Это было 17 декабря 1957 года. Это я точно знаю. В 56 году, за год до этого, меня чудом (а это все – Божья милость, великая милость, благодаря которой не погибла целая семья, состоявшая из моей больной мамы и трех маленьких детей, которым к 57 году было 15, 13 и 11 лет). Вернулся отчим, которому дали 25 лет исправительно-трудовых лагерей в Коми АССР. Ему не хватило одной буквы до расстрела. 25 статья, 10 пункт. Наступил 56 год, когда после смерти Сталина пришел Хрущев и стал освобождать людей из лагерей. И вот мой отчим был освобожден и приехал к нам из Инты, которая находится на севере, у Воркуты, в пустыню Казахстана. В ссылку. Мы жили там в землянке в глинобитном домике, и я там работала бухгалтером. Нас все время проверяли, чтобы мы не выходили за переделы нашей ссылки, а если бы мы убежали, то это – 20 лет строгого режима, то есть смерть. Но мама мне все время говорила, что мне надо добежать до Москвы. И я действительно убежала тогда, потому что семья погибала.
Так вот, в 56 году нас всех освободили, и архиепископ Ермоген, Царствие ему Небесное, который в Ташкенте был правящим архиепископом и до которого я во время побега добралась, предложил мне работать у него бухгалтером свечного производства, которое у них было начато. Я стала там работать и проработала год. Через год архиепископа Ермогена сняли. Там все время шли проверки – хороших священников, а тем более архиереев убирали, ставили работников КГБ. Я уехала потому, что один батюшка, отец Серафим, сказал мне, что нужно доехать до Москвы, идти к митрополиту Крутицкому Николаю (Ярушевичу), который был у нас в Париже и там собрал всю эмиграцию, соединил и воссоединил с Московской Патриархией. Потом, к сожалению, парижский митрополит Евлогий, который все это делал, умер. Дальше в Париж присылали таких архиереев, которых русская эмиграция принять не могла, и эмиграция снова разбилась на три юрисдикции.
Первая – очень маленькая часть – оставалась верной Московской Патриархии. Но главных храмов у этих юрисдикций не было, было только такое Трехсвятительское подворье, которое было верно Московской Патриархии. Оно находилось в 15-ом округе в Париже, и это был бывший гараж. Из гаража был сделан храм. Он принадлежал Московской Патриархии, это была ее юрисдикция.
Другая юрисдикция была Зарубежной Церкви под председательством Антония (Храповицкого). По-другому она называлась иногда Синодальной Церковью. В ней тоже было очень немного человек, которые тоже ютились в разных храмах, переделанных из квартир и домов.
И только одна юрисдикция обладала большим настоящим очень красивым храмом, построенным в конце XIX в. в Париже на Рю Дарю, – храмом Александра Невского. Это была юрисдикция Константинопольская, они по благословению Патриарха Тихона подчинялись Константинопольскому Патриарху. Патриарх Тихон это благословил, потому что он был в очень тяжелом положении: разбежалась вся Русская Церковь в разные части мира и нужно было, чтобы они не превратились в еретическую Церковь, чтобы они были Православной Церковью, то есть во главе должен был стоять православный экзарх, православный епископат. И вот Святейший Патриарх Тихон благословил тех священников и даже архиереев, которые уезжали, или присоединиться к той Православной Церкви, которая находится в том месте, где они оказались. Ну, например, если бы они оказались в Сербии, а в Сербии, вы знаете, есть Сербская Православная Церковь, значит, тогда они относились бы к Сербскому Патриарху. Если бы они оказались где-нибудь в Болгарии, там тоже есть Православная Церковь.
Но если они окажутся где-нибудь в Испании, во Франции, где нет Православной Церкви, тогда им нужно поехать или написать Святейшему Патриарху Константинопольскому, называемому Вселенским Патриархом, высшему по чести, но равному, скажем, по рангу, как и все остальные епископы. Тогда наш Патриарх Тихон благословил тех, кто окажутся в стране, где нет Православной Церкви, обратиться к Вселенскому Патриарху. И вот именно таким образом появилась возможность оказаться под крылом, под юрисдикцией Константинопольского Патриарха. Другой возможностью было сохранить юрисдикцию Московской Патриархии, но общения с Москвой не было никакого: ни писем, ни телеграмм, телефонов совсем не было. То есть не было никакой возможности сношения с Москвой. Ведь все-таки юрисдикция подразумевает управление, а как управлять, если никаких контактов? И тогда те священники (епископов там, по-моему, не было; нет, был епископ Вениамин (Федченков), но как ему было сноситься с Москвой?) просто ждали. И, кстати, так и говорил Патриарх Тихон, что когда кончится вся эта ложь, можно будет снова возобновить нормальные сношения с Церковью Московской.
А третья юрисдикция, тоже по благословению Патриарха Тихона, составилась из тех епископов, которые вместе составили такой Синод, соединились и временно управляли Русской Церковью, оказавшейся в эмиграции. Это скучно, но я просто рассказываю, чтобы вы знали, что были три такие юрисдикции.
А потом, после войны, когда она так неожиданно закончилась, потому что, вы же знаете, что в начале войны было такое положение, будто немцы уже дошли чуть ли не до самой Москвы и будто весь мир немецкая армия уже пленила. Это как раз мое детство было, мне было лет десять, когда произошла победа над Сталинградом, и это был резкий перелом во время войны, и немцев, которые уже добрались до Сталинграда (ныне Волгограда), и Москвы, и Ленинграда тогдашнего, стали «отпихивать», оттеснять – и, как вы знаете, в 45 году – победа. И весь мир, в общем-то, прекрасно осознал, понял, что победу на самом деле одержал не кто иной, как Россия, которая тогда называлась Советским Союзом.
Ну, соответственно, и Церковь должна была появиться. Может быть, не все знают (я сама это только недавно прочитала), что к концу войны у нас во всем Советском Союзе было 100 открытых храмов. 100 храмов! В одной Москве сейчас храмов больше! Во всем Советском Союзе, включая Прибалтику, включая Кавказ – все эти огромные расстояния, которыми владел Советский Союз. Это одно. И было на свободе 4 епископа. Остальные были в лагерях и так далее. Представляете, во что превратилась Церковь? В 4 епископа и 100 храмов.
