Лето 2010 года запомнилось жителям Центрального, Приволжского и Уральского федеральных округов изнуряющей жарой и смогом от лесных пожаров. Долгое отсутствие дождя и тлеющие еще с весны торфяники сделали свое дело, то там, то тут вспыхивал огонь, который быстро перебирался с сухой травы на кроны деревьев и вызывал самые страшные лесные пожары – верховые.
Очевидцы описывали их как летящие по воздуху огненные шары, которые, заходя в деревни и поселки, за несколько минут оставляли после себя пепелище.
В период с июля по конец августа возникло более семи тысяч очагов возгорания. Погибли 60 человек, сгорело около 2,5 тысяч жилых домов.
Визуальные приметы того времени помнятся и спустя 10 лет: люди в масках на улицах безлюдной Москвы, Красная площадь в дыму, сквозь который не видно даже собор Василия Блаженного, кадры сгоревших деревень, как из фильмов о войне, когда от домов остались лишь печные трубы.
«Огненный шторм выкручивал деревья, дома сами загорались изнутри»
Рассказывает Александр Еременков, в 2010 году – начальник управления организации пожаротушения и проведения аварийно-спасательных работ ГУ МЧС России Нижегородской области. За участие в операции по защите от огня городского округа г. Выкса награжден орденом Мужества.
– Для меня все началось 25 июля, был выходной день, но начальство срочно вызвало на работу. Снова дома я оказался только через двадцать пять дней. Почти месяц не видел ни жену, ни детей.
Для нас с коллегами это была война, потому что был фронт, по которому шло наступление и который мы старались удержать, был враг – огонь. У него были союзники – ветер и жара, которые не давали нам покоя.
В конце июля огонь из Рязанской области при резком порыве ветра перекинулся на населенные пункты Нижегородской области. Пожар распространялся очень быстро – иногда за час мог пройти до 10 километров.
Огонь шел вдоль Оки полосой в 50 км, на его пути находилось множество населенных пунктов и город Выкса. Первой пострадала деревня Семилово. Там за час выгорели 45 домов, еще 15 были повреждены.
Действовать приходилось очень быстро. Например, недалеко от Семилово была расположена деревня Осиповка, и ее, к счастью, нам удалось отстоять. Спасло то, что в деревне была речушка, а в ней – запруда, которую построили бобры.
Водой из этой запруды мы всю ночь проливали кромку пожара, чтобы он не зашел в населенный пункт. Людей там было мало, половина домов – заброшенные, но прямо за Осиповкой находились три большие склада агрофермы министерства сельского хозяйства, а там – несколько тонн экспериментальных отборных зерновых культур. Мы и их защищали тоже. Защищали и детский лагерь в лесу – и отстояли, беда обошла его стороной.
После первых побед мы разработали свою тактику: в ближайших населенных пунктах расставили дежурные бригады с цистернами или насосными станциями, заручились поддержкой Гидрометцентра, чтобы понимать, каков прогноз погоды и куда пойдет огонь.
В какой-то момент, ближе к концу июля, показалось даже, что наступило затишье. Стало пасмурно, пошел дождь. Но потом – сильный порыв ветра и новая вспышка. Помню, мы тогда в Осиповке любовались закатом, и вдруг увидели вдалеке высокий столб дыма. По рации сообщили, что огонь пришел в Нижнюю Верею.
Туда огонь не вошел, он ворвался языками пламени, накатывал, как волна, несколько раз, и пока он не окружил весь населенный пункт и не поджег нижние слои почвы с травой вокруг, а потом перешел наверх, разогрел воздух – это уже был не пожар, а огненный шторм.
Это очень редкое явление – раньше такое бывало во время Великой отечественной войны, когда немцы полностью сжигали деревни. Огненный шторм похож на обычный вихрь, который поднимает все с земли, и в этом пламени тоже все летело вверх. Деревья выкручивало так, что стволы толщиной по 50 см мотало, как мочалку.
Дома загорались не снаружи – изнутри. Окна и двери открыты, горячий воздух туда заходил и моментально видел «пищу» – бумагу, одежду, дерево. Вспыхивало все.
341 дом сгорел, только два или три дома остались неповрежденными, потому что стояли около пруда, видимо, там был более влажный воздух. Жителей удалось спасти почти всех. Последних людей мы эвакуировали уже на корпусах пожарных машин.
Через какое-то время пожар дошел и до Верхней Вереи – это соседний поселок, пожар в котором потом стал известен на всю Россию. Сценарий тот же – резкое усиление ветра поднимало в лесу огонь, и беды было не миновать.
