Фестиваль милосердия
Все началось в 1805 году, когда в Голицынской больнице учредили несколько специализированных глазных коек. И закончилось в 1812 году, когда здесь разместили французский госпиталь. После изгнания Наполеона койки не восстановили, а глазные операции делали хирурги общего профиля. Утром отпиливает ногу, вечером снимает катаракту.
В 1824 году глазная клиника открылась в Петербурге. Москвичи зашевелились. И уже на следующий год, все при той же Голицынской больнице появляется офтальмологическое отделение на десять кроватей. Его возглавляет Петр Федорович Броссе. Он же хлопочет об открытии отдельной лечебницы. И в 1826 году Николай I утверждает соответствующее положение Кабинета министров.
Городской бюджет отпустил 10 000 рублей. Но этих денег явно не хватает. И легендарный доктор Федор Гааз отправляется на прием к московскому генерал-губернатору князю Дмитрию Голицыну.
Денег Дмитрий Владимирович не дал, но согласился выступить в роли попечителя этой больницы, а также возглавить Комитет по сбору пожертвований. По тем временам – очень даже немало. В рядах благотворителей, таким образом, оказались крупнейшие московские воротилы, никто не хотел ссориться с генерал-губернатором.
Кроме того, на глазную больницу активно жертвовали доктора.
Кто-то переводил меньше рубля, а кто-то больше тысячи (очень крупных пожертвований, таких, что сразу бы решили все проблемы, не было, к сожалению, ни одного). Были одноразовые взносы, но кто-то подписывался и на ежемесячные снятия со счета той или иной суммы.
Многие приносили вещи, в той или иной степени сохранности – от отрезов сукна до кроватей, столов, умывальников, клеенок, чашек, ложек, вилок. Приносили и картины – украшать больничный интерьер.
Ерунда, казалось бы, но, тем не менее, для выздоравливавших, снова обретавших зрение, как раз картины могли значить очень многое.
Некая типография перевела на счет больницы свои доходы с объявлений. Несколько московских оптиков пообещали делать для больничных пациентов бесплатные очки. Один домовладелец из Зарядья завещал больнице часть доходов со своей недвижимости.
Это был фестиваль милосердия.
А уже упоминавшийся Петр Броссе, ставший директором и главным врачом новой лечебницы, полностью отказался в ее пользу от своего жалования. Это сделалось традицией, после него так стали поступать и последующие главврачи глазной лечебницы.
«О настоящем положении окулистики»
Петр Федорович родился в Риге, в 1793 году. Лицей, гимназия, медицинский факультет Дерптского университета. Защита диссертации на тему «О кровоизлияниях в легкие». И только после этого он неожиданно меняет специализацию – на офтальмологию. Его следующая работа уже называется «Замечание о настоящем положении окулистики вообще и об успехах оной в России».
Шесть лет более чем скромной жизни в городах Европы – тех, где трудятся лучшие представители этой профессии.
Затем возвращение в Россию, переезд в Москву вместе с семейством Голицыных – Броссе служил у них домашним доктором. Именно благодаря своим работодателям доктор получает место ординатора в Голицынской больнице. И, как венец карьеры – должность главного врача в новой лечебнице.
Она открылась 11 июня. Устав предписывал «безденежно подавать помощь бедным людям, страждущим глазными болезнями, и снабжать их, без всякой платы, потребными лекарствами. Некоторые из таковых, болезнь которых требует особенного присмотра и пользования могут быть содержимы в самом заведении, пользуются от оного безденежно лечением, квартирою, пищею и приличною для больного одеждою и услугою».
И уже 8 августа того же года в отчете Попечительского совета появилась запись: «Со дня открытия больницы более шестисот человек всякого звания, пола и состояния, здешних жителей и прибывших из других губерний искали пособия в глазной больнице и безвозмездно получали нужные и приличнейшие в положении их средства к исцелению».
Поначалу лечебница размещалась в арендованном доме в Малом Кисловском переулке. Конечно, требовалось специально спроектированное здание, с учетом всех больничных тонкостей. К этому делу тоже подошли нетривиально. В 1830 году «был дан концерт в пользу Московской глазной больницы; его императорское величество изволил осчастливить оный своим высочайшим присутствием; многие благородные обоего пола особы, споспешествуя благотворительной цели в пользу страждущего человечества, украсили оный концерт своими талантами; съезд состоял из 2657 особ, из числа коих на хорах было 600».
Был на этом концерте и Пушкин.
И в ноябре того же года Московская глазная больница начала принимать пациентов уже в новом доме, в Мамоновском переулке. Его перестроил под нужды лечебницы сам Осип Бове.
Броссе же не ограничивается своей должностью главврача. Он – глазной доктор при двух институтах, Екатерининском и Александринском сиротском, а также в Александровском училище. Инспекторский помощник «родной» Голицынской больницы. Когда в 1850 году среди низших чинов Московского гарнизонного батальона начала распространяться глазная болезнь, именно Петр Федорович стал председателем комитета для ее исследования.
Продолжает вовсю заниматься наукой, публикует новые работы: «Об альбиносах, которые были наблюдаемы в московской глазной больнице», «Волокнистая опухоль, развившаяся в клетчатке позади глазного яблока и выпятившая глаз наперед».
В результате весь его лечебный опыт обращается на пользу именно Московской глазной больнице.