Тут Сталин стал освобождать епископов, но их к тому моменту в живых было не так и много. По-моему, самое ценное, что осталось для нас, – это воспоминания и данные, оставшиеся о мучениках и исповедниках Русской Церкви. В общем, тех, кто еще были живы, их стали освобождать и храмы стали строить. Небольшие, конечно, храмы, но хоть какие-то стали появляться. И после войны не было уже такого сильного гонения. После смерти Сталина в 53 году появился Хрущев, который через два-три года, в 56 году, начал освобождать колоссальное количество заключенных, но почему-то он решил уничтожить всякую религию и стал злейшим врагом нашей Церкви. Вот такой странный человек был. Я это говорю к тому, чтобы вы поняли, какое положение было в Церкви.
А я родилась и выросла во Франции, в Париже, где после войны, конечно, появились советские посольства, консульства, и они предлагали всем бывшим эмигрантам, таким, как наша семья, принять советское подданство, получить документы, паспорта и возвратиться на родину. И я помню, что митрополит Крутицкий Николай, который к нам приезжал, соединил Церковь с Московской Патриархией. Он для этого и приехал, чтобы воссоединить, чтобы Церковь не подчинялась Константинополю или Синодальной Церкви, а чтобы она вернулась к своей родной московской Церкви. Вот он всегда говорил: подождите сразу кидаться ехать на родину, потому что родине нужно залечить свои раны после войны.
Но на самом деле он просто знал, что ждет этих эмигрантов. А мы все хотели верить, что все кончено, что все эти советские страшные 30 годы, о которых мы почти ничего не знали, закончились. Да и вообще мы ничего не знали, что творится… И мы хотели верить, что тут все хорошо и что «родина нас ждет с раскрытыми объятьями», как однажды сказал Сталин. Мы очень хотели в это верить. Потому что к концу войны у нас были очень сильные патриотические чувства: Россия победила! Именно Россия, а не Советский Союз. Мы так были рады, что кончилась эта пора… И мы действительно верили, что объятия, которые «были открыты», нас ждут. Но мы не знали, что потом они закроются на нас. И крепко-крепко закроются.
Узнать ничего нельзя было. Я помню, мой отец, например, не знал, жива его мать или не жива. А как узнать? Это был действительно железный занавес. Были страшные слухи. То ли что в Советском Союзе сажают всех и вообще творятся страшные вещи, то ли что это все на самом деле вражьи выдумки, а на самом деле все хорошо и все свободны. И когда люди начали возвращаться целыми эшелонами поездов, как им дать знать о себе? Писать письма? Вы представляете, какие проверки? Ведь это все проходило через цензуру. И вот одни поехали, затем еще один эшелон и еще один… И ты ничего не знаешь о том, как они живут.
В Париже среди русской эмиграции ходил такой анекдот. Готовится к отправке следующий эшелон, и семья и друзья их решили, что поедут и из Советского Союза напишут, что там все замечательно, что их хорошо встретили, что там свобода… Но приложат фотографию тех, кто поехал. И договорились, что если на фотографии люди, которые там изображены, будут стоя, то, значит, там все хорошо. Если сидят, значит, сажают – и дело дрянь. И вот ждали-ждали, когда же придет это письмо и фотография. Наконец, пришло. А на фотографии все лежат.
Я помню, нам это рассказали перед нашим отъездом. Но мы не хотели верить. Мы думали, что это злыдни-враги… А на самом деле это было недалеко от правды. Когда нас привезли, нас сразу не посадили. Многих сразу сажали. Многих и сажали, и расстреливали, и отправляли в Воркуту… Вот я сейчас получила книгу под названием «Из Москвы в Москву через Париж и Воркуту». Так вот, нас не сразу, потому что мой отчим, второй муж мамы, был грузином из князей Чавчавадзе. И их привезли в Тбилиси, в Грузию. В семье нас было девять человек, нас привезли и сразу не посадили, а как-то стали проверять. Детей отправили в школы, детские сады. Дети были совсем маленькие, когда их привезли: 3 года, 5 и 7.
Через пять лет моего отчима вдруг на улице остановили и задержали. Мы ничего не знали. Он просто пошел в магазин и не вернулся. Мама начала ждать, искать, бегала везде… Мало ли, скорая помощь, морг – везде искали. А потом ей сказали, что если человек пропадает, то, значит, он в КГБ. Тогда мама еще не знала эти буквы… Но потом она добралась до них, и ей сказали, что, действительно, наш отчим у них, но его проверят, и он приедет домой. Не буду об этом так долго, потому что я должна рассказать совсем другое.
Через три месяца туда, где мы жили, а жили мы в крипте церкви св.Михаила Тверского, пришли. Ночью, конечно, в три часа ночи пришли. И сказали: сейчас же одевайтесь, собирайтесь. Сделали обыск, забрали все, что оставалось у нас. И всех нас, троих маленьких детей, маму и меня (дедушку отправили в старческий дом до этого, а старший брат уехал в Москву), посадили в грузовик, довезли до товарной станции и погрузили в вагоны… Мама постоянно спрашивала, куда нас везут, а ей отвечали: приедете – узнаете. Все, молчать. И едем мы день за днем. Был конец декабря. В общем, было очень-очень тяжело.
Вы не знаете, что такое ссылка в Казахстане. Там не было не только церкви, там не было крещеных людей. Там жили казахи-магометане и ссыльные карачаевцы, балкарцы – одним словом, нехристиане. Ужасные условия. Там и крещеного человека не встретишь нигде. И нельзя выходить из этого места. Мы – в ссылке. И вдруг нам принесли икону, которая потом передавалась в нашей семье из поколения в поколение – чудотворную икону Тихвинской Божьей Матери. Пришла какая-то женщина и говорит: я все продала, что было (она была из другой ссылки, их, белорусов, ссылали через полгода после нас). Она была католичкой, а ее муж умер, и она спрашивала у нас, куда бы ее пристроить, кто бы ее купил. А я уже к тому моменту устроилась работать, и, слава Богу, мама ее купила, и она теперь есть у нас в семье.
