Книга «Блаженны вы, егда поносят вас и ижденут…», посвященная годам заключения архимандрита Иоанна Крестьянкина, была написана протоиереем Владимиром Воробьевым по архивным материалам, письмам и воспоминаниям. В качестве приложения впервые опубликовано следственное дело отца Иоанна.
Архимандрит Иоа́нн (Крестьянкин) — один из самых почитаемых подвижников второй половины ХХ — начала XXI века. Многие верующие готовились к таинству покаяния по книге «Опыт построения исповеди», написанной на основе его бесед, читали проповеди и письма пастыря.
Отец Иоанн (в миру Иван Михайлович Крестьянкин) родился 11 апреля 1910 года. Он был восьмым и последним ребенком в семье орловских мещан, с детства прислуживал в храме, был послушником у Орловского архиепископа Серафима (Остроумова) – будущего священномученика, причисленного к лику святых в 2001 году. В шесть лет был пономарем, затем исполнял обязанности иподиакона, а в 12 лет впервые высказал желание быть монахом.
В 1932 году переехал в Москву. В 1944 году стал псаломщиком в московском храме Рождества Христова в Измайлове, в 1945 году рукоположен в безбрачном состоянии в сан диакона, а затем в сан иерея.
Служа на приходе в Измайлове, много проповедовал, пользовался любовью прихожан, но находился на плохом счету у органов советской власти, в частности, из-за нежелания сотрудничать с ними. В это время он обратился за советом к Патриарху Алексию I, который морально его поддержал. Позднее отец Иоанн вспоминал: «Святейший Патриарх Алексий I на мой вопрос, как поступать, когда внешние и внутренние смутьяны требуют хождения вослед их, ответил: — Дорогой батюшка! Что дал я вам, когда рукополагал? — Служебник. — Так вот. Все, что там написано, исполняйте, а все, что затем находит, терпите».
В апреле 1950 года отец Иоанн был арестован по доносу собрата-священника. После этого четыре месяца находился в предварительном заключении на Лубянке и в Лефортовской тюрьме, с августа содержался в Бутырской тюрьме, в камере с уголовными преступниками. 8 октября 1950 года был осужден по статье 58-10 Уголовного кодекса («антисоветская агитация») на семь лет концлагеря. Был отправлен в Архангельскую область, в Каргопольлаг на разъезд «Черная Речка», ОЛП № 16.
Первоначально работал на лесоповале, потом в бухгалтерии лагерного пункта. Весной 1953-го был переведен в инвалидное отдельное лагерное подразделение под Куйбышевом — Гаврилову Поляну. 15 февраля 1955 года досрочно освобожден, но реабилитация состоялась только в 1989 году.
После освобождения служил в Псковской епархии (в Москве ему жить было запрещено), состоял в причте псковского Троицкого собора. Активность недавно вышедшего из заключения священника вызвала недовольство властей, и в 1957 году он был вынужден покинуть Псков и продолжить служение на сельском приходе Рязанской епархии. С весны 1966 года был настоятелем Никольского храма в городе Касимове. 10 июня 1966 года он принял монашество с именем Иоанн. Постриг совершил Глинский старец схиигумен (впоследствии — схиархимандрит) Серафим (Романцов), служивший после разгрома Глинской пустыни в городе Сухуми. Ныне отец Серафим причислен к лику святых.
Многочисленные переводы о. Иоанна с одного прихода на другой были связаны с влиянием властей, которым не нравился активный священник, не только прекрасно проповедовавший, но и занимавшийся хозяйственным обустройством храмов, в которых он служил. В 1967 году Патриарх Алексий I подписал указ о его переводе на служение в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь.
С 1967 года до своей кончины жил в Псково-Печерском монастыре. С 1970 года — игумен, с 1973 года — архимандрит. Уже спустя год после того, как о. Иоанн поселился в обители, к нему стали приезжать верующие со всех концов страны — за советом и благословением.
Архимандрит Иоанн очень не любил, когда его называли старцем. Он говорил: «Не надо путать старца и старика. И старички есть разные, кому 80 лет, кому 70, как мне, кому 60, есть старики и молодые. Но старцы — это Божие благословение людям. И у нас нет старцев больше. Бегает по монастырю старик, а мы за ним. И время ныне такое: «Двуногих тварей миллионы, мы все глядим в Наполеоны». А нам надо усвоить, что все мы есть существенная ненужность и никому, кроме Бога, не нужны. Он пришел и страдал за нас, за меня, за тебя. А мы ищем виноватых: евреи виноваты, правительство виновато, наместник виноват. «Примите, ядите, сие есть Тело Мое» — из-за меня Он был распят. «Пийте — сия есть Кровь Моя» — из-за меня Он ее пролил. И я во всем участник. Зовет, зовет нас Господь к покаянию, восчувствовать меру своей вины в нестроениях жизни».
