О том, как можно интерпретировать происшедшее в казанской гимназии и о том, какие уроки из происшедшего можно сейчас извлечь, говорим с Кириллом Хломовым, психологом, старшим научным сотрудником лаборатории когнитивных исследований РАНХиГС.
«Не каждый из тех, кто не явился на сессию, берет в руки оружие»
– Юноша, стрелявший по школьникам в Казани, – это действительно колумбайнер? Если да, то по каким признакам об этом можно судить?
– Я считаю это событие ужасной трагедией для многих людей в России и не только. И сейчас я бы не стал утверждать однозначно о связи с колумбайнерами, об этом случае пока что недостаточно информации. Все, что мы знаем, – это сведения, опубликованные в СМИ, но их мало, чтобы точно классифицировать такое преступление. Говорить однозначно о том, что это был колумбайнер, мы сейчас не можем.
Романтизация и большое внимание к личностям, напавших на школу Колумбайн, и недостаточное внимание к жертвам той трагедии, привело к тому, что и в России, и в США для подростков, находящихся в схожем психолого-эмоциональном состоянии такая форма проявления себя стала казаться подходящим решением.
Имя нарицательное, данное по названию американской школы Колумбайн, где произошла аналогичная трагедия, уже давно превратилось в феномен. Казалось, что только американский, но с 2014 года колумбайнеры существуют и в России.
Действительно, в некоторых случаях школьных расстрелов есть все признаки, указывающие на то, что преступник подражает событиям, происходившим в 1999 году в Америке. Это и выбор одежды, и манера сообщения о своем преступлении, некоем манифесте, и факт подписки на тематические группы в социальных сетях, и музыкальные вкусы. Но здесь такие выводы пока что видятся мне поспешными.
– Но разве то, что стрелок пришел в школу, которую закончил сам за четыре года до этих событий, не подкрепляет эту версию?
– Если ребенок учился в школе в момент нападения – это одна ситуация, она более типична для преступлений подобного рода. Когда речь идет о выпускнике, который уже четыре года не поддерживает связь с учебным заведением, все складывается немного иначе.
Быть может, он выбрал эту школу просто потому, что здание и расположение классов было ему знакомо, или были иные мотивы, как практического, так и психологического свойства.
Преступника описывают как замкнутого и тихого ученика. Данных о том, что он активно общался с другими выпускниками, или о том, что были какие-то личные обиды, пока нет. Чуть позже будет больше ясности. А сейчас, после такой трагедии, первая реакция – это поиск виноватых, и причин, но явление это сложное и торопиться с выводами сейчас не надо.
– Можно ли искать этих виноватых среди администрации колледжа, где стрелок учился? Известно, что его отчислили, и он несколько месяцев пропускал учебные мероприятия. Это стоит трактовать как сигнал об опасности?
– Насколько можно судить из публикаций в СМИ, ярко выраженного девиантного поведения у подростка, совершившего нападение на школу, все-таки не было.
В том, что он не сдал практику и не явился на экзамены, нет ничего необычного, таких студентов по стране тысячи, если не десятки тысяч, и мы не можем предположить, что такое поведение сигнализирует о трагическом финале. Ведь не каждый из тех, кто не явился на сессию, берет в руки оружие и отправляется на расстрел.
– Но все-таки, могла ли администрация колледжа или куратор курса, или иные сотрудники – преподаватель, психологи как-то распознать в этом юноше потенциального школьного стрелка? Не сигнализирует ли это о том, что работа со студентами колледжей не налажена адекватно?
– Насколько мне известно, система психологического сопровождения в колледжах ближе к школьной, поскольку там тоже учатся несовершеннолетние. Но в целом проблемы, вероятно, все те же: нехватка специалистов, нет единой системы работы и разделения функций, много бюрократической работы.
Тема школьных стрелков входит в сферу научных интересов Кирилла Хломова. В 2014 году вместе с коллегами Хломов работал с пострадавшими при нападении на школу в Москве. Позднее в соавторстве с психологом Денисом Давыдовым опубликовал статью о механизмах, причинах и профилактике преступлений, аналогичных Колумбайну: «Массовые убийства в образовательных учреждениях: механизмы, причины, профилактика» // Национальный психологический журнал. – 2018. – № 4(32).
В колледжах многое зависит от администрации. Я знаю колледжи, в которых очень хорошо настроена система социально-психологического сопровождения и мониторинга, оценка состояния учащихся и их рисков. А есть учебные заведения, в которых этот процесс не налажен в силу разных обстоятельств.
«Выявляли стрелков из числа действующих учеников. Мониторить выпускников сложнее»
– Последние два года в СМИ то и дело появлялись сообщения о том, что очередное нападение на школу предотвращено, задержаны подростки-колумбайнеры. Как вам кажется, почему сейчас сигналы о скором преступлении пропустили?
– За последние 7 лет в России сделано не мало, и, как мы знаем из СИМ, многие попытки нападения на школы были остановлены и предотвращены. Но то, что эти попытки осуществляются, говорит о существующих нерешенных еще задачах профилактики и социально-психологической помощи подросткам в первую очередь.
Последние истории о предотвращении подобных преступлений в основном связаны с моделью, когда действующие ученики планировали атаковать свои учебные заведения. Система мониторинга была заранее настроена на то, чтобы их обнаружить, причем сделать это можно было не только через социальные сети, но и благодаря пристальному вниманию внутри самой школы.
А вот выпускники, как в последнем трагическом случае, в мониторинг не попадают, и как это сделать, пока не ясно – это все-таки довольно большой объем информации, которую необходимо обрабатывать. Молодой человек уже не относился напрямую к школе, которую атаковал, он не мог попасть в зону внимания учителей и действующих учеников, по крайней мере по той системе контроля и предотвращения преступлений, которая есть сейчас. Опыт, который был наработан, здесь оказался недостаточным.