И вообще было много-много чудес. А потом, когда мне пришлось бежать к митрополиту Николаю, который спас всю нашу семью, я проехала, то есть прошла, через Ташкент. И там мне удалось добраться до архиепископа Ермогена (Голубева), который мне помог доехать до митрополита Николая, который пригласил меня работать у себя счетоводом, бухгалтером. Не знаю, почему он с такой любовью ко мне отнесся. Мне было 18 лет… Он понял, что семья погибает. Он сказал: когда вас освободят, можете прийти, я Вас возьму к себе на работу. И, действительно, я стала у него работать бухгалтером. Потом его отправили в другое место.
И я приехала в Москву к митрополиту Николаю, тогда уже мы были свободны. И вот тут состоялось мое знакомство с отцом Никоном. Это то, что вас сейчас больше интересует.
Я бы, конечно, никогда в жизни и не узнала про него. Мне еще не было 20 лет. Как я добралась до Москвы – не буду рассказывать. Во время побега я отца Никона не знала. В 57 году (а я год проработала в Ташкенте) я поехала в Москву, потому что мне отец Серафим, один из батюшек, который служил там, в Ташкенте, мне посоветовал поехать в Москву и найти какую-нибудь работу, чтобы можно было бы семью из Казахстана переправить в Москву, освободить. А семья состояла из отчима, который приехал из лагеря (его Хрущев освобождал) к нам в ссылку в Южный Казахстан, мама больная и трое детей. Пять человек нужно было каким-то образом перевезти в Москву.
И вот отец Никон посоветовал мне спросить митрополита Николая, чтобы он помог. Поскольку он был у нас в Париже, все время проповедовал, мне мог говорить, что в Советском Союзе сажают, не приезжайте, но он говорил: подождите, не спешите, главное – духовно соединитесь с Россией, станьте снова членами Русской Церкви, а не Греческой или Византийской. А со временем, Бог даст, вы сможете вернуться на родину сами. Но многие люди понимали, что нельзя возвращаться. Там были еще бывшие министры государя, бывшие военнослужащие государя. Ясно, что им нельзя было возвращаться в Советский Союз. А митрополит Николай чувствовал на себе ответственность за то, что люди стали стремиться в Россию.
Но это был, знаете, порыв русской души – вернуться на родину. И поэтому он, когда знал, что бывшие эмигранты сейчас страдают, всегда старался им помочь. И отец Серафим советовал мне добраться до него и попросить, чтобы он помог из места бывшей ссылки с совершенно нечеловеческими условиями (там не было ни воды – ничего), выбраться в какой-нибудь город, в место, где можно нормально жить.
Когда я в Москве обратилась с этой просьбой к митрополиту Николаю, он мне давал письма к разным архиереям, и я таким образом объехала то, что сейчас называется «Золотым Кольцом». Я была во Владимире, Суздале, Калуге – во всех этих городах. И все говорили: нам не надо. Действительно, какая-то девчонка, которая родилась и выросла во Франции и только что вернулась из ссылки. Правда? Кто меня возьмет на работу? Я понимала, что ситуация абсолютно безнадежна, денег совершенно не было. Семья, которая находится в глуши Казахстана, ждет, когда я им пришлю деньги или приглашение приехать, а это все, опять же, упиралось в деньги. В общем, положение было абсолютно безвыходное. Нигде меня не принимали.
Он написал Смоленскому архиерею. А Смоленский архиерей оказался как раз в тот момент в Москве. Мне сказали, что он здесь сейчас. Я к нему подошла, и он мне говорит, что им вообще один бухгалтер нужен, и он есть – это дочь их митрофорного протоиерея. Не выгонять же ее, чтобы принять какую-то очень подозрительную личность? И так было везде, было ясно, что все совершенно безнадежно. В том своем возрасте я не очень понимала, и я не знала, что это совсем безнадежно. Мне этот архиерей (его звали архиепископ Смоленский Михаил (Чуб)) сказал, что не может быть и речи, чтобы я у них работала, но у них в епархии есть один замечательный священник игумен Никон (Воробьев). «Знаете, – говорит, – я думаю, Вам было бы интересно с ним познакомиться. У него книги хорошие есть духовные, он очень духовный человек».
Вам трудно понять состояние духовенства тех лет, пятидесятых годов. Уже скоро будет век с тех пор, семьдесят лет. Трудно вам представить себе… Все совершенно другое было… Вы представляете, в 50 годах, какие могли быть священники в Советском Союзе? Не было ни семинарий к этому времени, ни академий духовных. Каким образом могли появиться священники? Все настоящие священники были давно уже арестованы, очень большой процент расстрелян и ужасным образом убит, а те, которые вышли из лагерей, они где-то пристраивались. Кстати, игумен Никон тоже прошел через страшные лагеря. Лучшими священниками были как раз те, кто прошли через эти лагеря, через все эти советские страшные места, где-то устраивались и знали, что вот-вот их снова арестуют. Им нужно было быть очень-очень осторожными. Это – лучшие.
А те, которые становились священниками, кто же это был? Ну, это могли быть, скажем, дети-внуки священников, которые пострадали. Или это часто могли быть люди из южных частей Советского Союза, которые знали, что тут можно хорошо заработать, потому что Церковь открывалась в эти годы после войны, и очень много приносили: «батюшка, батюшка»… Знаете, как русский народ относится к духовенству. И многие становились священниками, не имея никакого призвания и духовного опыта. В общем, трудно было. Хотя я была совсем молодая и многого не понимала, мне сразу было видно, кто священник и молится, а кто совсем не церковный. Вторых было, правда, много. Я думаю, вы это и из истории знаете.
И вот поэтому мне владыка Михаил (Чуб) посоветовал поехать в город Гжатск к такому замечательному священнику игумену Никону. Я поехала, конечно. Уже от одной мысли, что я увижу настоящего священника, игумена… То, что он сидел, мне владыка Михаил не говорил, конечно, но что книги у него хорошие… Я поехала к нему просто посоветоваться. А уже потом я узнала, что он ожидал, что его должны арестовать в конце года, в декабре месяце. Это мне сказала мать Алексея Ильича Осипова, он тогда еще ходил в коротких штанишках, в школу ходил – моложе меня лет на пять. Отец Никон никого не принимал, потому что он ждал ареста со дня на день. Во всяком случае, так мне говорила Ольга Михайловна.