На ходу нам приходилось менять тактику тушения пожаров, совершенствовать некоторые приемы. Мы создавали для огня несколько рубежей. Первый – в лесу, туда пускали бульдозер, и он валил деревья и перепахивал землю, чтобы по этой полосе могла подъехать пожарная машина и проливать кромку пожара.
Второй – на окраинах населенных пунктов, где стояли пожарные машины с рукавами и были готовы к защите. Использовали все – и речки, и пруды, всю воду до последнего колодца.
Всего на моем участке было 65 единиц техники, 360 человек, 2 самолета Бе-200 и 2 вертолета МИ-8 Минобороны России. Это был самый большой участок в области, и, наверное, самый сложный, в какой-то момент фронт пожара составлял сотню километров.
Участвовали все: и военнослужащие, и местные добровольцы. Люди производили опашку полей, спешно убирали хлеб, потому что в этом была главная опасность – пшеница и рожь на полях вспыхивали как порох.
Уже в августе к нам стала поступать помощь из других регионов – отряды и техника из Московской области, Башкирии, приезжали специалист по встречным палам из Красноярска, пожарные из Армении, прислали даже самолет из Франции, который, как и наши Бе-200, мог тушить огонь с воздуха. С большим теплом вспоминаю помощь Русской православной церкви – монахини Выксунского женского монастыря готовили нам еду.
Всего нам удалось защитить 22 населенных пункта. К сожалению, сгорели 600 домов. Было конечно очень много опасных и серьезных моментов, но главное – нам вместе удалось отстоять свою землю.
«На грядках стояли черные запеченные кочны капусты, в погребах запекалась картошка»
Рассказывает Владимир Астапкович, в 2010 году – фотограф ИТАР-ТАСС. Снимал смог в Москве и сгоревшие вследствие лесных пожаров деревни в Московской и Рязанской областях.
– Понимание того, что происходящее необходимо снимать, появилось, когда в Москву пришел смог. Первые новости и, соответственно, иллюстрации к ним, были про то, что происходит в столице – само задымление, как люди живут, как реагируют на это.
Кстати, тогда, наверное, впервые можно было увидеть на улицах одновременно столько людей в масках. Мы с коллегами работали на улицах в поисках интересных сюжетов, но дышать и передвигаться во мгле было, надо сказать, нелегко.
Параллельно я видел, какие кадры снимают коллеги в регионах, и тоже стал искать, куда бы можно было поехать. Правда, начальник был не в восторге от этой идеи, потому что буквально за несколько дней до этого фотокорреспонденты, дежурившие с пожарными в лесах Московской области, попали в огненное кольцо. Ситуация была достаточно серьезная, они уже успели попрощаться с жизнью и спаслись чудом.
В общем, мне пришлось действовать на свой страх и риск. На работе я взял отгул, и мы с товарищем на машине рванули в Рязанскую область. Деревни, которые горели, были тогда на слуху. Мы отправились в Шехмино, где пожар уже прошел, и осталось только пепелище.
Ощущения на месте были очень странные. Все мы видели различные фильмы-катастрофы и ленты про апокалипсис, но вживую это выглядело немного иначе. Густой желтый воздух горчичного цвета, видимость не дальше 100 метров, только это не кино, а реальность.
От деревни в основном остались только печные трубы. Впрочем, было и несколько совершенно парадоксальных вещей. Вот забор, обыкновенный штакетник. Пожар повалил его, но две соседние доски – разные, одну едва опалило, вторая – рассыпалась в прах.
У другого дома сидела глиняная овчарка, что-то вроде садовой скульптуры. Дом сгорел, а ее лишь слегка опалило, и оказалось, эта собака охраняет пожарище.
Зрелище мощное, очень впечатляющее, потому что ты смотришь и понимаешь, что стихия – такая вещь, против которой ты ничего сделать не можешь. Жутковато.
На пожарищах мы в основном ходили, смочив запасную футболку водой, чтобы хоть как-то защитить органы дыхания. Надевали то, что не жалко, потому что будешь весь в копоти, в грязи, провоняешь дымом. На ноги – высокие армейские берцы, потому что земля была довольно горячая, подошвы плавились.
Местных в Шехмино было мало, в основном те, кто надеялся что-то отыскать на пепелище, или те, чьи дома пострадали минимально. Люди не хотели делиться своими переживаниями, пребывали в шоке. Говорили только, что огонь пришел внезапно, и убегать пришлось, прихватив лишь паспорта.
