В Швеции есть небольшой город Гетеборг. С половины ХIХ столетия этот город приобрел широкую и почетную известность своим способом борьбы с пьянством. По пословице «клин клином вышибай», гетеборгские трезвенники решили вести войну с кабацким царством через самый кабак. Они задались целью, если так можно выразиться, облагородить кабак, притупить его развращающее влияние, отнять от него притягательную силу.
– Теперь очень уж широко и гостеприимно для всех открыты двери кабака и вообще питейных заведений, – говорили гетеборгские поборники трезвости. – Слабому человеку трудно воздержаться. Питейные дома, что капканы, сторожат своих жертв на каждом шагу. Чуть подумал о выпивке, кабак везде и всюду, как сказочная скатерть-самобранка, сейчас к услугам: «добро пожаловать» Пей сколько хочешь!». И пьет человек, удержу не знает. Туманит разум, теряет последнюю волю, отравляет здоровье, губит достаток, разрушает семейное счастье.
– Надо оградить слабых от соблазна. От маленьких детей запирают на замок сладкое, не дают им объедаться. От любителей выпивки также следует подальше убрать «горькое», не давать им напиваться. – Самое лучшее было бы, конечно, совсем закрыть питейные заведения, но тогда город и казна лишились бы больших доходов. На это не соглашались. Подобных предложений трезвенников Гетеборгское городское правление и слышать не хотело. Тогда гетеборгские поборники трезвости решили все кабаки в городе сделать своими. Они образовали «Гетеборгское акционерное питейное общество». Новое общество откупило от города исключительное право на все питейные заведения. Оно выплачивало городу определенное за год количество дохода, а в остальном поступало по своему полному усмотрению, распоряжалось как хозяин дела – где хотело, открывало винную торговлю, где хотело, закрывало. В 1865 году был сделан первый опыт. Опыт оказался удачным и постепенно завоевал по всей Швеции, Норвегии и кое-где у нас в Финляндии и в других странах широкое применение.
Дело в том, что «Гетеборгское акционерное питейное общество» преследует не денежную выгоду, а постепенное отрезвление народа. Поэтому оно не гонится за количеством проданного вина и своих посетителей не приваживает, а отваживает. Питейные заведения ставятся друг от друга возможно дальше и с каждым годом уменьшаются. На каждом шагу и углу они не пестрят своими яркими вывесками, не заманивают к себе. Иногда приходится идти довольно далеко, а через несколько улиц в другой квартал за рюмкой или стаканом не всякий раз и пойдешь.
В питейных сидельцами назначаются убежденные трезвенники. Они с легким сердцем без разбору всем и каждому свой «товар» не отпускают. Чуть человек пришел нетрезвый, ему вина ни за какие деньги не продадут. Подростков до 18 лет не пускают в заведение на порог. Записному же пьянице и в трезвом виде не дадут ни капли. Во всех питейных есть фотографические карточки пьяницу, и чья карточка имеется в пьяном альбоме, тому нечего и пытаться купить водки. Ни за что не дадут. Доставай, если хочешь, стороною, а это не всегда, разумеется, удобно.
Самые помещение обставлены так, что похожи скорее на закусочные заведения, чем на питейные. Всюду имеются самые разнообразные из свежей провизии вкусные и дешевые закуски. Вся прибыль с продажи съестных припасов идет целиком в личную пользу продавцов. Понятно, что эти усиленно стараются своим покупателям продать закусок возможно больше. Это сделано в тех видах, что люди, как известно из опыта, на сытый желудок пьют менее и нет так охотно, как натощак.
При каждом питейном заведении по дешевой цене продаются чай, кофе, молоко, шоколад; имеются газеты и книги. Всем этим можно пользоваться постоянно до десяти часов вечера, а торговля вином допускается только до семи часов вечера и притом лишь в будни.
Благодаря такому способу торговли, в Гетеборге продажа вина за 25 лет сократилась вдвое. Городские доходы, тем не менее, не уменьшились. «Акционерное общество» исправно вносит назначенную сумму и, кроме того, само еще имеет крупную прибыль. Участникам, впрочем, выдается небольшой барыш, не более пяти процентов на капитал. Весь прочий остаток прибыли тратится полностью на просветительные учреждения города, на школы, библиотеки, читальни. Такой денежный успех объясняется тем, что цена водки постоянно увеличивается и за 20-30 лет удвоилась.
Ослабление винной торговли сейчас же сказалось улучшением жизненных условий, уменьшением болезней и преступлений. Пока в Швеции не знали гетеборгского способа борьбы с пьянством, там ежегодно сходило с ума от алкоголизма в среднем 26 человек на 100 всех сумасшедших и 37 человек оканчивали жизнь самоубийством в припадке острого опьянения. После1865 года эти цифры стали быстро падать и к 1885 году сократились наполовину. И так везде, где применяется гетеборгский способ борьбы с алкоголизмом, дело народного отрезвления становится прочно и идет вперед быстрыми шагами, но самая постановка его и дальнейших успех требуют убежденных и деятельных работников, вроде таких, каким был первый основатель «Гетеборгского акционерного общества», гетеборгский пастор Петр Визельгрен.
