Доктора Филатовы
Егор отец – хирург и офтальмолог. Четыре из шестерых братьев – врачи, а дядя, Нил Федорович, к моменту рождения Володи, к 1875 году уже сформировался как незаурядный педиатр.
В качестве специализации Владимир выбрал офтальмологию. Существует легенда, дескать, он, будучи юношей, обдумывающим житие, случайно увидел слепца с белой тростью, который робко шел по улице, простукивая путь перед собой. И тогда юноша громко воскликнул: «Каждый человек должен видеть солнце!» И решил стать офтальмологом.
Эта легенда представляется сомнительной, поступок, мягко говоря, не деликатный даже для юнца. Впрочем, чрезмерной деликатностью доктор не отличался, а своим кумиром в области врачебной этики считал громовержца Захарьина.
Говорил: «Захарьин приучил смотреть на врача с почтением, прибегая то к ударам по карману, назначая свои высокие гонорары, то прибегая к резкостям».
В 1892 году Владимир Николаевич окончил Симбирскую классическую гимназию (Ленин окончил ее в 1887 году, должны были пересекаться) и поступил на медфак Московского университета. Так посоветовал дядюшка Нил, в то время уже возглавлявший там кафедру.
Тут-то и началось настоящее образование, в симбирской гимназии все сводилось к бесполезной зубрежке. Время было золотое, среди преподавателей, кроме уже упоминавшегося Захарьина, оказались Склифосовский, Столетов, Остроумов и, ясное дело, сам дядюшка – к тому времени уже вполне светило медицины.
С практикой все складывалось еще лучше – Филатов проходил ее под руководством собственного отца, земского окулиста.
Науки давались легко, и уже в годы ученичества Филатов сделал несколько открытий.
Тогда же и определилась его офтальмологическая специализация – бельмо, которое, кстати, в то время путали с другим глазным заболеванием – катарактой.
И на протяжении всего периода обучения, как в гимназии, так и в университете, он оставался абсолютно равнодушен к политическим увлечениям однокашников. Ему хватало медицины и искусств, которыми Владимир увлекался, пусть и как дилетант, но с интересом и активно.
Никогда не поздно стать одесситом
В 1903 году доктор стал одесситом. Его позвал на кафедру тамошнего университета профессор Сергей Головин. Тридцатисемилетний одесский офтальмолог только что получил эту кафедру, созданную благодаря его же хлопотам.
Спустя два года при кафедре заработала глазная клиника, приблизительно тогда же начало работу Одесское офтальмологическое общество. Во всем этом ему активно помогал Филатов.
Они быстро сошлись, благо разница в возрасте была менее десяти лет, а увлеченности у каждого хватало на троих. Объединяло молодых врачей и равнодушие к различным политическим движениям, которые активно набирали обороты.
Человеческий глаз был для них значительно важнее, а заниматься наукой вполне можно было и в царской России, смысла менять существующую власть на какую-то непонятную рабоче-крестьянскую оба решительно не видели.
Хотя многие коллеги увлекались новыми идеями, особенно студенты.
В 1908 году Филатов защитил докторскую диссертацию, которую посвятил своему отцу: «Учение о клеточных ядах в офтальмологии: Экспериментальные исследования о влиянии кровяных сывороток на глаз». А в 1912 году он наконец-то сделал первую операцию по пересадке роговицы.
К сожалению, зрение так и не удалось восстановить, новая роговица очень быстро помутнела. Но доктор не отчаивался, он понимал, что находится в самом начале пути.
Революция не прервала этот путь. Продразверстка заменялась продналогом, в моду входили кожаные куртки и косынки, кто-то там кого-то раскулачивал, а у него была своя проблема – в стране жили 238 слепых, их которых половина из-за того самого бельма.
Умирает Ленин, а Филатов в тот же год разрабатывает принципиально новую методику кератопластики. Новую настолько, что пришлось специально для этой операции изобретать новые инструменты. Ничего, изобрел.
И на этот раз – полный успех. Правда, консервативное докторское сообщество отнеслось к его победе, мягко говоря, скептически, они-то знали, что такое невозможно в принципе, а значит, товарищ Филатов в лучшем случае заблуждается, а в худшем – вредитель.
Странно, что Владимира Петровича впервые арестовали только в 1931 году, а не раньше. Он вообще не понимал, что происходит, у профессора были запланированы лекции, консультации, операции, и вдруг какие-то люди в шинелях (стоял мерзлый февраль), автомобиль и совершенно не увеселительная поездка по ночной Одессе.
Что говорить, как отвечать на все эти провокационные вопросы, он, разумеется, не знал. К тому моменту это знала уже вся страна, но только не Филатов. Постоянно писал какие-то бумаги, думал, что таким образом спасает себя, в результате все портил:
«Результаты Учредительного собрания, в смысле установления способа правления, я считал удовлетворительными. Переход власти к большевикам я не мог охватить моим настроением. Мне казалось, что это слишком сильный сдвиг.
Борьба с властью большевиков Добровольческой армии генерала Корнилова вызывала сочувствие. Когда советская власть окончательно установилась в Одессе, то я принял ее как факт с большой долей тревоги».
Он даже не понимал, что себя оговаривает: «Недовольство, которое я испытывал при виде той ломки, которую приходилось переживать близкому мне классу интеллигенции, побуждало меня к мечтам об интервенции».