Мы публикуем фрагменты книги, которые дают представление о том, что пережил пастырь в тюрьме и ссылке, а также выдержки из его писем к духовным чадам, в которых, по словам автора книги, «можно почувствовать и узнать тот дух, которым жили подвижники в эпоху гонений и отстояли православную веру, дух, который отец Иоанн воспринял от священномучеников 1920-х – 1930-х годов и донес до нас».
1/19 часть жизни
Одна девятнадцатая часть жизни отца Иоанна прошла в тюрьме и в лагере. Это, кажется, не так уж много в количественном отношении. Но это очень много, если это – годы мучений, голода, холода, разлуки, калечащей работы, если это – жизнь в постоянном окружении уголовников, площадной ругани, убийств и издевательств, циничного диктата адской злобы, лжи, беспощадной жестокости. Наконец, это – целая жизнь, если в ней тебе открылся Христос…
В памяти батюшки всегда воскресали годы заключения в связи с разговорами и вопросами о молитве. «Теперь уж какая молитва, – с оттенком горечи говаривал он, – молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни. Повторить теперь, во дни благоденствия, такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенный там, сохраняется на всю жизнь».
Арест по навету сослужителя
В толпе почитателей обязательно найдется «иуда», который в подходящий момент где-то там, «где нужно», скажет: «А вот он тогда говорил то-то и то-то, там-то крестил на дому, тому-то посоветовал в пионеры не вступать». Молодому пастырю, восторженному, доверчивому, ко всем спешащему на помощь, это трудно предвидеть – он еще не знает, что неблагодарность, измена некоторых из тех, кому он отдавал свое сердце, – непременный спутник пастырского служения: «Аще Мене изгнали, и вас ижденут» (Ин. 15, 20).
Усердие отца Иоанна в служении вызывало ответное усердие прихожан, иногда не по разуму. В книге Т. С. Смирновой «Память сердца» рассказывается, как в 1949 году на Пасху бывшие фронтовики-прихожане смастерили иллюминацию, и во время крестного хода в ночном небе появилось изображение Христа Спасителя. В сталинские времена такие смелые инициативы обычно не оставались без последствий. НКВД взял отца Иоанна «на разработку».
Духовная дочь отца Иоанна, Елена Сергеевна Ракова, вспоминала: «В пасхальный период 1950 года друг отца Иоанна по Духовной семинарии и академии, будущий митрополит Ленинградский Антоний (Мельников), тогда – Анатолий, иподиакон Святейшего Патриарха Алексия I, нечаянно услышал недвусмысленный разговор в алтаре Богоявленского собора. Два священнослужителя, занимавшие высокое административное положение в Церкви, обменивались мнениями: – Крестьянкина сдавать надо, – сказал один. – Сдавай, только после Вознесения, а то сейчас его заменить некем, – ответил другой. Анатолий после службы бегом побежал к отцу Иоанну, по дороге встретил меня и рассказал мне». Отец Иоанн был предупрежден, но процедура «обезвреживания» измайловского пастыря была запущена значительно раньше».
Отец Иоанн, говоря о себе и даже признавая себя в чем-то виновным, ничего не рассказал ни об одном человеке такого, что могло бы его хоть сколько-нибудь скомпрометировать в глазах советской власти. Нередко заключенные не выдерживали, а если человек сломался и «потек», он уже теряет контроль над собой и «закладывает» всех без разбора. Отец Иоанн не сломался. (…). В конце жизни отец Иоанн вспоминал в письме к духовным чадам: «Если бы вы знали, как хорошо про все это вспоминать и знать, что я совесть сохранил. От этого и на сердце легко и радостно!»