* * *
Петр Визельгрен был истинным апостолом трезвости и борьбу с народным пьянством считал главною задачею своей сорокалетней пастырской деятельности.
Он говорил:
– Мне всегда кажется, что наш несчастный, темный и пьющий народ – тяжело больной, а я при этом больном – доктор, врач, приставленный его лечить. Каждое малейшее улучшение в болезни мне доставляет уже большое удовольствие.
– Верите ли, – говорил он однажды в ответной речи поздравителям его с днем рождения, – для меня самая большая радость в жизни, если целая деревня или даже одна только семья становится трезвою, дает обет больше не пить. А когда где-нибудь навсегда закрывается кабак или вообще питейное заведение, это для меня – самый дорогой подарок. И тут я не стесняюсь, я без стыда готов вас просить: «Господа, дайте мне больше радости, носите мне чаще подарки!».
Такая преданность делу народного отрезвления в пасторе Петре Визельгрене не была случайностью. Она была вызвана впечатлениями детства и благоприятно сложившеюся школьною жизнью.
Петр Визельгрен родился в 1800 году в Швеции, в местечке Спонхульт. Первые воспоминания маленького Петра были далеко невеселые. Он сам говорил: «Первое, что осталось у меня в памяти – смерть маленькой сестры». Отец его был крестьянин, и маленький Петр все свое раннее детство провел в деревне. Положение деревни в то время было тяжелое. Народ бедствовал. Часто случались голодовки. Школы встречались редко. Крестьянство росло и жило в невежестве. Радости только и видело в кабаке.
В 1808 году началась война. Пошли пожары, разорение. Поля вытаптывались. Народ отрывался от сохи под ружье. Домой возвращались раненые, увечные. Везде были горе, нищета и невежество.
Восьмилетний Петр был мальчик вдумчивый и чуткий. Он видел все деревенские беды, все хорошо понимал и своим маленьким сердцем тяжело о них болел.
– Мама, что же это будет? Неужели все так пойдет и дальше? Как же люди будут жить? – спрашивал он свою мать.
Мать успокаивала ребенка:
– Погоди немного. Нет беды, которая не проходила бы. Бог и добрые люди помогут, беду изведут. Если тело сильное и крепкое, – оно переможет всякую болезнь. Так и народ. Придет время и он пересилит свои напасти.
Затем мать брала Библию, раскрывала Книгу Судей (у протестантов чтение Священного Писания в обычае) и читала мальчику, как в былые времена тяжело страдал избранный Божий народ Израиль, и как многие приходили было совсем в отчаяние, думали, что пропал народ, а Господь воздвигал из среды его доблестного мужа им от разгонял мрачные тучи, нависшие над родною страною.
– Бог даст, – уверенно заканчивала сильная духом мать-крестьянка, – в наших краях явится свой «судья израильский» и подымет народ на борьбу со всякой тьмой и невежеством, и с пьянством, и с бедностью. Тогда и наш бедный народ увидит свет. Тогда и для него настанут красные дни. Ночь, как длинно она бы ни тянулась, без конца никогда не бывает.
Мальчик жадно ловил слова матери и часто просил почитать ему из Библии про «судей». В его детской головке все ярче запечатлевались и чаще всплывали величавые образы ветхозаветных вождей Божия народа, и ему хотелось слиться с ними, впитать их в себя, стать, как один из них.
Мать, женщина очень богобоязненная, старалась поддержать в сыне такое настроение. Девяти лет он выучился писать. К этому времени он знал уже много псалмов наизусть и, слушая дома чтение Библии, многое запоминал из священной истории.
Другие дети играли, резвились, а маленький Петр уходил в поле, забирался в лес или часами сидел задумчиво у себя дома, уставившись в окно. В окно видны были покосившиеся, полуразоренные избы, измученные и забитые нуждой бабы, пьяные мужики, заморенная голодом детвора. Мальчик думал:
– Бедный «Израиль»! Несчастный Божий народ! Скорей бы пришел посланный Богом «судия», который избавит тебя от всей силы вражией.
– Господи! – молился у себя в постели вечерами ребенок. – Сделай меня «судьею», пошли меня к моему народу! Я буду хороший. Я буду слушаться Тебя. Я и других научу слушаться Тебя.
* * *
Приходской священник обратил внимание на бледное и сосредоточенное лицо мальчика с большими ясными глазами. Он видел, как Петр горячо, иногда со слезами молился в храме, и несколько раз говорил с ним. Мальчик поразил его своим развитием и серьезною вдумчивостью своей речи.
– В нем есть искра Божия, – сказал добрый пастырь. – Эту искру надо раздуть. Грех оставит ее без внимания.
Священник пошел к отцу Петра и стал уговаривать отдать сына учиться:
– Из мальчика выйдет толк. Тебе Господь в сыне дал талант. Смотри, не загуби его, не зарой в землю. Свечу не хранят под спудом, а ставят на подсвечник. Многие ведь из вашего рода учились, и Господь приготовил им путь, хотя они и не были богаче вас.