Давал клятвенное обещание «отказаться от политических замыслов и мероприятий против Советской власти».
Не было у доктора никаких замыслов, но разве это важно? Чекисты радостно потирают руки – этакого контрика поймали, на высшую меру потянет, не меньше.
И тут сверху поступает указание – отпустить окулиста. Вероятнее всего, сработал механизм, описанный Булгаковым в «Собачьем сердце», кому-то из высшего руководства страны потребовалось его умение возвращать людям зрение.
Скорее всего, это был Семен Буденный, писавший впоследствии доктору: «Вашей работой восхищаюсь и желаю успеха и здоровья». А, возможно, сам Сталин.
Официальным же путем наверх отправилось письмо: «Исходя из тех соображений, что Филатов является мировым ученым и что его роль в Организации не являлась активной, мы сочли целесообразным его из-под стражи освободить под подписку о невыезде из города Одессы.
20 апреля он был нами освобожден, причем предварительно от него было получено заявление с просьбой о помиловании… По истечении некоторого времени дело о Филатове будет прекращено».
Филатов просидел всего два месяца и уже 6 мая он впервые в истории медицины пересадил «донорскую роговицу», по сути, глаз от трупа, ожидавший своего триумфа в холодильнике.
Таким образом, была решена главная на тот момент проблема кератопластики – где брать материал.
Филатов вспоминал впоследствии: «Не скрою, что приступил к этой операции не без волнения, тем более, что слышались голоса, предупреждавшие о «трупном заражении», о «трупном яде» и так далее. Но все обошлось благополучно, и трансплантат прижился стойко, с сохранением прозрачности».
Тюрьма забылась, словно страшный сон. У Филатова теперь были совсем другие поводы поволноваться.
Да, это и вправду был прорыв. Владимир Петрович создает при Одесской глазной клинике первую в СССР станцию глазной скорой помощи и так называемый глаукоматозный диспансер.
А в 1936 году его стараниями появился Институт экспериментальной офтальмологии, нынешний Институт глазных болезней и тканевой терапии имени В.П.Филатова. Одесса становится офтальмологической столицей страны.
А сам доктор сокрушается: «Мне нравится смотреть на восходы и закаты над морем и рисовать их, но как меня там найдут пациенты с плохим зрением? Я должен быть рядом, у дороги».
Он все-таки был невероятным фанатиком своего дела.
Кто такой Воталиф?
Впоследствии Владимиру Петровичу все же придется принять правила игры. Он даже станет депутатом Одесского городского Совета депутатов и депутатом Верховного совета УССР. Но это ему не особо мешало. Относился философски – невелика была плата за те охранительные грамоты, которые давало депутатство, в первую очередь для его института.
Будет оставаться время и на многочисленные хобби: живопись, музыка, литература. Одна из его учениц вспоминала: «Он потрясающе описывал быт мелкопоместных дворян, к которым, собственно, и относился. Отец Владимира Петровича работал земским врачом и жил в селе Михайловка Саранского уезда Пензенской области, куда Филатов ездил ежегодно в отпуск.
Было интересно читать и слушать его рассказы, потому что о жизни дворян мы практически ничего не знали. Нам они казались людьми, прибывшими с другой планеты».
А свои картины офтальмолог подписывал занятным псевдонимом – Воталиф. Псевдоним вышел настолько таинственным, что никто не догадывался: это всего-навсего фамилия Филатов, только написанная наоборот.
Офтальмолог посмеивался сквозь густые седые усы.
Он был человеком не без юмора. Многие студенты с ужасом вспоминали, как он отучал их преклоняться перед авторитетами.
Говорил: «Посмотрите, как у этого больного реагирует зрачок на свет». Все подходили, смотрели, кивали. После чего Филатов брал что-нибудь твердое, и ударял больного прямо в глаз. В замершей от ужаса аудитории отчетливо слышался стеклянный звук. Это был не живой глаз, а протез.
Утверждал, что он на самом деле не ученый, а изобретатель.
С 1931 года и до самой смерти, наступившей в 1956 году, в возрасте 81 года, Филатова больше не трогали, в тюрьму не сажали. Он теперь был исключительно на хорошем счету – директор института, лауреат Сталинской премии. Он даже мог себе позволить регулярно ходить в церковь, а перед каждой сложной операцией получать благословение епископа (ученый был глубоко религиозен) и открыто выступать в защиту храмов, предназначенных к сносу. Безо всякого страха принимал на работу родственников репрессированных.
Его любили и ценили все – и власть, и самые одесские низы. Известна песня на стихи Евгения Аграновича:
Одесса мой единственный маяк,
Бывают драки с матом и без мата,
И если вам в Одессе выбьют глаз
То этот глаз уставит вам Филатов.
А архиепископ Симферопольский и Крымский Лука (Войно-Ясенецкий) писал доктору: «Много даров благодати Духа Святого получили Вы, много добра принесли тысячам и тысячам слепых и больных людей, что весьма угодно Богу».
Владимир Петрович победил систему не митингами, не листовками, не голодовками, а тем, что увлеченно делал свое дело, делал его блестяще, лучше всех. И перед этим система вдруг оказалась бессильна. Такое случалось, увы, не со всеми. Но все же случалось.
