован. Впервые он увидел свет лишь спустя 15 лет только после смерти автора.
Материализм, капитализм и конформизм
В заключение отметим две других крайне полемических статьи этого сборника –«Капитализм как религия» и «О понятии истории». В первом тексте – как это и следует из названия – Беньямин доказывает, что капитализм представляет собой чистый и, возможно, самый радикальный культ без особой догматики и особой теологии; культ, выросший из кальвинизма и якобы призванный «для освобождения от забот, мучений, беспокойств», но де факто не освобождающий ни от чего и враждебный всем традиционным религиям, стремящий отменить их все («в том и состоит историческая неслыханность капитализма»).
Во втором – «О понятии истории» – Беньямин (которого нередко называют марксистом) обрушивается на «исторический материализм со всей мощью своего критического аппарата. Это исключительно ценные наблюдения, вдвойне актуальные и для нашей эпохи. Автор доказательно сравнивает материалистическую идеологию с шахматным «автоматом» древних веков, который якобы сам побеждал партнеров по игре, а на самом деле – играл не он, а невидимый благодаря хитроумной системе зеркал горбатый карлик – шахматный мастер. Беньямин имеет в виду, что для материализма таким горбатым карликом (нередко стыдящимся в наше время своего облика) служит теология, без который материализм представляет собой пустышку.
Но главным врагом человеческой культуры и будущего Беньямин считает не фашизм, не капитализм и даже не материализм, а… конформизм. «В каждую эпоху необходимо пытаться вырвать традицию у конформизма, который стремится воцариться над нею. Мессия ведь приходит не только как избавитель; он приходит как победитель антихриста».