Отец, хоть и тяжело ему было это по денежным расчетам, согласился. Мальчик стал ходить учиться к пастору. Через два года пастор приготовил Петра в гимназию, куда тот и поступил в 1811 году. В гимназии Петр Визельгрен учился прекрасно и скоро сошелся со всеми. Его любили и товарищи, и учителя.
Петр и в гимназии продолжал думать о «судиях. Он на своих товарищей смотрел, как на маленьких «израильтян» и старался их собрать в маленькое Божье войско. Он рассказывал им о деревне, о крестьянской жизни; говорил, как тяжело жить народу и как нужен людям Божий «судия». Дети слушали рассказы Визельгрена о библейских судьях и так увлекались ими, что даже играли в судей. Один был Гедеон, другой – Сампсон, третий – Иефай и т.д.
– Божий судия и жить должен по Божьи, – говорил товарищам Визельгрен. Он не должен никого обижать. Его дело – только защита.
И маленькие «судии» грудью защищали всех обижаемых в товарищеской среде. Они, как маленькие воробьи, налетали на обидчиков, как бы тот силен и велик ни был.
Товарищи-«судьи» звали Петра Визельгрена Самуилом.
– Твоему сердцу, как маленькому Самуилу, Бог говорит, – сказал раз Визельгрену один учитель, и с тех пор товарищи так и прозвали его Самуилом.
Этот учитель, некто Сандель, вообще сильно полюбил Визельгрена. Он понял, что в мальчике не только сильный, светлый ум, но еще дороже – золотое, чистое сердце.
– Твоя душа, Визельгрен, – говорил Сандель, – до краев налита чистым Божиим елеем. Береги свою лампаду. Не расплескай елей. В жизни кругом много темноты. Людям страшно ценна каждая капля Божьего елея. Донеси все целостью до людей.
Сандель постоянно подбадривал Визельгрена:
– Учись, мальчик! Учись! Знание – лучший фитиль для твоей лампады. Елея любви к людям у тебя много. Пусть же фитиль будет длинный, плотный и густой.
Визельгрен усердно занимался, много читал, а еще более думал. Он любил рассуждать с товарищами. Их детский кружок «судей» не распался. С годами они выросли, перестали играть, забыли свои имена – Гедеона, Сампсона, но дум своих не забыли. Они часто и подолгу думали, как лучше жизнь устроить.
– Жизнь устарела, – говорили одни. – Все старое никуда негодно, проржавело, сгнило. Надо ломать все. Старики привыкли к старому, сжились. Им жаль старого гнилья. Они цепляются за него. Мы, молодые, – иное дело. У нас больше чутья, больше смелости, больше энергии. Наша святая задача – снести все старое гнилье.
– Мы поведем народ за собой, – говорили другие. – Выведем его к свету, создадим новую жизнь.
Визельгрен умерял пыл наиболее горячих голов:
– Не так скоро и не так просто делается, что вы хотите сделать. Дело не в том, чтобы сломать; дело в том, чтобы поправить. Жизнь ведь не из камней или дерева состоит; жизнь – это люди. Жизнь – дело людей и если она больна, плоха, то потому, что больны духом, плохи люди, а с людьми надо бережно обращаться. Тут нужны не крепкая дубина или здоровый задорный кулак, а ясная живая мысль и светлое благородное чувство; нужно не крушить, а лечить. Лечить же можно, только умея.
Способны ли мы на это? Собираемся других вести за собой, а сами знаем ли желанный новый путь? Ведь если слепой слепого поведет, вряд ли оба выберутся на дорогу.
Дело перемены народной жизни представляет большой груз, – продолжал Визельгрен. – Мы собираемся его взять на себя, поднять на своих плечах. Достаточно ли сильны наши плечи? Необходима тренировка, долгая и умелая подготовка. Трудно строить дом, не зная архитектуры. Еще труднее строить жизнь, не зная ее основных законов и не умея их применить к делу.
Товарищи слушали Визельгрена и усердно изучали серьезные книги, горячо обсуждали их между собою. Сандель через Визельгрена руководил ими.
– Наступает юность, самое бурное время жизни. Кровь начинает бурлить. Силы просятся наружу. Тут легко натворить непоправимых бед, разбросать свою энергию по кутежам и попойкам. Будьте осторожны, берегите капитал души. Наращивайте его, а не проматывайте. Что потеряете теперь, потом никогда не вернете.
Молодежь слушала доброе слово любимого учителя и решила образовать товарищеский союз для взаимной духовной поддержки.
– Пусть наш кружок будет своего рода банком, – предлагал товарищам Визельгрен. – Кто вступает в наш союз, тот все равно как отдает свои силы, капитал души под охрану банка.