Он никого не принимал, даже своих близких, духовных чад. Потому что это было бы и для него, и, главное, для тех, кого он примет: «О чем вы говорили? Что они вам поручили?» Вы понимаете, это же страшные были времена. А уж принять совсем чужую, да еще девчонку из Парижа приехавшую и только что из ссылки освободившуюся – это было абсолютно невозможно. Но вот так получилось, совершенно чудом, что, когда я передала через Ольгу Михайловну, мать Осипова, письмо владыки Михаила (Чуба) отцу Никону, он прочел его, вышел ко мне и сказал, что «у нас вы не могли бы нигде устроиться, потому что нам совершенно не надо никого, поезжайте в Москву». А я заикнулась, что мне владыка Михаил сказал, что у него есть книги. Я заметила, что он сразу насторожился – какие книги? Я ответила, что читала епископа Игнатия (Брянчанинова) и сказала, что «вы, наверное, такого не знаете» (потому что мне отец Серафим говорил, что в России об епископе Игнатии никто не знает). Оказалось, что это имя стало ключом, дверью в его келью. Мы зашли. «Вот эта книга?» – он показал мне книгу на столе. А это был второй том, самый замечательный том епископа Игнатия. Вот с этого началось наше знакомство с батюшкой.
Что я могу вам сейчас рассказать?
Осипов сейчас издает ряд книг, посвященный батюшке. Он был его духовником. Он стал и моим духовником вот в этот день – 17 декабря 1957 года – и до самого дня его смерти.
Наше знакомство с батюшкой было просто чудом. Отец Никон дал мне конкретные советы. Когда меня не принимал и не мог принять ни один епископ, он мне сказал: езжайте в Вологду. Почему в Вологду? Чем Вологда отличается от других городов? Уже после моей встречи с отцом Никоном, этого чуда, которое произошло 17 декабря, я опять пошла к митрополиту Николаю, он меня снова отправил в другой город, где меня тоже выгнали.
Я шла на вокзал, чтобы возвращаться в Москву, и там было написано «трудоустройство». Я не знала всех этих советских длинных слов вдруг я подумала, а вдруг там на работу устраивают? Я пошла туда посмотреть. И оказывается, действительно, там принимали на пять лет на Дальний Восток на работу в лесах и на три года на Крайний Север на какую-то очень тяжелую работу для молодежи. А мне тогда как раз было 20 лет. И я решила, что хоть так сделаю. Там через три года давали хорошую зарплату, большие деньги. То есть зарплата идет, вы работаете, а потом получаете большие деньги. Я решила, что, наверное, это был выход из положения для семьи. Как-нибудь они бы перебились бы три года там еще, я, правда, не представляю, как это было бы… И я решила ехать.
А поскольку отец Никон подарил мне свою ту книгу, которая лежала на столе, когда он показал мне второй том епископа Игнатия (Брянчанинова), мне нужно было ее вернуть. Но отец Никон просил меня не приезжать до конца месяца, я говорю, он ждал ареста. Но я все равно приехала, чтобы оставить ему книгу и сказать, что устроилась на работу. И когда он с удивлением выслушал мой рассказ, сказал, что не надо никуда мне ехать. «Поезжайте в Вологду». Короче говоря, я его послушала и поехала в Вологду, хотя понимала, что это абсолютно безнадежно. Я приехала в Вологду рано утром второго января. Кстати, 2 января – день смерти отца Иоанна Кронштадтского, он еще тогда не канонизирован был, поэтому мы его называли просто отцом Иоанном Кронштадтским, и день ангела святителя Игнатия (Брянчанинова) – для меня это был большой праздник.
Я дала очередное письмо, которое митрополит Николай написал Вологодскому епископу… И тут вдруг епископ открыл письмо и сказал: «Откуда митрополит Николай знал, что нам так нужен бухгалтер? И что нам нужна машинистка? Замечательно! Откуда он мог знать?» С первого числа, а это было второе, у них не было бухгалтера и не было машинистки. Почему не было? Потом я узнала, что за три года до этого приехал из Таллинна, из Эстонии, священник Вячеслав (Якобс) и стал там работать, служить священником, но его посадили. А когда его посадили, его матушка работала счетоводом, делопроизводителем и машинисткой. И вот когда его посадили, то она со своими двумя маленькими девочками вернулась в Таллинн, а в Вологде не осталось ни счетовода, ни делопроизводителя, ни машинистки. И в это время я являюсь с письмом от митрополита Николая.
Отец Никон никогда не показывал своей прозорливости. И он действительно послал меня туда, где меня приняли с любовью. Кроме того, архиерей Вологодский потом пригласил всю семью приехать в Вологду и заплатил за всю дорогу из Южного Казахстана до Вологды. Вы представляете – трое детей и родители? Мало того, что он пригласил их на свои деньги и на деньги епархиальные, он дал квартиру (а там было много церковных квартир, которые принадлежали Церкви, но священники не имели права там жить). Вот так мы оказались все в Вологде.
Простите, что я так неинтересно рассказываю…
Вышла такая книга «Письма духовным детям» отца Никона, маленькая книжонка. Кажется, там 12 или даже больше писем ко мне. И вот я подумала прочесть вам письмо – одно или сколько вы хотите. И немножко сделать так, чтобы вы почувствовали батюшку. Вот это было бы вам хорошо. Одно небольшое письмо я вам прочту и объясню, что за этим письмом стоит. Это письмо батюшка мне написал тогда, когда я уже из Вологды должна была уехать, потому что очень трудно было работать в Церкви молодому здоровому человеку. Ему нужно было работать где-то, а не в Церкви быть. Бабушки работают безграмотные – это пожалуйста. А тем более меня угораздило заочно кончить Институт иностранных языков в Москве, то есть я была с высшим образованием, и мне в Церкви работать было неофициально запрещено.
И меня по этому поводу вызывали в Горисполком один раз. Один старый очень хороший человек, но он делал свое дело. Он спрашивал меня, зачем я в свои 23 года работаю в Церкви. Я ему в ответ спрашивала, сколько должно быть лет, чтобы работать в Церкви. Он отвечал, что у меня впереди вся жизнь и что я, кроме того, говорю на французском языке. Я ему в ответ спрашивала, на каком языке нужно говорить, чтобы работать в Церкви. В общем, я старалась как-то отстоять свое право работать в Церкви. А он говорил мне прямо: приходите работать к нам в Горисполком. Но он мне все это по-хорошему говорил: «Я буду рад видеть Вас, у нас работающей». А я ему в ответ: «Вы знаете, я бы тоже была рада Вас видеть, если бы Вы пришли к нам в Церковь». Он как-то смутился. А потом я узнала, что он был верующим человеком.
