О юродивых написано немало, и о них мы говорить сейчас не будем. Тем более, второй тип отношения к инвалидам встречался во много раз чаще.
«Пугало для здоровых»
При Иване Грозном был принят экстренный свод законов под названием «Стоглав», в котором была специальная глава – «Ответ о богадельнях, и о прокаженных, и о клосных, и о престаревшихся, и по улицам в коробах лежащих, и на тележках и на санках возящих, и не имущих главы где подклонити».
Таковых сограждан следовало направлять в монастыри, но не ради их благополучия, а «чтобы не быть им помехой и пугалом для здоровых».
Красноречивее не скажешь.
Впрочем, уже при третьем Романове – Федоре Алексеевиче законодательство ужесточается. Начиная с 1677 года «убогим» запрещается просить милостыню и вообще «бродить по дорогам».
Кроме того, закон лишал слепых и глухих права распоряжаться собственным имуществом.
Интересно, что указ этот, хотя и постоянно нарушался, прижился в отечественном законодательстве. Лев Толстой писал: «Один раз, идя по Афанасьевскому переулку, я увидал, что городовой сажает на извозчика опухшего от водяной и оборванного мужика. Я спросил:
– За что?
Городовой ответил мне:
– За прошение милостыни.
– Разве это запрещено?
– Стало быть, запрещено, – ответил городовой».
При Петре же Великом возник ряд законов «о дураках». Таковыми признавались граждане, которые «отповеди учинить не могут, не годятся ни в какую науку и службу, недвижимое к пустому приводят, беспутство расточают». Им было запрещено входить в наследство и жениться.
Петровские нововведения тоже попали на благодатную почву. Показательно свидетельство об «испытании» калужского обывателя Адриана Сорокина калужским же священником о. Александром Воронцовым в 1906 году. Тот запрещал Адриану жениться, и вот на каком основании: «на все мои вопросы давал ответы неудовлетворительные, так например: на мой вопрос: у кого больше денег, если у меня 80 копеек, а у него 1 рубль, он ответил: «у вас всегда больше денег»; на вопрос, сколько у него на руках пальцев, он ответил: «много», а сколько именно, сказать не мог и кроме того не мог отличить правой руки от левой и т.д.»
Кстати, все это не мешало калужским властям зачислить несчастного Адриана в ратники ополчения.
Газета же «Архангельск» предупреждала местных обывателей (представляет интерес сам стиль этой заметки): «Начинают прибывать в Архангельск разные калеки, Богом убитые люди. Здесь они кормятся все летнее время и кое-что сберегают на зиму. Не пройдет недели-двух, все перекрестки рыночной площади будут облеплены этими убогими; некоторые из них займут наиболее выгодные, в смысле размера доброхотных даяний, места и будут «сидеть» на них в течение всего лета».
В Вологде же практиковался своего рода туристический аттракцион. Желающим демонстрировали сошедшего с ума поэта Константина Батюшкова.
Вот впечатления одного из «туристов»: «Я вошел тихо. Дверь, ведущая в залу, была немного отворена и, когда я взглянул туда, мне мелькнула какая-то белая фигура, ходившая из угла в угол по комнате. Я вгляделся: это был старичок небольшого росту в белом полотняном сюртуке; на голове у него была бархатная темно-малиновая ермолка; в руках белый платок и серебряная табакерка; на ногах черные спальные сапоги…
Он сейчас услыхал шум в передней, подошел к двери, взглянул на меня и, быстро повернувшись, ушел… Вскоре опять послышались шаги; взошел сам хозяин. После обыкновенного приветствия он, зная, зачем я приехал, сказал мне прямо: «Вы его видели; он тут ходил, беленький, седой старичок… Теперь он не выйдет до самого чаю… Он не любит, если приходят его смотреть»».
А вот газетная заметка от 1912 года: «В центре Рыбинска, днем проходил по улице слепой нищий П.М.Рыбин со своим племянником-поводырем; оба выпрашивали у прохожих на пропитание. Вдруг к слепому подбегают двое неизвестных грабителей с криками: «Стой, ни с места! – Деньги или смерть!» Нищий отдал грабителям весь свой сбор, в сумме 10 с половиной копеек».
Не удивительно, что вся дореволюционная практика помощи инвалидам – богадельни, приюты, убежища – сводилась исключительно к изоляции. Любая интеграция в то время – при таком-то отношении – была в принципе невозможна.
Птица с огнем
Единичные случаи интеграции, кончено же, встречались. Но это не было интеграцией инвалида в привычном для нас смысле слова. Речь о другом – о том, что человек силой своего характера поднимался над своим недугом.
Классический пример – Константин Циолковский. Он был инвалидом – после перенесенной в детстве скарлатины практически полностью потерял слух – и не стеснялся это признавать.