– Нас мучат темные стороны жизни, – говорили участники нового кружка. – Мы, готовясь вступить в жизнь со свежею и деятельною силою, хотим внести в нее свет и чистоту. Для этого самим надо быть чистыми и светлыми и потому мы ставим себе задачею брезгливо сторониться всего, что грязнить молодость: разгула, кутежей, непристойных компаний. Мы, каждый за себя, даем слово не пить ни водки, ни вина, – не осквернять ничей слух грубыми циничными речами и все силы души и тела хранить на будущую работу во имя правды Божией и блага родной страны.
Сандель радостно приветствовал основание «Банка Юности», как называл Визельгрен свой кружок.
– Хорошо, друзья мои, хорошо! – говорил он. – Собирайтесь тесней, сплачивай те добро! Темная сила стоит сплошною стеной. Надо собираться воедино и к светлым порывам.
* * *
Гимназические годы пролетели быстро. Дети стали юношами. По окончании курса в гимназии, Петр Визельгрен поступил в Лундский университет. И студентом он остался тот же, что был гимназистом.
Сандель сердечно напутствовал кружок друзей:
– Перед вами, молодежь, раскрываются двери в храм науки. С благоговением входите в него, с благоговением и работайте там. Ту искорку Божию, что зажглась у вас в гимназии, раздуйте в университете в яркое пламя и с душой, горящей чистым Божьим огнем, войдите затем в жизнь. Будьте живыми факелами Божьей правды в темной жизни темных людей!
Четыре года университетской жизни Визельгрена прошли в упорном разумном труде. Юноша много читал, думал, постоянно переписывался с бывшим учителем Санделем. Сандель издали радовался за своего ученика и любовался им. Он писал ему:
– Слава Богу! Ты все тот же, что был и мальчиком; по-прежнему остался «Самуилом», по-старому чутко отзываешься на голос Божий… Не сбивайся с пути. Бог избрал тебя своим орудием! Запасайся силами, чтобы потом исправно творить Божье дело…
В 1823 году Визельгрен блестяще кончил университет. Молодого ученого пригласили в одно барское поместье для большой научной работы. Граф де ля Гарди поручил ему разобрать семейные бумаги. И здесь Петр Визельгрен, сын народа, уроженец глухой деревни, мог близко изучить жизнь богатых и знатных людей. В пышных палатах он нашел ту же темноту души, что и в тесной урной избе. Окружающие его новые знакомые также плохо разумели истинный смысл жизни. Петр Визельгрен впоследствии с болью рассказывал об «остроумной» выдумке одного барона, о которой тот сам в присутствии Визельгрена рассказывал однажды за обеденным столом у графа де ля Гарди.
– Я изобрел волшебный кошелек с неразменным рублем, – смеялся барон Леве. – Сколь рублей из него ни вынимаю, они опять ко мне приходят…
– Как так? – удивились хозяева и гости за столом.
– Очень просто. На большой дороге, на повороте из моей усадьбы от расчетной конторы, где соседние мужики получают плату за работу на моих полях, я поставил кабачок… Рабочие у меня в конторе деньги получают, а потом несут их ко мне же в кабак… Я нарочно метил некоторые рубли, и они по десяти раз гуляют от меня и обратно ко мне. Разве это не остроумно? Разве это не неразменный кошелек?
Все весело рассмеялись. Визельгрену хотелось плакать:
– Позвольте спросить, долго ли вы, г-н барон, намерены жить так? – спросил молодой Визельгрен.
– Что это значит? – спросил тот.
– Если это продолжится всю жизнь, – ответил Визельгрен, – народ до того пристрастится к вину, что потеряет и охоту, и силу трудиться; дети его будут заброшены, не воспитаны, и всех барышей, что приносит вам шинок, не хватит на покрытие того зла, которое он причиняет.
– Нет, – сказал себе потом Петр Визельгрен, – не в запутанных темных семейных бумагах мне разбираться, а надо нести посильный свет в темные людские сердца, в запутанные отношения между людьми.
Петр Визельгрен решил идти в священники и в 1833 году поступил пастором в местечко Вестертод.
* * *
Предшественник Петра Визельгрена по пасторству умер 93 лет от роду. Это был человек старый во всех отношениях: старый по летам, старый и по своим взглядам на дело, по своему отношению к приходу. Он отправлял службы: крестил, венчал, хоронил и только. Учить народ, разъяснить ему живое слово Христа, духовно подымать приход, раскрывать по Слову Божию высокий внутренний смысл жизни – обо всем этом предшественник Визельгрена, кажется, даже никогда не думал.
Поэтому нива, на которой пришлось работать молодому пастырю, оказалась крайне запущенною. В приходе страшно развито было пьянство. Нравы были грубые. Народ почти совершенно не знал грамоты и не имел никакого понятия о Боге, о Его правде, о великой книге жизни – Библии.
В Троицын день Визельгрен проповедовал в одной из церквей своего прихода. Вдруг две женщины стали драться и ссориться между собою, заглушая проповедника. Когда их стали выводить, одна из них погрозила священнику кулаком с криком:
– Слушай ты, поп! Не думай, что ты имеешь право наказывать Вестерходских прихожан; они умнее и лучше тебя, хотя ты и говоришь битых три часа: все равно, мы ничего не понимаем из твоих слов, да и не хотим понимать!