Меня не посадили, ничего такого не было, но мне объясняли, что не надо мне работать в Церкви. А батюшка мне говорил уезжать в таких случаях. В Вологде был владыка Гавриил, он был из Харбина, из Китая. Потому-то он меня, кстати говоря, взял на работу: он приехал из Китая, и у него здесь не было своих родственников. Он приехал из Китая и очень был рад здесь работать. А когда владыку Гавриила заставили уехать из Вологды, я отправилась в Ижевск, Удмуртию. Там был замечательный священник один. Я и у них работала. А вот потом я перебралась в Таллинн к отцу Вячеславу (Якобсу), который сейчас действующий митрополит Корнилий Таллинский и всея Эстонии, я у него 40 лет работала. Я думала, что я ненадолго, потому что я все время должна была кочевать, но в Эстонии все было совсем иначе: там можно было остаться и спокойно жить, потому что в Эстонии не было сильной антирелигиозной кампании. И вы знаете, что Эстония и вся Прибалтика была присоединена к Советскому Союзу только после войны, поэтому там сильной антирелигиозной кампании не было.
К отцу Никону я приезжала, как только могла. Конечно, предупреждать не могла. Просто приезжала при первой возможности. Приезжала довольно часто… Бедный батюшка. Но он ни разу не сказал, что не надо приезжать. И вот, кстати, так его и не арестовали тогда, когда он ждал – в конце 57 года.
И вот, 58 год – я в Вологде жила, потом в 59 году в Ижевске жила год. 60, 61… Я все время приезжала к батюшке. Боюсь сказать, как часто, но три, четыре, пять раз в год – обязательно приезжала. И там оставалась у него и ночевать. Как вам сказать о нем?.. Я прочитаю письмо, и тогда мне будет легче. В следующий раз я возьму подлинник письма, его рукой написанный.
Он пишет мне:
«О молитве. Старайтесь со вниманием говорить слова молитвы. Если рассеиваетесь, то укорите себя, «откройте себя Богу» и опять понуждайте себя со вниманием говорить слова молитвы».
В кавычках «откройте себя Богу» – это мои слова. Значит, я ему так писала. Я писала ему, как на исповеди духовнику, я ему полностью открывалась. Я не знала, что все эти письма проверяются. Но, кстати, тут ничего такого политического не было.
«А сердце постепенно будет смягчаться и хоть иногда, но отзовется сокрушением, а может быть и слезами. Эти минуты всецело отдавайте молитве и не слушайте врага, который найдет тысячи причин отойти от молитвы и будет понуждать заняться чем-либо другим.
Читайте о молитве Игнатия Брянчанинова. Особенно много во втором томе, а также и в первом».
Второй том – это тот самый, который он мне подарил.
«Мысль, что рассеянная молитва «молитва его да будет в грех», есть от дьявола».
Это я ему писала незадолго до его смерти, году в 62. Значит, мне уже было 28 лет. Я чувствовала, что молитва моя становится все более и более холодной. Вы знаете, было трудно. Батюшка, духовник мой, – далеко, а в церкви, куда я ходила, обстановка была мне совсем не близкой, мне было не с кем посоветоваться. Когда я была у батюшки, она была горячей, искренней. И, видимо, я написала ему в письме, что молитва моя была настолько рассеянной и холодной, что как написано в Библии в Псалтыри, что «молитва его да будет в грех». Кстати, те мои письма, которые были у батюшки и на которые он мне отвечал, тоже Осипов мне вернул.
«Всячески он старается отвлечь от молитвы, зная, какое благо получает человек от нее. Усматривайте козни вражии и не слушайтесь его.
Верить себе нельзя, а трудиться в покаянии необходимо. Господь пришел спасти грешников, но кающихся. Иуда согрешил, но не покаялся, а пришел в отчаяние и погиб. Апостол Петр покаялся и восстановлен в апостольском достоинстве. Иерусалим согрешил и погиб в ужасных условиях, так же Содом и Гоморра, Хоразин, Вифсаида, Капернаум, Ниневия же покаялась и спаслась. Мы все грешники и все нуждаемся в покаянии, только кающемуся вменяется всемирная крестная жертва Спасителя.
И еще Господь говорил тем, кому простил грехи: «Иди и впредь не греши». Надо со своей стороны принять все меры, чтобы не впасть в тяжкий грех. Когда человек находится у самой пропасти, то его легко толкнуть, и он упадет туда. А когда далеко, то надо его тащить к пропасти, а за это время он может взывать о помощи. Поэтому всегда и советуется удаляться подальше от мест, где легко впасть в грех.
Дорогая О., «отступите от земли, прилепитесь к Богу», как советовал прп.Сисой Великий. Все земное пройдет, как туман, а с чем мы останемся, если душа только земным была наполнена? Пожалейте себя, спасайтесь. Что пользы, если весь мир приобретете, а душе своей повредите.
Не участвуйте в безбожных разговорах, в чтении, смотрении атеистической дряни. Да вразумит Вас Господь!»
Вот это одно письмо я вам прочитала. Я хочу сказать, что это письмо батюшка мне написал, когда я была в Ижевске, теперь я вспомнила. Значит, это было в 61-62 годах. Это письмо он пишет девушке. И хотя он приводит слова апостольские и слова из Священного Писания, он старается, чтобы мне было понятно. Такие слова, как «оступись от земли», «прилепись к Богу». Или вот эти слова, где он говорит, что «апостол Петр покаялся и восстановлен, а Иуда согрешил, но не покаялся». Да, Христос пришел спасать всех грешников, но кающихся грешников. Батюшка все время говорил о покаянии. И вообще, если спросить мои воспоминания о батюшке, он очень усиленно говорил всегда о покаянии.