Увы, пожертвования на больницу постепенно иссякали. Расходы же, наоборот, увеличились. И в 1843 году Московская глазная больница впервые становится платной. Но не совсем. Вводится новое правило – за лечение крепостных должен платить хозяин этих крепостных. То есть, пациент опять не тратит ни копейки – просто кое для кого материальная поддержка лечебницы становится обязательной.
В 1846 году больница несколько меняет статус. Из самостоятельного учреждения она превращается в одну из клиник Московского университета. Соответственно, появляется новый канал финансирования – университетский бюджет. Он, впрочем, невелик, и основным источником существования остаются частные пожертвования.
Без Петра Федоровича
В 1857 году Петр Броссе умирает. За время своей трудовой биографии он удалил более двух тысяч катаракт и вставил около трех сотен «искусственных зениц».
Приемником в должности главного врача становится его племянник, Вильгельм Федорович Броссе. Он так же отказывается от жалования, но в бюджете лечебницы его скромная жертва, к сожалению, почти не заметна.
Продолжается еще одна традиция, заложенная Петром Броссе – принимать офтальмологических пациентов в любое время на дому. Для этого не требовалось никакой договоренности. Софья Андреевна Толстая в 1876 году писала Льву Николаевичу о посещении тогдашнего главного врача:
«Пили кофе и сейчас же я с бабой (женой кучера Толстых. – Прим. ред.) поехала в глазную больницу. Там прием кончился: послали к Брауну на квартиру. Я послала карточку, его еще нет, вышла жена, очень любезно просила подождать, я подождала; он пришел, узнал, кто я, по карточке, очень внимательно обошелся с бабой».
Правда, помочь тогда не удалось. Густав Иванович Браун сказал: «Надежды никакой нет; глаза умерли, а против смерти доктора ничего не могут».
А в 1861 году, когда все радовались крестьянской реформе, для лечебницы вновь наступили тяжелые дни. Крепостники ушли в прошлое и, соответственно, перестали платить за крестьян. Пришлось опять слегка «подвинуть» свои принципы. Больница продолжала принимать без платы, но только бедняков. Тот, кто мог заплатить за себя, должен был это делать.
Первоначальная цена – 5 рублей 50 копеек в месяц вскоре повышается до шести рублей, а затем и до 6 рублей 60 копеек. Руководство вынуждено, чтобы как-то выживать, использовать такие способы. О романтике двадцатых годов приходилось лишь со вздохом вспоминать.
Трудности трудностями, но больница продолжает развиваться. Еще в 1845 году Митрополит Московский Филарет освящает новую домовую церковь Христа Спасителя.
Число коек постоянно растет, летом их дополнительно выставляют в больничном саду, в легком домике. Появляется приют для неизлечимых слепых. Больница становится своего рода центром усовершенствования практикующих офтальмологов.
А добрые дела со временем распространяются и на врачей. В частности, Сергей Николаевич Ложечников, руководивший больницей в начале XX века ввел ежегодные оплачиваемые отпуска для работников лечебницы.
В московском восстании 1905 года лечебница, пусть и неявно, выступила на стороне повстанцев. Врачи продолжали делать добрые дела, как они это понимали. Один из участников восстания вспоминал: «У меня были разбиты височная и челюстная кости и разжижен глаз. 14 декабря утром я был перенесен товарищами в глазную больницу (рядом с церковью Благовещения), где 17 декабря доктор Н.Н.Дислер… удалил мне правый глаз.
Полиция распорядилась, чтобы врачи сообщали в полицию о поступлении в больницу больных с ранениями, но по просьбе студентов-медиков Н.Н.Дислер это распоряжение не выполнил…
Поздно вечером 21 декабря ко мне в больницу пришел дружинник Л.Лукьянов и… предложил мне немедленно уйти из больницы, так как при обыске в моем шкафике несомненно найдут мою окровавленную одежду, патроны, неисправный «бульдог» и офицерскую шашку.
Выйти из больницы было невозможно: не было одежды, да и поднимать скандал со сторожем было весьма опасно. Ночь я провел без сна, с минуты на минуту ожидая ареста».
Поговаривали, что врачи укрывали не только больных, но и здоровых смутьянов – перевязывали им здоровые глаза и укладывали на кровати.
Вскоре, впрочем, жизнь вошла в свое нормальное течение. Справочник «Вся Москва» сообщал: «Московская глазная больница, угол Тверской и Мамоновского пер., 63/7. Состоит под покровительством Государя Императора. Прием больных с 9 – 11 утра ежедневно, кроме праздничных дней, с платой 20 копеек за совет и лекарство, бедным бесплатно. В стационарном отделении 104 кровати, из них 95 (60 мужских и 35 женских) в общих палатах и 9 в отдельных. Плата в общих палатах 6 руб. 60 коп. в месяц за кровать, а в отдельных от 3 до 4 руб. в сутки».
Плата за лечение, увы, сделалась нормой.
* * *
После революции больница продолжила свою деятельность. А в 1920-е здесь обнаружили таинственный подвал. Спелеолог Игнатий Стеллецкий писал: «Спустившись, попадаем в идеально квадратный белокаменный мешок без единого луча света. В своде у задней стены два углубления с отверстиями, обтянутыми гончарными трубами и ведущими в верхнее помещение, занимаемое фельдшерицей. Конструкция каземата-мешка своеобразна: пяты белокаменного свода приходятся под самым уровнем пола, в центре свода торчит железный обломок, быть может, от кольца или крюка».
Правда, здешние работники прекрасно знали о существовании этого «каземата», и даже иногда хранили в нем капусту.
Работает лечебница и в наши дни.