В то же время один из посетителей церкви был так пьян, что его тошнило прямо в церкви.
Но это ничто по сравнению с тем, что пришлось увидеть и испытать пастору при ближайшем знакомстве с нравами и обычаями его прихожан. Все кругом пьянствовали, пропив последнее, работали на водку; дети, из которых большинство были прижиты вне брака, шли по следам родителей – нищенствовали; тюрьмы были переполнены Вестерстодскими обитателями, о грамоте и говорить нечего: они жили, как звери…
– Трудно будет вам, молодой собрат, поделать что-нибудь с вашей паствой, – говорили с затаенной улыбкой собратья Визельгрена, соседи по приходу, с которыми он беседовал своих планах, о своей будущей деятельности и которым горячность нового пастора, его ревность к делу казались непонятными.
– Уходится, – говорили между собою они про Визельгрена. – Жар скоро остынет. Над Вестертодским приходом хоть кто, так зубы обломает.
– Все молодость! Горячий народ! – смеялись старики-пасторы. – Не того, чтобы попросту, по старине жить. Все в апостолы метят.
Визельгрен слышал стороной об этих разговорах и сам замечал временами странное поджимание губ слушателями при его горячих речах о пасторстве, о широкой, всеохватывающей деятельности священника в приходе, но всем этим нимало не смущался.
– Я должен делать свое дело, – думал он, – служить Богу, а не угождать товарищам или, вообще, людям.
Он стал усердно готовиться к своим проповедям. Ему хотелось дать своим слушателям как можно больше сильных и глубоких евангельских мыслей, раскрыть эти мысли самым ясным простым языком. Он днями подыскивал для проповедей не столько в уме, сколько в сердце такие слова, которые ударили бы по чувствам и самых огрубелых слушателей.
– Я иду к вам с открытыми объятиями, – не отворачивайтесь от меня, – говорил Визельгрен в одной из первых своих проповедей. – В ответ на мое с любовью к вам открытое сердце дайте и мне хоть уголок в вашей душе; уделите хоть крупицу внимания моим словам. Я говорю не от себя. Я – вестник самой великой к вам милости. Я несу вам весть милости Бога, зову вас в благодатный край Божией жизни.
Народ неохотно слушал проповеди нового пастора, тяготился ими.
– Что он умнее всех себя считает, что ли? – говорили прихожане. – Чего он по часу разводит речи? Прежде, бывало, служба живехонько отойдет и сейчас в кабачок; а теперь сиди, слушай. Очень надо?!
В храм за проповедью слушатели шумели, глухим ворчанием выражали сво6е неудовольствие. Визельгрен не смущался. Он говорил:
– Это каприз дурно воспитанных детей. Через месяц-другой пройдет. Спаситель недаром Свое учение называл живою водою: живая вода себе ход найдет, проложит русло.
И, действительно, прошло. Дело уладилось. Народ стал слушать.
– А пастор ведь говорит правильно, – толковали прихожане. – Живем-то мы, на самом деле, неказисто. Подумаешь, так и вправду стыдно на себя глядеть. На надо не словом учить, а скребницей чистить: по уши в грязи.
* * *
Визельгрен этим не удовлетворился. Ему мало было внимания паствы в храме.
Он говорил:
– Спаситель не ждал, чтобы к Нему приходили. Он сам ходил за заблудшими овцами.
И Визельгрен стал ходит по избам. Придет, поговорит, расспросит о делах, как идет хозяйство. Крестьянам приятно, что пастор заходит к ним запросто. Иногда он попадал к трапезе и никогда не отказывался разделить кусок хлеба. Хозяйки, ожидая почетного гостя, начали усерднее прибирать избы. В домах появилось более порядка, чистоты. Мужики порой даже шутили:
– С вашим приходом в избу у нас завелась чистота, а тот баба не заставить было убраться. «Ничто, – говорят, – живите и так». – Наросли горы грязи. Не жилье, а хлев. Теперь ради такого гостя, как вы, и наши неряхи поприбирались.
– Я бы охотно привел к вам более дорогого Гостя, – отвечал Визельгрен, – самого Христа, да все вы сами-то уж очень не прибраны. Ваши хозяйки стали прибирать избы, вам самим бы себя хорошенько прибрать.
Мужики слушали. Пастор их расспрашивал, что они думают о жизни, как разумеют Божий закон. Мужики ничего не знали. Ни о Боге, ни о Евангелии, ни о Христе-Спасителе, никто не имел никакого понятия.
Например, в Вестерстоде оказался 50-летний работник, Свен Персон, который слышал имя «Иисус», но никогда не слыхивал имя «Христос». Идя первый раз к причастию, он выучил со слов пономаря наизусть «два куска» и прочел их пастору, совсем не понимая что они обозначают, а потом и позабыл их.
Работник Олаф Нильсон слыхал, что есть семь богов, но потом для ровного счета прибавил еще одного.
