Ленин и заколдованная тропинка
Ольга Берггольц родилась в 1910 году в Санкт-Петербурге, в семье обрусевшего немецкого доктора Федора Христофоровича Берггольца. После революции категорически отказалась от услуг няни и гувернантки, чтобы не быть эксплуататором. В 1926 году окончила трудовую школу.
К тому времени уже были написаны ее первое стихотворение и первый рассказ. Рассказ назывался «Заколдованная тропинка», а стихотворение – «Ленин».
С таким, мягко говоря, широким диапазоном литературных интересов шестнадцатилетняя товарищ барышня явилась в литературное объединение рабочей молодежи «Смена». Спустя два года она вышла замуж за другого студийца, Бориса Корнилова, в будущем автора знаменитой «Песни о встречном» и детского стихотворения «Как от меда у медведя зубы начали болеть».
Бориса Петровича, как и его юную супругу, интересовало в жизни многое.
В 1930 году Ольга Берггольц с отличием заканчивает Ленинградский университет, филологический факультет. Начинается новый этап трудовой биографии, уже как дипломированного литератора. Впрочем, он мало отличается от предыдущего.
Перед защитой диплома Ольга Федоровна ездила во Владикавказ, писать о достижениях социализма. А после – с той же целью, в Казахстан. Затем – многотиражка ленинградского завода «Электросила», сборники очерков и стихов, вступление в Союз писателей СССР, а спустя три года – исключение из Союза.
Дело в том, что в 1937 году Берггольц проходит свидетелем по «делу Авербаха» – писатель Леопольд Авербах обвиняется в «участии в антисоветской заговорщицкой террористической организации». И бдительное руководство этим Союза писателей на всякий случай избавилось от подозрительной поэтессы.
Но уже в 1938 году все подозрения по поводу Ольги Берггольц были развеяны, и широкие объятия писателей вновь распахнулись для нее – Ольгу Федоровну восстановили.
Но ненадолго. В том же 1938 году поэтесса арестована. Она уже не свидетель, а обвиняемая. И Союз писателей, как дрессированная обезьянка, вновь вычеркивает Ольгу Федоровну из своих безупречных рядов.
На этот раз все складывалось очень скверно. Ольга Федоровна проходила по делу «литературной группы» – одному из многих выдуманных дел.
По этому же делу шел Николай Заболоцкий, в следственных документах (и больше нигде) существовала какая-то террористическая организация. Ольгу пытали, избивали, она родила мертвого ребенка. Ей попались очень грамотные мастера заплечных дел.
Ольга Федоровна провела в тюрьме чуть меньше полугода. И ее неожиданно выпустили, вероятно, оказалась больше не нужна. Говорили, вступился Фадеев.
Поэтесса писала: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!»
Берггольц выходит на свободу летом 1939 года. Спустя три месяца записывает: «Я еще не вернулась оттуда. Оставаясь одна дома, я вслух говорю со следователем, с комиссией, с людьми – о тюрьме, о постыдном, состряпанном «моем деле»».
То, что случилось с Ольгой Федоровной, очень страшно. Но уже в феврале 1940 года она вступает в большевистскую партию. Все злодеи прощены? Трудно сказать. Такое было время непонятное.
А потом наступает война. И блокада.
«У микрофона поэтесса»
Вопроса – оставаться ли в блокадном Ленинграде – для Ольги Федоровны не существовало. Вопрос был в другом: что делать? Второй муж Берггольц, будучи инвалидом, ежедневно строил городские укрепления, он умер в январе 1942 года.
Герой? Да, конечно. Но Ольга Федоровна выбирает другую стратегию. Бороться с врагом тем оружием, которым она лучше всего владеет, – словом.
Что, впрочем, не отменяло дежурства на крыше во время бомбежек.
Вера Казимировна Кетлинская, ответственный секретарь Ленинградского отделения Союза писателей, вспоминала, как в самом начале войны к ней пришла Ольга Берггольц: «Что и где нужно делать? На вид – по-прежнему девочка, но девочка взволнованная и собранная, внутренне готовая и к страданию, и подвигу».
Именно Кетлинская направила ее в литературно-драматическую редакцию ленинградского радиокомитета. Ее голос был полнейшей противоположностью голоса Юрия Левитана – тихий, спокойный, какой-то домашний. Голос верной, надежной подруги. Именно такой и оказался нужным в это время в этом месте.
В мае 1942 года Берггольц пишет в дневнике: «Масса ленинградцев лежит в темных, промозглых углах, их кровати трясутся, они лежат в темноте ослабшие, вялые… и единственная связь с миром – радио, и вот доходит в этот черный, отрезанный от мира угол – стих, мой стих, и людям на мгновение в этих углах становится легче, голодным, отчаявшимся людям. Если мгновение отрады доставила я им – пусть мимолетной, пусть иллюзорной, – ведь это неважно, – значит, существование мое оправдано».
Берггольц вела дневник всю свою жизнь. В детстве она называла его «дневничок-дурачок», но с годами этот «дурачок» стал страшным документом.