Мне показывали огороды, на которых стояли созревшие, но совершенно черные, обугленные кочны капусты. Показывали погреба, в которых верх сгорел, а внутри, как в огромной духовке, запеклась картошка, оплавились банки с соленьями.
Полный сюрреализм: было ощущение, что находишься на какой-то большой съемочной площадке, но при этом ты понимаешь, что это все настоящее. А еще была ассоциация с Хиросимой: сразу вспоминались документальные кадры тех лет, та же выжженная пустыня, из которой торчат только трубы, и люди ходят в дыму.
При этом, как бы ужасно это ни звучало, ты понимаешь, что это отчасти красиво. Потому что это та самая стихия, о которой говорили когда-то древние люди, и ее даже сейчас не остановить.
Вот есть маленький человек, а есть что-то такое большое и необъяснимое. И если природа хочет показать, кто в доме хозяин – она это делает. Это просто надо принять и уважать, других вариантов у нас нет.
«Один из волонтеров, который помогал нам на пожарах, потом сам обратился за помощью»
Рассказывает Елена Моспанова, сотрудница Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской православной церкви. В 2010 году координировала волонтеров службы помощи «Милосердие», которые помогали собирать помощь для погорельцев.
– Я тогда только вышла на работу в отдел, и моя должность была связана с темой материнства. Так что все то, что происходило во дворе нашего здания, на улице Николоямской в Москве и касалось сбора помощи пострадавшим от пожара, поначалу не входило в мои обязанности. Но оставаться в стороне было сложно.
Однажды я вместе с коллегами вышла во двор, а на свое обычное рабочее место смогла вернуться уже только через месяц.
Тогда вокруг было постоянное движение. Приезжали и приходили какие-то люди, приносили вещи. В основном одежду, постельное белье, подушки, одеяла, предметы первой необходимости и посуду. Другие, наоборот, их забирали. Стояла очередь из машин на разгрузку и погрузку, были автоволонтеры, которые приезжали на ГАЗелях и были готовы вести вещи в другие регионы.
Я помогала с координацией волонтеров на улице. Все, что касалось сортировки вещей и распределения желающих помочь по различным участкам, было моей задачей.
У нас был разработан такой механизм работы: уже пришедших добровольцев мы расставляли по позициям во дворе, и каждый новый человек, приходивший с вещами или просто желавший помогать, отвечал на их вопросы. В зависимости от ответов человека направляли дальше, и так люди шли от одного куратора к другому, чтобы не плутать и чтобы вся система работала быстро и эффективно.
Чаще всего случалось, что люди приносили какие-то вещи, и мы спрашивали: готовы ли вы остаться и немного помочь? Многие соглашались. Постепенно появились люди, которые приходили так изо дня в день, им уже не нужно было ничего объяснять, заново обучать их. Мне очень запомнилась одна женщина: сначала она бывала у нас одна, потом стала приходить с взрослой дочерью.
Многие волонтеры, впервые пришедшие тогда помогать в период пожаров, остались в Синодальном отделе на постоянной работе. Например, нынешний руководитель «Дома для мамы» Мария Студеникина начинала когда-то именно с работы по сортировке вещей, пожертвованных погорельцам.
Были и другие запоминающиеся случаи. Один молодой мужчина, помогавший нам на пожарах 2010 года, спустя какое-то время сам вернулся за помощью. Он успел жениться, и в семье родился ребенок с тяжелой инвалидностью. Этот человек уже знал, куда обращаться, знал, что у нас ему точно помогут.
Я помню не так много конкретных событий того лета, быть может, потому, что все дни были очень похожи.
Много людей, много работы, много общения. Разбирать и упаковывать вещи мы заканчивали поздно вечером, иногда даже приходилось ночевать прямо в своих рабочих кабинетах.
А если нет, помню, что до дома доезжала на автопилоте, и из машины меня вынимал любящий муж, под руки вел в квартиру и укладывал спать. Однажды я так устала, что заснула в офисе под кондиционером, простудилась и потеряла голос. Пришлось повесить на грудь табличку, извещавшую о том, что общаться я могу только с помощью записок.
В те дни нас очень поддерживал владыка Пантелеимон. Собственно, епископом он тогда еще не был, это случилось позже, в конце августа, но имя при постриге он уже сменил. Владыка проводил исповедь для добровольцев прямо на улице, у нас была возможность вместе помолиться, и это очень укрепляло.
Знаете, когда находишься внутри, в процессе, ты как будто в потоке, и думать, осознавать происходящее времени нет. О том, что это было что-то большое и очень важное, я тогда не задумывалась: просто работала и делала свое дело. Но именно тогда я впервые почувствовала, что попала на свое место.