Одна женщина заявила, что существуют три бога и десять заповедей. Другая ни за что не хотела поверить, что у нее есть душа.
Одного обывателя спросили, есть ли у него Библия.
– А что это такое? – ответил он.
– Ну, как ты думаешь?
– Это мужик? – спросил он опять.
– А ты, тетка, что скажешь? – спросили его жену.
– А может, это баба? – ответила она.
Вот каковы были прихожане нового пастора!
Пастор приходил в ужас. Мужики понимали, что он прав. Им делалось стыдно за свое невежество. Некоторые сами просили:
– Учите нас, батюшка! Учите!
Визельгрен собрал кружок более разумных им трезвых крестьян и долго беседовал с ними.
– Надо же что-то делать. Ведь прямо стыдно так оставаться. Не похоже, что мы христиане.
Мужики молчали. Они понимали, что дело, действительно, плохо, не могли придумать, как помочь беде.
– Хоть бы о детях подумали, – продолжал пастор. – Ведь они растут у вас не как ребята в семье, а как телята в стаде. Ни ученья им в школе, ни доброго примера в доме.
– Учить-то не на что! – отвечали мужики. – Беднота одолела. А дома чему научишь? Сами ничего Божьего не разумеем.
Пастор взялся сам учить в школе, а взрослых приглашал в праздники после обеда в храм и здесь объяснял Евангелие. Живое слово действовало. Кое-кто стал приходить в себя. По предложению пастора, в приходе было открыто пять школ. Больше всего священник верил в школу. Ученики ее, дети, придут на смену отцам, в них надежды нового, лучшего будущего.
Школе он и отдавал много времени, труда и любви. Дети, не видевшие дома ничего, кроме разгула и грубости, привязывались к пастору, который всегда находил для них доброе слово, умел помочь им, ободрить.
* * *
При всех заботах пастора о вверенной ему пастве, немало было у него недоброжелателей, замышлявших даже на его жизнь.
Например, Яков Гладер, горький пьяница, сидевший за воровство в тюрьме хотел «свести счеты с пастором». Несколько раз поджидал он его во время его поездок по приходу к больным – с целью пристрелить его, но каждый раз что-нибудь мешало.
Как-то раз Визельгрен а позвали к умирающей, но он узнал, что это выдуманный предлог. Однако, оседлав лошадь, он поехал.
В избе он велел жене тотчас встать с постели. Крестьянин держал наготове топор, но положил его по приказанию пастора.
Последний увещал мужа и жену обратить сердце к Богу и просить Его о помиловании.
– На это хватит времени и на смертном одре! – отвечал крестьянин.
– У тебя его не будет, – сказал ему пастор.
Человек этот утонул в пьяном виде, что сильно подействовало на народ.
Яков Гладер пришел в пасторский дом и просил жену Визельгрена не беспокоиться – он не причинит никакого зла ее мужу.
* * *
Визельгрен решил, с одной стороны, призвать на помощь слово Божие, с другой – церковный совет, который обязан был наблюдать за благочинием среди населения и имел право призывать заблудших для увещания, а закоренелых отдавать во власть правосудия, исключив из приходских списков.
«Однако среди воров наиболее опасными были те, которые грабили самих себя, отнимая у себя здоровье, теряя свое человеческое достоинство, отбирая последние крохи у семьи, пуская ее по миру. Они налагают на себя печать Каина, отдаются во власть злого духа. Эти воры и убийцы зовутся пьяницами, в пьянстве – семена всех пороков и преступлений! Церковный совет обязан прийти на помощь своим несчастным братьям, дать им возможность выбиться снова на честный путь!».
Совет состоял из членов, выбираемых самими прихожанами. Визельгрен, значит, хотел, чтобы народ сам себе помогал, в себе находил силы для исправления. Совет следил за посещением церковной службы, за воспитанием детей. Прежде всего преследовалось попрошайничество. Чуть попадался ребенок, его сажали в школьный дом, где держали до появления родителей или вообще старших и затем расспрашивали о домашнем положении, о хозяйстве. Кто любит такие допросы! Нищенство быстро вывелось. Бродяг пристраивали на работу, и число их значительно сократилось. Два-три пьяницы перестали пить.
* * *
Все-таки трудно было бороться. Пьянствовала вся страна. В это время в Стокгольме уже пробовали основать общество трезвости, но это не удалось.
Отправлялись ли куда прихожане Визельгрена, к ним ли кто приходил в гости или по делу, – дело кончалось выпивкой. Вестертодцам не устоять было против общего соблазна.
Визельгрен понял, что надо вырывать зло с корнем, то есть бороться с производством водки. Водку пили в то время все – богатый и бедный, стар и млад. Все были твердо убеждены, что хлебопашество без гонки водки немыслимо.
В 1836 году, 1 декабря, было положено начало Всестерстодскому обществу трезвости, которое целью себе поставило воздерживаться от употребления крепких напитков самому, а также никогда никого не угощать и не продавать водки.