В 1942 году Ольга Федоровна пишет свои самые пронзительные вещи – поэму «Февральский дневник» и «Ленинградскую поэму». В 1943 году – сценарий фильма о блокадном быте, в результате он стал пьесой «Они жили в Ленинграде». Но главное не это.
Ольга Берггольц выступает со своими стихами в театрах, клубах, в госпиталях, в цехах – везде, где имеется такая возможность. И каждый день обращается к жителям осажденного города по радио: «Внимание! Говорит Ленинград! Слушай нас, родная страна. У микрофона поэтесса Ольга Берггольц».
Для ленинградцев ее голос значит больше, чем голос Юрия Левитана для всей страны. Ее называют «блокадной Мадонной».
Поэт Павел Лукницкий писал: «Ольга Берггольц прекрасно работает в Ленинграде с самого начала блокады, ее выступления всегда волнуют всех ленинградцев, я, как и все, бываю взволнован ее стихами и ее мужественными выступлениями, в которых звучит сама душа блокадного Ленинграда».
Павел Антокольский вспоминал: «Это был чистый источник нужной и самой ценной тогда информации. Юный женский голос говорил правду и только правду, без прикрас, без преувеличения, без надрыва. И если при этом он звучит на ритмичной волне (ведь она читала стихи) – значит, в скромную обыденность речи вошло искусство, оно насквозь пронзало женскую речь».
А вот воспоминания поэта Михаила Дудина: «Она, сама того не понимая, стала живой легендой, символом стойкости, и ее голос был для ленингpадцeв кислородом мужества и уверенности и мостом, перекинутым через мертвую зону окружения, он помогал соединять пространства и души в один общий порыв, в одно общее усилие.
И этот опыт трагедии заставлял находить безошибочно точные слова – слова, равные пайке блокадного хлеба. И эта жизнь в самой обыденности подвига была чудом и остается чудом, возвеличивающим человеческую душу».
Гитлер считал Ольгу Федоровну своим личным врагом.
«Не дам забыть, как падал ленинградец»
А жизнь с каждым днем делается все страшнее. Берггольц пишет в поэме «Февральский дневник»:
Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
В кастрюльках воду голубую возят,
Дрова и скарб, умерших и больных.
Вид санок с детскими трупами на фешенебельном Невском проспекте был особенно жуток.
При этом сама Ольга Федоровна отказывается от специальных пайков и иных привилегий. После прорыва блокады ее привезли в Москву на медобследование – и доктора диагностировали дистрофию.
Фадеев писал: «Ее голос зазвенел по радио на весь блокированный город, зазвенел окрепший, мужественный, полный лирической силы и неотразимый, как свинец. У нее умер муж, ноги ее опухли от голода, а она продолжала ежедневно писать и выступать».
Сами же тексты Ольги Федоровны были совершенно фантастическим сплетением обычного рассказа и поэзии, и непонятно, где завершалось одно и начиналось другое:
«Полк принимал знамя в бою. Гвардейцы стояли на поляне среди бедных, еще почти не одетых травою бугров, под холодным северным ветром, а за ними, в синеватой дымке, виднелись нежные контуры Ленинграда. Каким отсюда строгим и спокойным казался он! Покой и тишина…
– Что в городе? – спросил меня полковник.
И я ему ответила: – Война!»
И никакой записи – только прямые эфиры.
Завершается война, возобновляется травля. Журналист Александр Прокофьев (заметим, ни дня не проживший в блокаде) в 1945 году на Х пленуме Союза писателей бросает Ольге Федоровне обвинение: «Берггольц, как и некоторые другие поэты, заставила звучать в стихах исключительно тему страдания, связанную с бесчисленными бедствиями граждан осажденного города».
На это Ольга Берггольц отвечает стихами:
И даже тем, кто все хотел бы сгладить
в зеркальной робкой памяти людей,
не дам забыть, как падал ленинградец
на желтый снег пустынных площадей.
Ольга Федоровна – закаленный боец, ее просто так не возьмешь. Еще в блокаду она записала в дневнике: «Люди, падающие на улицах, страшнее падающих бомб».
Проходит год и поэтесса снова ждет ареста. Она заступилась за гонимых коллег, Зощенко и Ахматову. Это был очень смелый поступок, но все обошлось, Ольга Федоровна отделалась кратковременным запретом на издание ее книг.
Жизнь, впрочем, налаживается. Берггольц пишет книгу о ленинградском радио в блокадные годы, в Москве ставят ее пьесу «Они жили в Ленинграде», а в магазинах появляется ее собрание сочинений.
* * *
Ольга Берггольц скончалась в 1975 году. За пять лет до этого, в мае 1970 года в Ленинграде, в Доме писателей отмечалось 60-летие Ольги Федоровны. Было прочитано много стихов, юбилярше вручали цветы и подарки. Одним из последних на сцену вышел внук одной из сотрудниц радиокомитета блокадных времен. В его руках была корзинка с луком.
Кажется, прослезился весь зал.
