Аркадия Шлыкова (1972-2018), молодого историка, после окончания РГГУ на священство благословил протоиерей Николай Залитский. В студенческие годы о. Аркадий работал сторожем в храме Василия Блаженного, разгружал вагоны, панковал, слушал Егора Летова, искал себя. Часто с друзьями ездил на Алтай, на Урал, в Крым. А приехав в Карелию, вдруг понял, что там его место. В Колодозере вместе с друзьями стал восстанавливать храм Рождества Богородицы. Пожертвования приходили от самых разных, незнакомых людей. Тогда же и родилась община.
Рыжеволосый лохматый викинг
Екатерина Соловьева, фотограф
«Я и раньше слышала о том, что где-то в карельской глуши живет необычный священник-панк. Когда мы добрались до Колодозера, там уже вовсю работали две артели иконописцев из Питера и Москвы, – расписывали в храме «небо». Там, на лесах, я впервые и увидела о. Аркадия — с горящим взглядом, опилками в бороде, в какой-то драной футболке. Вообще-то он напоминал рыжеволосого лохматого викинга, – какими их в кино показывают.
О. Аркадий помогал мастерам распиливать куски фанеры. Мне выдал кисточку и велел «тоже чего-нибудь рисовать». Позже иконописцы доверили мне нарисовать три звезды под самым куполом церкви. Каждый раз, когда я приезжала в Колодозеро, мы с о. Аркадием смотрели на эти звезды и вспоминали мой первый приезд. Теперь я буду смотреть на них одна».
Под Рождество
Михаил Масленников, фотограф
«Народ собирался в Колодозеро на Рождество. Я приехал одним из последних. На ночлег все места были заняты, но мне, как болящему (накануне сильно простудился) досталась угловая кровать между окнами. Ночью практически не спал, легкие разрывались от кашля. Было холодно даже в спальнике, из старых окон дуло. Возле остывающей печки на полу свернулась калачом собака.
О. Аркадий появился в дверном проеме огромным черным силуэтом. Вообще у него своя келья (узкая кровать и еще метр до стенки), но в этот раз он уступил ее кому-то из дам, хотел было мне, но я отказался. Батюшка постоял, послушал в полутьме, как сопят его гости, и улегся тут же на полу, прижав к животу собаку. Я перестал кашлять и ненадолго уснул».
Футбол при свете фар
Анна Бородина, директор клуба «Путешествие своими руками»
«На прошлое Рождество (2017) в Колодозере было -43. А когда первый раз мы приехали к нему лет 10 тому назад, то Рождество происходило так. Сначала футбол при свете фар. Футболисты сменяли друг друга, чтобы сбегать на исповедь. Потом служба, потом застолье, где мужчины пели красивыми голосами, потом мужчины обсуждали – не политику, а дела: кто храм строил, кто бомжей кормил, кто деревню поднимал северную. Потом был салют под северным деревенским небом. Поскольку в деревне практически нет света, это впечатлило. А на утро расчистили озеро от снега и играли в хоккей.
У меня такое ощущение, что о. Аркадий ставил в своей жизни эксперимент – можно ли прожить жизнь, никому не отказав? К нему приезжали странные люди, которые его обворовывали. Он это предчувствовал, но никому не отказывал, не осуждал. И, главное, был очень добрым. Как дед Мороз для взрослых. Всегда всех ждал в гости, и казалось, что приедь ты через сто лет в любой день в любое время года – он выйдет из двери, хитро ухмыльнется в рыжую бороду и радостно обнимет.
Он никого не учил. У него жили разные люди – буддисты, атеисты, он не звал идти в храм, молиться. Оставлял свободу. Никогда не говорил про деньги – все жили у него бесплатно, кто хотел, мог оставить денег, но это была инициатива человека. Как-то я тоже захотела оставить ему денег, он отказывался, потом сказал, что возьмет только на ремонт храма. В быту был удивительно аскетичный – старый костюм и минумум еды.
Проводил таинства он удивительно. Не спешил, подолгу рассказывал смысл того или иного слова, действия, крестил часто в озере. И все так трепетно, с бесконечным уважением к человеку, которого крестил или исповедовал. Если кто-то вставал на колени перед аналоем, то он тоже вставал на колени рядом с исповедующимся. Если исповедовал ребенка, то тоже садился на коленки, чтобы видеть его лицо. Многих он привел к вере, конечно».
Сильный до жути
Владимир Ломов, журналист
«Об отце Аркадии сейчас пишут много и, конечно, никто не пишет плохого. Это не потому, что об умершем или хорошо, или ничего, а потому, что сложно написать о нем что-то плохое. Хотя, всякое было, я знаю людей, которые от него отвернулись. Устали от бесконечного «драйва».