Визельгрен обратился с воззванием ко всему народу, по всей стране разослал приглашение примкнуть к его обществу трезвости. Сочувствия оказалось мало. Чиновники, учителя и собратья Визельгрена сами были не тверды в трезвости. Закон был бессилен в борьбе с пьянством, потому что сами представители власти, чиновники упивались наравне с крестьянами. Например, один лэнсман ехал описывать имущество. Его напоили до бесчувствия, подвязали ремнем под брюхо лошади, и она отправилась домой, прямо к стойлу в конюшню, где его нашла на следующее утро работница. Даже духовенство далеко не стояло на высоте своих задач и очень редко вооружалось против пьянства своих прихожан. Привычка к водке была настолько сильна, что проповедь трезвости встретили недоброжелательно в разных классах общества.
На Визельгрена посыпались нападки, насмешки. Иногда ему грозили даже крутой расправой. Визельгрен твердо шел своей дорогой. В Вестерстоде успех был налицо: с уменьшением пьянства уничтожилось нищенство (в 1842 году), понизилась смертность, значительно сократилось число разных преступлений.
* * *
Он год за годом каждое лето разъезжал по всей стране, устраивал собрания, говорил речи. Зимой он писал статьи, печатал их и тысячами рассылал во все концы Швеции. Народ читал огненное слово, слушал искренние выстраданные речи пастора Визельгрена и понемногу раскрывал свои сонные, слипшиеся от вековой тьмы и долгого пьянства очи. Там и сям учреждались общества трезвости, люди собирались в кружки для взаимной поддержки на новую трезвую разумную жизнь.
Новым движением в народе, поворотом лучшей части крестьянства в сторону трезвости заинтересовался молодой принц Оскар, наследник престола. Он открыто записался в Визельгреновское общество трезвости.
– Я желаю, – говорил наследный принц при записи в общество трезвости, – чтобы реки водки и вина, которые теперь так широко разлились у нас, скорее вошли в берега и даже совсем высохли, а на место их по всей дорогой нашей стране широкими потоками разлилось просвещение.
Старик-король одобрил поступок сына-наследника:
– Ты мой преемник, будущий правитель Швеции, надежда родины, молодая сила страны. Иди всегда во главе светлого нового и помоги тебе Бог повернуть народную жизнь на новый, лучший путь с большим успехом, чем это удалось нам, старикам.
* * *
Ободренный успехом, пастор с 1838 по 1846 год летом путешествовал по разным городам, проповедуя воздержание при огромном стечении народа. Его речь будила совесть, смягчала сердце; его писания летели по всей стране, из края в край.
В 1848 году число членов общества трезвости доросло до 100 700 человек. Все это были – люди убежденные, стойкие борцы за трезвость. Они не пили сами, не угощали вином гостей, не занимались винной торговлей, не отдавали даже своих помещений под питейные заведения. Праздники трезвенники проводили без вина, свадьбы справляли без попоек. Где были общества трезвости, там мало-помалу менялись самые нравы, народ иначе относился к вину.
Прежде смеялись над тем, кто говорил о трезвости, теперь считалось позорным показаться пьяному на улице. Обычай изменился: теперь уже стыдились прежней привычки, сознавали зло, причинявшееся вином, желали нового закона, который согласовался бы с новым обычаем.
Народ пробудился ото сна, сознал свои силы и свою ответственность.
В 1855 году, в январе месяце, королю было подано прошение с тысячами подписей, собранными по всей стране. Трезвенники молили короля:
– Спаси от водки. Будь героем, уничтожь страшного змия, что опустошает страну и пожирает народ.
Король внял просьбе. Издан был указ с ограничением винокурения. По старому положению, в Швеции дозволялось курить вино всякому домохозяину. Поэтому по деревням почти – что ни дом, то была винокурня. Все гнали водку для себя и легко спивались: очень уж большой был соблазн, водка всегда под рукой. По новому закону, все мелкие крестьянские винокурни были закрыты. Остались только большие заводы.
В народе началось волнение. Крестьяне возмущались, почему богатым помещикам позволили по-прежнему заниматься винокурением, а мужикам- нет. Визельгрен снова отправился по всей стране и успокаивал народ:
– Вы что, маленькие капризные и глупые дети, – говорил, разъезжая по деревням, Визельгрен. – Те также кричат и плачут, топают ногами, когда он них старшие отнимают опасную и вредную игрушку. Затем вы удивляетесь, почему в больших поместьях оставлены винокуренные заводы, а у вас по дворам закрыты винокурни, словно вы не понимаете, что мужику от волка или медведя в лесу легче уберечься, чем от дворового хорька или соседки-лисицы?
Народ успокоился, волнение улеглось, и дело трезвости мирно развивалось. Если не везде еще перестали пить, то всюду в значительной степени иначе стали смотреть на пьянство и пьяниц. Усиленные выпивки перестали считаться ухарством и молодечеством. Их начинали сторониться, как чего-то предосудительного.
* * *
В 1857 году Визельгрену предложили занять место благочинного в соборе города Гетеборга. Тяжело было ему покидать насиженное место, где положено уже столько труда, но совет и слышать не хотел об отказе.