И когда я вчера в ужасе думала, о чем вам рассказывать, мне хотелось напомнить вам об одной Евангельской притче, где говорится о двух должниках. Один должен был 50 динариев, а второй 500. И ни у того, ни у другого не было денег, чтобы вернуть их хозяину. И тогда хозяин пожалел обоих и обоим простил – и кто 500 был должен, и кто 50. И когда тот, кто должен был большую сумму, вышел после прощения ему долга и встретил человека, который должен был ему копейку, совсем мало. Схватил его за шею и стал требовать, чтобы тот отдал ему все. И друзья этого человека рассказали об этом хозяину. Хозяин тогда позвал его и сказал: я тебе простил огромный долг, почему же ты не мог простить того, кто должен был тебе так мало? И вот тут хозяин приказал бросить его в тюрьму и не выпускать, пока он не отдаст.
Скажем, каждый из нас – согрешил. И кается Богу в том или ином грехе. Бог прощает. Все – ты чувствуешь, что нет на тебе никакого греха. Ты прощен. Но если ты опять сделаешь нехороший поступок, опять сильно согрешишь, то не только этот новый грех будет тебя давить, но и тот грех, который был уже прощен, который был уже стерт.
Понимаете, о чем я говорю?
Отец Никон всегда говорил, что Господь любовью своей все стирает, но если ты оскорбляешь Божью любовь, то не то, что Бог за это тебя накажет – нет. Ты сам становишься неспособным получать и иметь Божью любовь. И ты ее просто лишаешься, потому что неспособен. Как, скажем, человек без музыкального слуха неспособен слышать музыку. Он не понимает разницу между музыкой и какими-то простыми звуками. У него нет этого чувства музыкального. Вот так, если человек утратил любовь к Богу, он утратил возможность соединиться с Богом и прощать людям. И вот все его грехи снова перед ним проявляются не потому, что Бог его за это наказывает, а потому что он утрачивает способность.
Я плохо рассказываю, но батюшка все время говорил именно о том, что от нас зависит принятие Евангелия так, как оно было написано. От нас зависит, верить в Бога так, как Православная Церковь учит, как верят святые отцы. И он говорил, что в наше время очень мало духовников, людей, которые знают, духовную жизнь.
А еще, я помню, батюшка мне говорил, что на самом деле христианство очень простое. Это мы любим все усложнять, в том числе, своими грехами. А христианство очень простое – верь в Христа и исполняй заповеди Христовы. Вот. И ты спасешься. Если ты нарушаешь по своей греховности, по своей падшей природе, – покайся. И опять ты прощен, и опять ты спасен.
То есть спасение – очень простое. Главное – верить во Христа и стараться исполнять заповеди. А в случае нарушения – каяться. Вот это были постоянные такие батюшкины советы.
Я говорила, что не могу одна, что мне очень трудно, тем более, я еще совсем молодая была. Люди окружающие совершенно не знают ни Евангелия, ни Бога, неверующие. Как я одна могу противостоять? А он мне говорил не смущаться. Дома есть Евангелие, есть книги епископа Игнатия (Брянчанинова). Читайте. И старайтесь исполнить. Если не получается, кайтесь.
Хотя, конечно, не так легко это делать, когда ты один. Когда нет вокруг тебя людей. И когда я приезжала, просила устроить себя на работу в его городе Гжатск в любом месте работать. Уборщицей, где угодно, в любом учреждении. А он мне говорил: зачем? Я отвечала, что могла бы приходить к нему и имела бы то, без чего я не могу. А он говорил, что это было бы мне только вредно. Он говорил про себя, что если человек знает, как жить, но не живет так, то это будет только во вред тому, кто видит это. На самом же деле он жил так, но он смиренно о себе говорил, что «я знаю, как жить, но живу не так». Но он на само деле так жил…
И вот Алексей Ильич Осипов, который жил с ним все свое детство и молодость и очень долго застал батюшку, свидетельствует, что батюшка жил действительно святой аскетической жизнью. И для него не было чужих, своих. Если он видел, что надо помочь, он помогал целиком, всего себя отдавал. Но когда я умоляла позволить мне просто работать в Гжатске и приходить в храм, он говорил, что это будет только во вред. Но и потом, батюшка понимал, что Гжатск – это дыра, маленький город. Он советовал мне работать в епархиальном управлении и жить духовной жизнью. Емеешь книги и исполняй заповеди.
Не знаю, что мне про батюшку рассказать еще.
Вопрос из зала: А каких святых он почитал больше всего?
Те святые, которые самые-самые дорогие для меня – это новомученики и новоисповедники. О них батюшка говорил, но мало говорил, потому что они не были тогда еще очень широко известны. Он сам был исповедником, правда? Батюшка очень любил древних отцов. И он советовал осторожно относиться к современным духовникам, которые не знаю настоящего православного христианства, не знают аскетической жизни, а хотят только руководить и быть начальниками. Он просил быть очень осторожной. Если можно, исповедоваться у монашествующих. Если нет, можно и не у монашествующих. Но просто говорите свои грехи и не начинайте подчиняться командам. Он очень-очень остерегался таких людей и сам был очень осторожным в этом отношении.
Мне он говорил о святых Ниле Сорском и Иосифе Волоцком. Понятно, что вся Церковь стоит на стороне Нила Сорского. Но на самом деле, батюшка говорил, очень промыслительно, что выиграл эту, так сказать, войну именно Иосиф Волоцкий. Там был такой вопрос: может ли монашество иметь свое имущество. Нет, монах ничего не должен иметь своего. Он monos – он один, у него ничего нет, никакого имущества, никаких земель и деревень с крестьянами. И батюшка говорил, что, случись какая-нибудь эпидемия в этой местности. Или просто надо священников ставить. А где семинарии делать, школы устраивать, больницы? Откуда брать? Значит, Церковь должна иметь возможность руководить христианской жизнью страны. То есть иметь и училища свои, и больницы. Помогать. А если еще годины голода или эпидемий разных случались, то тоже отдавать и спасать народ. А если у монашествующих нет ничего, что они могут сделать? Ведь все священники, епископы должны были получить образование. Так что это была довольно сложная проблема.
С одной стороны, монах, конечно, должен абсолютно ничего своего не иметь. С другой стороны, должно быть мудрое такое монашество, которое само ничего не имеет, но имеет возможность спасать людей. И между прочим, так оно и было.