Лагерь
В. Р. Кабо (историк, находился в лагере одновременно с отцом Иоанном. – Ред.) вспоминает: «Я прочитал Библию – всю, от начала до конца. Эту книгу книг дал мне Иван Михайлович Крестьянкин… Он появился на 16-м ОЛПе, кажется, весной 1951 года. Я помню, как он шел своей легкой стремительной походкой – не шел, а летел – по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной черной куртке, застегнутой на все пуговицы. У него были длинные черные волосы – заключенных стригли наголо, но администрация разрешила ему их оставить, – была борода, и в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Его бледное тонкое лицо было устремлено куда-то вперед и вверх. Особенно поразили меня его сверкающие глаза – глаза пророка. Он был очень похож на Владимира Соловьева, каким мы знаем его по сохранившимся портретам. Но когда он говорил с вами, его глаза, все его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором. Он любил шутку, и в его манерах было что-то от старого русского интеллигента. А был он, до своего ареста, священником одного из московских православных храмов».
Сам отец Иоанн рассказывал, как его привезли вместе с другими заключенными на разъезд «Черная речка». Т. С. Смирнова описывала слышанное от отца Иоанна так: «Всем вновь прибывшим пришлось идти через поистине черную речку. Мост через бурлящий глубоко внизу поток был настлан редкими шпалами, на которых наросли гребни льда. Конвой с собаками шел по трапам рядом с этим зловещим настилом, по которому прыгали со своими котомками уставшие от долгого пути люди. Тех, кто срывался в ледяную пропасть реки, не поднимали и за них не беспокоились, что сбегут. Река принимала каждую жертву в свои ледяные объятия навсегда. Батюшка прощался с жизнью. Он видел, что происходит с теми, кто идет впереди, но… «Господи, благослови!» – и с молитвой святителю Николаю он не заметил, как миновал опасность. Подошли к лагерю. От только что пережитого навалилась страшная усталость… в этот момент рыкающий звук громкоговорителя: «В этапе есть священник, к его волосам не прикасаться».
Письма из заключения
Письма о. Иоанна написаны относительно свободно – может быть, потому, что он был на хорошем счету, его все уважали, ему доверяли, а кроме того, он был бухгалтером в лагере, жил и работал в административном бараке и легче мог передать письмо на волю. Начальство лагеря пользовалось готовностью паствы о. Иоанна сделать все возможное для того, чтобы облегчить его положение (…).
Родственники лагерного начальства, бывая в Москве, останавливались на ночлег у Галины Викторовны и Матроны, духовных чад о. Иоанна. В те времена все почти жили в коммунальных квартирах в страшной тесноте, соседи следили друг за другом, нередко доносили, так что найти ночлег в Москве было непросто, а принимать у себя людей, связанных с лагерем, было страшновато.
Духовные чада отца Иоанна постоянно выполняли просьбы своего духовного отца-узника о присылке в лагерь разных вещей для заключенных и всяких принадлежностей для канцелярии, бухгалтерии и т. п. То была нужна бумага, то арифмометры, то пишущие машинки. Все это находили, покупали и переправляли в лагерь любящие своего батюшку духовные чада. Взамен некоторые из них умоляли разрешить им приехать навестить его, но это было сопряжено с большим риском усугубить и без того трудную участь отца Иоанна. В своих письмах отец Иоанн, конечно, не описывает суровых сторон лагерной жизни, никогда не жалуется.
О послушании и благоговении
«Всякое действие, мои дорогие, хотя и душеполезное, но совершаемое священником без ведома и благословения правящего архиерея Святой Церкви, конечно, при наличии такового, не может являться угодным Богу и спасительным для души верующего в Него христианина.
О Святых Христовых Тайнах я вам потому ничего не писал, что из-за необычной жизненно-бытовой обстановки, окружающей меня со всех сторон, в которой почти все люди, за исключением немногих отдельных лиц, позволяют себе беспрерывно курить табак, сквернословить и допускать многие другие виды невоздержания, я вынужден был, конечно, с глубокой скорбью питать свою душу только лишь агиасмой и артосом, страшась и думать о том, что, являясь огнем невещественным, опаляющим недостойно хранящих его.
На данный момент бытовые условия жизни, правда, очень немного, но все же изменились в лучшую сторону, конечно, лично для меня. За разрешением вопроса о Причастии страшныя жертвы Животворящего Тела Владычня, к Которому я не приступал почти уже три года, как находящийся в затруднительных обстоятельствах, убедительно прошу вас обратиться только к дорогому Дедушке (так он называл в письмах митрополита Николая (Ярушевича). – Ред.), так как только его благословение будет являться для меня строго обязательным».