Писал о поступлении преподавателем в калужское женское епархиальное училище: «Училище как раз подходило к моему калечеству, ибо надзор был превосходный. Сам по глухоте я не мог следить за порядком». И в другом месте: «Последствия болезни – отсутствие ясных слуховых ощущений, разобщение с людьми, унижение калечества – сильно меня отупили».
Но никто ему – как инвалиду – не помогал ни в трудоустройстве, ни в организации опытов. Не помогали ему – многодетному отцу – и материально. Не было в Калуге волонтеров.
Были простые обыватели, которые глядели в вечернее небо и лениво судачили: «Что же это – и вправду звезда, или чудак-учитель снова пускает свою жуткую птицу с огнем?»
Циолковский, действительно, ставя аэродинамические эксперименты, запускал в темноте искусственную-птицу-ястреба с горящими лучинками.
Чтобы выжить, прокормить семью и продолжать свои эксперименты, Циолковский устраивался на несколько рабочих мест, сам конструировал для себя так называемые «слухачи» – с годами они становились все больше и больше.
При этом о недуге Константина Эдуардовича знала вся Калуга. Не удивительно – ведь Циолковский, против воли, постоянно «подставлялся». Ученый вспоминал: «Вздумал я сделать сани с колесом так, чтобы все сидели и качали рычаги. Сани должны были мчаться по льду. Потом я заменил это сооружение особым парусным креслом. По реке ездили крестьяне. Лошади пугались мчащегося паруса, прохожие ругались. Но, по глухоте, я долго об этом не догадывался. Потом уже, завидя лошадь, поспешно убирал парус».
Плюс, опять же, «слухари», которые не скроешь.
Несчастный придворный
Кстати, в той же калужской губернии обретался еще один известный инвалид – юродивый Митя Коляба, он же Дмитрий Попов.
Морис Палеолог, посол Франции в Санкт-Петербурге, так писал о нем: «Митя Коляба такой же слабоумный, «блаженный», «юродивый», как тот, который произносит роковые слова в «Борисе Годунове». Он родился около 1865 г. в окрестностях Калуги, он глухой, немой, полуслепой, кривоногий, с кривым позвоночником, с двумя обрубками вместо рук. Его мозг, атрофированный, как и его члены, вмещает лишь небольшое число рудиментных идей, которые он выражает гортанными звуками, заиканием, ворчанием, мычанием, визжанием и беспорядочной жестикуляцией своих обрубков. В течение нескольких лет его призревали из милости в монастыре, в Оптиной Пустыни, близ Козельска».
Впоследствии Митя Коляба оказался при дворе, был задействован в ссоре между епископом Гермогеном и Григорием Распутиным, предсказал падение Порт-Артура и вообще весь печальный исход Русско-японской войны, стал вдруг жертвой придворных интриг, одно время скрывался. Словом, вел жизнь, скорее свойственную этакому супермачо, нежели тяжелому инвалиду. Сам при этом вряд ли понимая, что с ним происходит. Его просто использовали в своих политических игрищах сильные мира сего. И, конечно же, некому было его защитить.
Избранные инвалиды
Впрочем, вернемся к Циолковскому. Он в советское время был признан. Его семидесятипятилетний юбилей обставлен был парадно. На нем присутствовали представители столичной прессы.
Один из них – в то время еще молодой Лев Кассиль – писал: «Занавес пошел вверх величественно, как аэростат. Все в зале встали, горячо и любовно аплодируя. На авансцене в большом кресле у стола сидел Циолковский… Земляки рьяно хлопали.
Циолковский встал. Он подошел к рампе, снял котелок и стал медленно махать им, далеко заводя вытянутую руку вверх за голову. Так машут встречающим с палубы корабля, хотя бы и межпланетного».
Прошло три года, и Циолковского похоронили – не на кладбище, а в самом центре города Калуги, в тогдашнем Загородном парке.
С этого момента интегрированность инвалида – удел избранных. Если такое и случается, это становится событием, достойным художественного романа. Николай Островский – «Как закалялась сталь», Алексей Маресьев – «Повесть о настоящем человеке». Остальным иной удел – многочисленные дома престарелых и инвалидов, госучреждения тюремного типа. Не будем здесь описывать ужасы этих резерваций, им посвящены две гениальные, пронзительные книги – художественная «Дом в котором» Мариам Петросян и документальная «Я сижу на берегу» Рубена Гальего.
К счастью, в наши дни подобное проблематично (из осторожности избежим слова «невозможно»). Интернет изменил мир. С одной стороны, создано солнечное пространство, в котором существуют волонтеры, священники, благотворители и другие достойные люди, делающие жизнь инвалида максимально полноценной. С другой стороны, сеть проникла даже в самые укромные углы упомянутых резерваций, а наиболее возмутительные случаи нарушения прав инвалидов через несколько часов становятся известны всем.