И, кстати, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий были между собой в очень хороших отношениях, были очень дружны и духовно близки. И Иосиф Волоцкий вел сам аскетический образ жизни. Он был аскетом во всех отношениях. Но он настаивал на том, что Церковь должна обладать возможностью спасать народ, людей, детей.
Мне батюшка советовал читать не современных, особенно, западных святых. А читать подлинных православных святых и углубляться в то, что тогда было возможно читать. Тогда еще не было, к сожалению, возможности читать о новомучениках и новоисповедниках.
Вопрос из зала: В то время у Вас была возможность встречаться и с другими священниками. Может, какие-то интересные случаи были в Вашей жизни? Встречи?
Да, Вы знаете, я написала воспоминания об одном священнике. Об отце Димитрие Соболеве.
В 14 лет я уже прочла всего Достоевского. В сложное время я жила, в трудное время и мне очень близки эти темы. И когда я познакомилась со священником протоиереем Димитрием Соболевым, который как раз не принадлежал к той прослойке русского народа, которая оказалась заграницей, в эмиграции. Я имею в виду дворянскую, аристократическую прослойку. Он принадлежал к купеческому сословию. Их, я помню, в эмиграции было довольно мало.
Купцы – это люди, которые происходили из крестьянства, из простого русского народа. Кстати сказать, они были глубоко верующими, потому что это были не аристократы, которые часто увлекались магией и прочим. Купцы были духовно здоровые люди из русского простонародья, а их дети становились даже иногда учеными. И они старались умно владеть землей.
И если бы купечеству дали бы еще немножечко, еще бы 50 лет – никакой революции бы не было. Они действительно могли изменить положение в России. И поэтому советская власть, прежде всего, больше всего, больше, чем всех этих аристократов, убивало именно купечество. И, помните, они называли их «кулаки», т.е. богатые крестьяне. Больше всего они боялись богатых крестьян, потому что, если крестьяне действительно становились на ноги, они, прежде всего, уходили в науку. И они могли сделать из России то, что якобы хотел сделать коммунизм. И они губили так называемых кулаков, но это были фактически те, кого мы называли купцами.
Так вот, отец Димитрий происходил именно из купеческой семьи. Он родился очень умным мальчиком. Его отец был купцом первой гильдии, в Москве, кстати, жил на бывшей улице Горького, на Тверской, у него был большой дом, в этом доме у него была домовая церковь, он был глубоко верующим человеком. К сожалению, не знаю его имени, не помню. И мальчик родился очень умным и развивался. И в 7, 8, 10 лет он уже стал читать серьезную литературу. И, к сожалению, он сошелся с будущими большевиками, потому что он родился в 90 годах XIX века. Значит, где-то в начале века XX века он начитался таких книг, которые говорили, что надо покончить с этой ложью, надо восстановить в России правду. Большевики ведь тоже все время говорили об очень высоких целях.
И вот история жизни отца Димитрия. Когда его отец умер, началась война с Германией – Первая мировая война. Правда, он был еще молодой и его не призвали на фронт, но он хотел, и отправился добровольцем. Ему не было еще 17 или 18 лет, ему было только где-то 16. И он хотел добровольцем пойти на фронт, когда началась война. И перед этим он пошел на кладбище, хотя он потерял уже веру в Бога, к сожалению, церковные круги в России в то время были не на уровне. И вот когда он пришел на кладбище, с ним произошло чудо. Если можно, я в следующий раз вам расскажу. Расскажу, что произошло с ним в этот день, перед тем, как ему идти на фронт, когда он пошел на кладбище. И потом дальнейшую его жизнь. В корне изменилось все, потому что тут он снова открыл для себя Бога.
Вопрос из зала: Расскажите пожалуйста, как отец Никон пришел к вере? Был ли какой-нибудь с ним особенный случай, чудесный?
Кстати, очень похоже на то, что я рассказывала про отца Димитрия. Век, когда русский народ решил открыть глаза и понять, где правда. И, к сожалению, очень не на должном уровне находилось духовенство в это время. И в эти годы, о которых я сейчас говорю, там очень часто деньги, деньги, деньги решают все. Это так ужасно, когда церковь смешивают с деньгами.
Отец Никон отошел от веры, когда учился, а он прекрасно учился, как и отец Димитрий, он был лучшим учеником. Он закончил школу и стал искать сущность, для чего мы живем на свете. Вот так батюшка рассказывал. Для чего мы живем на свете? Я помню, как он говорил это за столом. Он хотел узнать смысл человеческой жизни. И никакие науки не открывали ему этот смысл. Он даже попробовал искать это в психологии, философии. Но там он тоже это не находил. В какой-то момент он прямо отчаялся. Он был молодой, ему было лет 20…
Я вам расскажу разницу между русской душой и тем, что делается на западе. У русского человека прямо есть потребность в Боге. И вот отец Никон искал. Его родители были очень церковными, но такую религию, внешнюю, он совершенно не признавал. Ему надо было сущность найти. И вот у него даже были мысли о самоубийстве, у него было отчаяние просто, потому что он не находил смысла в жизни. И однажды ему пришло в голову: а может то, что ему родители говорили? Вера. А вдруг это правда? А вдруг то, чем жила вся Россия до революции, – это правда? И однажды отец Никон, оставшись один, это было поздно вечером, он решил помолиться, попробовать, хотя он не верил в Бога.
И тут он начал горячо говорить: «Господи, ну если Ты действительно есть, то Ты не можешь меня не видеть. Я хочу знать, Ты есть или Тебя нет? Если Ты есть, я хочу знать это не для выгоды, мне ничего не надо. Мне нужно внутренне знать. Если есть Бог, то все меняется. Но есть Ты или Тебя нет?» Но словами это сложно передать. Он со слезами умолял Бога открыть себя. И вдруг Бог ему открылся. И как это произошло, батюшка не мог сказать. Но Бог ему открылся с такой ясностью, что никак сомнений не было. Бог ему открылся, явился. Но, понимаете, если бы он внешне явился… Внешне – это не так. А когда внутренне – все изменилось. Есть Бог. Все изменилось, и это на всю жизнь.