О лишних вещах
«Вас же убедительно прошу исполнить мою просьбу, а именно… ничего мне из продуктов не высылать… Предостерегайте себя, пожалуйста, от этого на [все] совершаемое, хоть и от самого наидобрейшего сердца, но сверх установлен[ного] максимума не может быть мною одобрено и благословляемо. Излишние заботы о теле – излишнее бремя для души и бремя для души и духа, устремлен[ного] к Богу и ищущего соединения с Ним. Я здоров. Все обстоит благополучно».
Об учебе (из письма к сыну духовной дочери Леве Воробьеву, школьнику)
«У большинства учащихся, начиная с первых классов, появляется склонность к разделению всех преподаваемых в школе предметов на любимые и нелюбимые, на важные и неважные. А поэтому, по своему легкомыслию, они начинают одними из них чрезмерно увлекаться, а другим совсем не уделять никакого внимания. Ты так не поступай. Особая склонность к тому или иному предлагаемому предмету, конечно, естественна и допустима, но безрассудное деление всех преподаваемых предметов на нужные и совсем ненужные свидетельствует о легкомысленном
отношении к науке. Для общего развития ума человека все является важным и необходимым из того, что содержит в себе истинная наука, приближающая нас к еще большему познанию Премудрости Божией. «Дивна дела Твоя Господи!» Слава Богу за все!»
О том, как изучать иностранные языки (из письма к Леве Воробьеву)
«Все языки – при их серьезном изучении – требуют ежедневного (систематического) занятия ими по 1–2 часа, а не рывками, как это делают некоторые легкомысленные учащиеся. Если будешь открывать книгу – учебник иностранного языка только на несколько минут дома, да еще с принуждением, или в школе за 10–15 минут до начала урока, тогда, конечно, никогда не научишься владеть иностранным языком. Прежде всего, надо каждый день упражняться в чтении, чтобы уметь правильно читать и произносить иностранные слова, а потом уже запоминать грамматические правила».
Об утешающем внимании
«Посылаю вам два ларца. В один из них, предназначенный для отправки Т[анеч]ке, прошу вас, пожалуйста, вложить следующие предметы: просфору, несколько штук носовых платков, духи и туалетное мыло (с приложением вашего письма). А какими должны быть эти [духи], вы лучше меня знаете. Пусть она немного утешится, т. к. кроме нас, почти никого не осталось, кто бы готов был с любовью порадовать ее. Господь да поможет вам в этом добром и полезном деле! Другой же ларец, в знак выражения моей искренней благодарности за ваши постоянные заботы обо мне, посылаю вам обеим на память (ко дню вашего Ангела – 9.11 и 10.03), как самый скромный подарочек. Я сознательно посылаю вам одну шкатулочку на двоих, желая от души, чтобы Господь благословил и на дальнейшее время вашу мирную и совместную жизнь под покровом Матери Божией. Одно вложение в ларце уже имеется, а второе, если Богу будет угодно, я должен буду прислать к 10.03 будущего года».
О взаимной любви, совести и разделении ответственности
Письмо, посланное вами 4/IX – через Паню – мною получено своевременно, но ответить на него я не успел из-за моего переезда на новое место. Тогда я имел намерение послать вам пространное ответное письмо, а теперь я отвечу на него очень кратко: «Дети, любите друг друга», т. к. отсутствие между некоторыми из вас, мои дорогие дети, должной взаимной любви, к которой я непрестанно призываю всех вас, меня очень печалит. Всегда надо помнить о том, что при отсутствии должной любви к ближним ничто не может быть угодным Богу. Поэтому всемерно старайтесь искренне любить друг друга, дабы каждое совершаемое вами доброе дело являлось угодным Богу и приносящим пользу вам. Серьезно подумайте об этом, и тогда станет для вас все ясным и понятным. Это мое последнее вам напоминание. Больше ни единого слова я не буду писать вам об этом, так как по данному вопросу мною было написано вам довольно много, но положительных результатов до сего времени еще не достигнуто. Терпеливо ожидаю. Моя совесть чиста и спокойна, а за своею вы сами следите. Она ведь является оком нашего нравственного сердца, положен[ым] Самим Творцом. Зрение мое находится в прежнем, хорошо известном вам состоянии. Неотъемлемый мой долг состоит в том, чтобы я, недостойный, всегда и всем был доволен и за все благодарен Богу, милующему и утешающему меня грешного».
Одна из самых частых фраз, которыми отец Иоанн пишет о себе из заключения, – «все благополучно».