Важно, что этот случай говорит о сложностях, которые у нас есть в системе социально-психологического сопровождения подростков и молодежи.
Соглашусь, что есть недостаток квалифицированной психиатрической помощи, и по-прежнему у нас нет ясной схемы социально-психологического сопровождения в системе образования.
Определенные шаги есть, но мы делаем недостаточно попыток, чтобы настроить эту систему.
– Какой может быть реакция общества на такую ошибку?
– По первой реакции общества мы видим, что вектор смещается в сторону ужесточения контроля. Предложенные решения, связанные с деанонимизацией в сети и с контролем за оборотом оружия, в целом неплохи. Но я думаю, что сейчас у нас наметился кризис.
Мы идем по пути поиска технологических решений, которые были бы очевидны, просты и понятны: делай так, и будет вот такой результат. Увы, это не всегда возможно. Либо в некоторых случаях эти технологии должны быть более сложными, требующими больше внимания, настройки и так далее.
Система образования – это тоже в некотором роде социальная технология, но в этом случае нужно, чтобы она работала, не только блокируя нежелательное поведение, но и не создавая условий, в которых такое поведение может развиваться.
Сейчас происходят любопытные процессы. Школа сделала поворот в сторону оказания услуг, стала местом, отказавшись от идеи некоего социально-ориентированного объекта и центра, который объединяет и организует детей в сторону исключительно образования, отказавшись от идей развития личности, воспитания в хорошем смысле, что привело также к тому, что школы стали менее открыты обществу.
Если говорить о том, что могло бы помочь в ситуации, которая, увы, имела место в Казани, то это активность местного сообщества, соседей, друзей семьи. Реализовать это в крупных городах непросто, но все же именно люди, вовлеченные и неравнодушные, могли обратить внимание на то, что с подростком, с человеком что-то не так, что он меняется не в лучшую сторону. И что есть какая-то система поддержки, куда человек может обратиться за помощью.
– Замечать, что с близким человеком что-то происходит, важно. Но для этого нужно понимать: в какой момент подросток решает убивать?
– В случае со «школьными стрелками» этот феномен называется «разморозка». Примерно за месяц до расстрела, иногда чуть больше, происходит некоторое событие, которое является триггером.
У юноши из Казани оно, возможно, произошло зимой – это острая потеря, острое переживание горя. Тогда из «спящего» режима человек переходит к активным действиям, от фантазий – к планированию и совершению преступления. Такую модель впервые описали американские исследователи, и возможно, что казанский, как ранее керченский эпизод, предположение подтверждают.
Еще один фактор, который может играть роль – это буллинг, травля. Он был связан с ситуациями школьной стрельбы в 80% процентов случаев, но в остальных двадцати его не наблюдалось. О ситуации в Казани говорят, что над парнем подшучивали, но как долго и в какой степени, мы пока что не знаем. Ведь тут играет роль и персональная чувствительность к унижениям, у всех она разная.
«Не говорить об этом нельзя, но нужно избегать героизации стрелка»
– Говоря о феномене колумбайнеров, ссылаются в основном на американские исследования. Но теперь оказывается, что и российского материала уже достаточно. Ведутся ли исследования у нас, с учетом местной специфики?
– Безусловно, интерес к этой теме есть: за последние несколько лет было опубликовано около 10 разных работ, в которых принимали участие как психологи, так и криминалисты.
Процесс идет не очень быстро, и, увы, даже этого количества публикаций пока недостаточно. Но ведь ранее по этой теме выходили лишь журналистские расследования, так что это серьезный шаг вперед.
Важно, чтобы исследования продолжались, и хорошо бы, что бы и у нас какое-либо из крупных ведомств взяло на себя разработку и исследования этой темы. Например, в США эти исследования ведет Секретная служба, привлекая лучших специалистов, психологов, социологов, криминалистов и предоставляя данные реальных случаев.
Знаю, что большой интерес к этой теме есть в институте им. Сербского. Кстати, если говорить о психиатрическом аспекте, на который многие обратили внимание после задержания казанского стрелка, я бы призвал отнестись к нему с осторожностью.
Заявления, которые делал молодой человек, не стоит рассматривать исключительно как клиническую беседу, это как раз могли быть аффективные выкрики. Необходима детальная экспертиза специалистов, чтобы во всем разобраться. Что, впрочем, не умаляет еще одной проблемы – дефицита не только социально-психологического, но и психиатрического сопровождения подростков и молодых людей.
– Уже не раз звучало мнение, что публикации на тему школьной стрельбы должны быть максимально аккуратными, во избежание подражаний. Звучат также предложения о тотальном запрете на распространение такой информации в СМИ. Расскажите, как правильно и главное этично говорить об этом?
– Я не эксперт по СМИ и вынужден это подчеркнуть. Но думаю, что запрещать совсем не стоит, сложно предположить, насколько это будет эффективно. В целом важно минимизировать внимание к стрелку, и больше говорить о сложностях, которые существуют в обществе, чтобы избежать героизации и персонификации преступника.
Когда внимание приковано лично к нему, это соблазняет тех, кто выбирает для себя подобный сценарий, крутит в голове такую возможность реализации своей душевной боли. Для них это подсказка, так называемый «эффект Вертера».
Любого типа смакование воспринимается как поддержка этого способа поведения. Вот в чем ужас этой ситуации: не говорить об этом нельзя, а с другой стороны, нужно быть максимально осторожным и минимизировать обсуждение деталей, относящихся персонально к личности стрелка.