И у отца Димитрия был почти подобный случай. Он пришел на кладбище на могилу отца. И надо сказать, что перед этим, за несколько дней, как поехать на кладбище, он поехал по Москве покупать все, что ему надо, а он из очень богатой семьи. Он был очень богатым, первой гильдии купец. Он хотел купить все, что надо, снаряжение для фронта. И он хотел нанять знакомого извозчика и целый день ездить по магазинам перед армией. Но он не нашел знакомого извозчика, и ему попался очень странный старик. Он у него спросил, свободен ли он. Он ответил: «Свободен, барин». И он ему говорит, что хочет целый день ездить, что не обидит его и хорошо заплатит. И он начал ездить по магазинам. А вот этот извозчик, чем больше они ехали, все чаще говорил, что ждет сейчас Россию.
А был это 14-15 год. Россию ждут такие беды, которых за все многострадальное время бытия Россия не знала. То, что ее ожидает, не просто войны, не просто голод, не просто несчастья, а когда пойдет сын на отца, брат на брата, прольется кровь. То, что сейчас происходит – Россия и Украина – братоубийственная война, будут страшные беды. А тот, который заполнен коммунистическими идеями, считает, что ждет такое светлое будущее, думает: «Что он бредит?» Он слышит странные вещи, которые на вид совсем простой старик-извозчик говорит совершенно другим тоном. Говорит уверенно и твердо: «Вот это храм будет разрушен, вот это храм будет разрушен». Проезжает мимо Кремля: «И это будет разрушено». А когда проезжали Храм Христа Спасителя, отец Димитрий рассказывал, он сказал, что его не разрушат, а оставят, но на позор всему миру потом разрушат. И он слышал эти странные речи от непонятного извозчика.
И когда они закончили, он не смотрел на покупки. Когда они приехали, он решил дать ему большие деньги, потому что он был поражен всем тем, что он услышал. А тот сошел, спустился, его высадил, снял с себя крестик, надел ему крестик на шею и сказал отцу Димитрию: «Храни этот крестик, и этот крестик будет тебя хранить». Он вскочил и умчался на своих лошадях. Отец Димитрий кинулся ему вслед и закричал: «Кто ты? Скажи, как тебя зовут?» А тот повернул голову и сказал: «Молись преподобному Нилу». И ускакал. Потом отец Димитрий всю жизнь очень почитал этого преподобного Нила. Он пришел домой, и первой его мыслью было снять крестик, потому что он был неверующим. А он не мог этого сделать, у него рука не поворачивалась. Все слова, которые ему говорил, он был во всем этом.
И вот через день-два, он поехал на кладбище, хотя он туда никогда не ходил, потому что тело разложилось, а души нет. А тут пошел туда и начал ходить вокруг могилы отца. Потом произошло почти то же самое, что я рассказывала об отце Никоне. И вот под вечер, он остался на могиле, он стал умолять отца: «Если Бог есть, то ты тоже есть. Ты не можешь меня не видеть, Диму, которого ты любил». А он обожал сына, у него жена умерла при родах, и он всю любовь перенес на сына Димитрия. И он говорит: «Ты не можешь не дать мне знак. Дай мне знак». Но никакого знака не было. И он чувствовал, что он должен что-то сделать. Он чувствовал, что надо заставить себя что-то сделать, а он не решался.
И тогда он собрался и сказал: «Папа, ради Христа, дай мне знак». И только он это сказал, шум поднялся, темно стало на небе. Он поднял глаза и увидел в лучах уходящего солнца слова: «Аз есмь путь, истина и живот». Опять же, это то, что он увидел глазами. Но то, что он ощутил, он нам рассказывал, я помню, мне было 14 лет. Я была потрясена его рассказом, он рассказывал со слезами. «Я упал на могилу отца, за какие-то секунды я стал другим человеком. Потом я вспоминал, как благоразумный разбойник, за секунду до смерти своей, в нем произошел этот переворот, когда он сказал: «Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем». Он узнал Христа. И Христос ему сказал: «Сегодня же ты будешь со мной в раю». Ты станешь другим человеком».
И вообще, покаяние, и отец Никон все время говорил, что оно делает человека другим. Вот это есть покаяние, когда ты не сказал или на бумажке написал, а когда ты внутри действительно видишь, кто ты, видишь правду. И эту правду ты открываешь Богу. И это произошло с отцом Димитрием на кладбище, и он уже под утро вернулся совсем другим человеком. Потом он стал священником. И вся его дальнейшая жизнь была жизнь священником. А отец Никон, когда умолял Бога открыться, и Он ему открылся. Вот как Бог открывается? Но это понятно. Только для этого человек и живет, чтобы действительно познать Бога, и каждый из нас верит в Бога.
Может быть в наше время, не мне говорить, вы знаете больше меня, но надо знать, что Бог не ищет совсем внешнего, вот надо значит столько-то раз прочесть. Но может действительно полезно человеку много читать какие-нибудь каноны. Но не внешнее что-то нас приближает к Богу. Внешнее может помочь внутреннему развиться. Но пока не произойдет внутреннее, пока ты не узнаешь правду, кто ты на самом деле, кем ты будешь, когда ты в какой-то момент умрешь. Вот мне уже 82 года, и это будет уже скоро – страшно подумать. Вот придет этот момент – и вся жизнь будет так, как она была. И так не хочется, чтобы были видны все грехи, которые совершались в жизни, которые совершаются каждый день, которые где-то очень глубоко в сердце, в совести. В каждом есть это…
Отец Никон говорил, что покаяние – это когда видишь себя таким, какой ты есть. Когда поймешь перед Богом и сразу опустишь голову. Ты не станешь говорить, что этот такой, а этот такой. Ты увидишь себя и голову опустишь. Все изменится. И все для тебя изменятся. И это отец Никон всегда очень настоятельно говорил о том, что такое истинное покаяние. Не внешнее и ни в коем случае не то, которое ты хочешь искусственно сделать. Это может быть только в тишине, в молчании, в молитве и очень глубоко в душе. И тогда это будет истинное. Знаете, бывает наигранное, когда начинаешь возбуждать себя. Не дай Бог. Это еще хуже. Это фальшь, это ложь. А когда внутренне человек откроется перед Богом, вот тогда и начнется его религиозная жизнь, его настоящая молитва. Молитва тихая, глубока. Молитва, которая всегда слышится Богом и которая меняет.
Простите! Не мне вам говорить.
Материал подготовлен на средства гранта