Он жил той жизнью, которой не живут люди. Не выживают. Видеть его близко было страшно — как заглядывать в бездну, или на ту сторону. «Break on through to the Other Side». Моррисона, он, кстати, любил не меньше, чем Егора Летова. С Летовыми они были знакомы, но шапочно. А вот с Женей Колесовым, в прошлом директором «Гражданской обороны», они были близкие друзья, и с Димой (Лукичем) Кузьминым и, даже, по странному стечению обстоятельств, с Ромой Неумоевым подружились, когда Рома перебрался в Печоры. Он помогал организовывать похороны.
Он был одним из них — хиппи, или панком, или еще кем-то. Не знаю, как назвать то молодежное движение, которое зародилось в конце восьмидесятых, когда люди вышли из-под гнета лжи, когда захотели жить по-другому, идти до конца, воевать за добро, может быть не понимая, в чем оно, но главное — до конца. И вот он шел. Несгибаемый. Сильный до жути, и от этой силы тоже становилось страшно. Остальные сворачивали, заводили семьи, покупали машины, строили дачи, или просто спивались, или скалывались, а он все шел один по северной глуши и только самые близкие знали, чего это ему стоило.
Шел от рок-н-ролла к вере, от веры к священству, от священства к смерти. Я знаю много священников, хороших священников, но равного ему знал только одного. Совершенно другого по сути, но равного по силе. По тому, как человек не сгибается, не отступает, всему радуется, всему надеется. Идет свой путь до конца. Всегда ведь можно отступить, а они идут.
Северная глушь — это инерция, она не терпит действия, она жаждет убить всякое движение. Это у Джека Лондона было. И северная глушь в итоге справилась с ним, раздавила. Он был один в этой деревне, для которой строил храм, для которой отказался ото всего. Он ни с кого никогда не брал денег, не было никаких церковных лавок, пожертвований за требы — только приходите. Но из местных мало кому это было нужно. Только друзья — из Москвы, из Питера, со всей России и не только России все ехали и ехали. Но и они потом разъезжались.
Один человек из местных — пьяница, бывший уголовник, приходил к нему в последнее время, звали Юрка. Хороший. Его убили в доме о. Аркадия в конце января этого года. О. Аркадий уехал в Эстонию, а в его доме обосновалась компания каких-то зеков. Их привел парнишка, который жил у о. Аркадия — бывший детдомовец. Его взяла на воспитание приемная семья и не справилась. А о. Аркадий решил, что справится. Парнишка воровал, сначала у него же, потом в магазинах, а о. Аркадий все покрывал, брал на поруки, думал, что изменится. Да и не думал, наверное, просто не умел осуждать. Физиологически. Не на уровне ума или души, а на уровне физиологии.
Юрка, вероятно, пришел в дом, он проведывал хозяйство в отсутствие о. Аркадия, и сделал замечание. Его убивали долго. Резали. Проломили голову. Батюшка вернулся из Эстонии, отмыл кровь в доме и умер.
Человек с огромным рюкзаком
Александра Оболонкова, журналист
«Впервые я увидела о. Аркадия осенью 2002 года. У него был огромный туристический рюкзак. Мы шли по вечерним московским переулкам, и он рассказывал, что через пару часов уезжает в Карелию. Все эти годы он помнил, как мы познакомились, и его даже как-то расстраивало, что я и его друг-однокашник, который был с ним в тот вечер, практически не пересекаемся в московской суете. Мне кажется, для него было удивительно, что люди пренебрегают возможностью общаться, быть вместе… Что жизненные обстоятельства как-то могут разделять людей. Как будто бы люди, однажды встретившись, уже не могут быть чужими…
Еще помню его во время походов с детьми из детского дома. Он шагал по карельской тайге в калошах на босу ногу с неподъемным рюкзаком, в котором он тащил все, что было тяжело нести остальным. Я помню его разным, и, надо сказать, он не был идеальным. У него было немало человеческих недостатков, но все они покрывались удивительным свойством его души принимать горести каждого человека.
Я помню, по крайней мере, пару случаев, когда я ему жаловалась. Однажды я заговорила о своей семейной жизни, а он честно сказал: «Слушай, я не знаю, сам-то я не семейный… Не могу посоветовать. Вот можно помолиться…» Другой раз – мы встретились в тяжелый для меня момент: у меня грудной ребенок и я развожусь. Я плакала и спрашивала: «Как мне жить дальше?!» Он опять был честен: «Я не знаю…» И крепко прижал к себе.
Отец Аркадий никогда не давал мне советов и поучений, не было у нас с ним и глубокомысленных бесед. Но я всегда была уверена в том, что он чувствует и понимает, что чувствую я. И что часть моего груза он кладет в свой огромный неподъемный рюкзак.
Мне кажется, все, кто его знал, ощущали то же.