Трогательно было прощанье с прихожанами, искренно и горячо любившими своего пастора.
В Гетеборге было в ту пору около 35 тысяч жителей. Наиболее зажиточный класс отличался своими высокими стремлениями и сознанием обязанностей, связанных с капиталом.
Пастор быстро сблизился со своим новым приходом. Одно огорчало его: духовенство было совсем другого закала и отнеслось к нему прямо враждебно, но впоследствии научилось его уважать.
Большую часть своего времени Визельгрен отдавал посещению больных и бедных, которые не бывали в церкви, одни потому, что им там не было места, другие потому, что они чувствовали себя чужими в нарядной, богатой толпе. По воскресеньям, после полудня, громадные толпы народа собирались послушать горячую, идущую от сердца, проповедь пастора. И падали его слова на каменистую почву, а иные – при дороге, иные – в терние, а некоторые – на добрую почву и приносили плод добрый. Под знойным солнцем, в дождь и ветер, шел учитель на свою проповедь, часто расплачиваясь простудой за свою настойчивость. На 70-м году жизни уехал, по совету врача, в дальний округ. Визельгрен продолжал свои проповеди, особенно часто посещая фабричное местечко Мельндаль. В тесном, душном помещении проводил он за беседой долгие часы, всем сердцем любя бедноту, наполнявшую конуры убежищ, больницы… И правда, никто, как он, не умел найти дорогу к самому черствому сердцу. Однажды, в 1866 году, он проповедовал в тюрьме. Его встретили враждебные, полные ненависти взоры. Он звал их вернуться к небесному Отцу, напомнил им о сыне виноградаря, который сначала отказался пойти, но потом одумался и пошел… Зачерствелые сердца отошли, суровые лица разгладились, из многих глаз покатились тяжелые слезы.
Визельгрен не довольствовался словами: он отдавал чуть не все, что имел. «Просящему – подай!» – сказал Учитель, и он повиновался Его заповеди, несмотря на то, что часто его добротой злоупотребляли.
Время от времени к нему поступали пожертвования; их он употреблял на обеды школьников, на одежду детей, на помещения воскресных школ, на помощь больным, покупку библий, на устройство вечерних молитвенных собраний на окраинах города, где прежде раздавались пьяные выкрики и устраивались бесчинства.
На 36 тысяч жителей Гетеборга было не менее 136 винных лавок, – что же мудреного, если пьянство было сильно распространено. В воскресенье рабочие пропивали недельный заработок, а следствия были обычные: голодающие семьи, беспризорные дети.
Визельгрен решил добиться прекращения винной торговли или сокращения ее в воскресные дни. Просьба, поданная им, была подписана 8800 человеками, большая часть которых были рабочие.
Но только через два года, в 1864 году, с изменением городового устройства, вошла в действие Гетеборская система, известная теперь всему миру. Продажу вина взяла на себя компания, которая не делала никаких барышей, заботилась только о благе народа и отдавала в пользу рабочих всю прибыль от этой торговли. Но в 1870 году снова по стране разлились реки водки (заработная плата повысилась, а время работы сократилось, – куда же девать излишек денег?), снова престарелый пастырь собирает силы на борьбу с народным злом.
В 1880 году вопрос о новом порядке продаже вина был подан на рассмотрение короля, и он обещал свое полное содействие.
Мы уже говорили о заботах Визельгрена о школах. «Школа, – говорил он, – соединяет любовью учителя с учениками, и крепка этой связью». По его почину в воскресные школы шло много обеспеченных людей, которые во имя Христа несли свои знания и свое сердце детям народа.
* * *
Однако годы и труды давали себя знать. Визельгрен чаще прежнего жаловался на усталость, чаще прихварывал. Но встречалась в нем нужда – и недомогания как не бывало: он вставал с постели и шел туда, где нужно было утешение.
В апреле 1874 года он, посещая тифозного больного, заразился и слег. Через два месяца надежды уже не оставалось: «может, он переживет ночь», – сказало доктор.
Слух о болезни любимого пастора быстро распространился по городу, и со всех сторон раздались горячие мольбы о подании ему сил и здоровья.
Ночью положение больного изменилось, бред уступил место спокойному сну, и доктор наутро был поражен. Снова явилась надежда.
К концу июня Визельгрен встал на ноги, а с осени вернулся к любимому делу.
Но силы были уже не те. Тяжело ему было сознавать, что пора в отставку. Три года жил он после этого. Вокруг него постоянно теснились старые и малые друзья, ища у него духовной поддержки.
1 октября 1877 года, в день рождения престарелого пробста многочисленная толпа друзей и почитателей собралась под его окнами. «Скоро уж, скоро пойдешь ты домой», – говорилось в приветственном гимне. Предсказание сбылось: пробст слег в постель.
«Как я благодарю Господа!» – говорил он, исполненный мира, в ожидании смертного часа.
Вся жизнь его, по его словам, была полна только счастьем; если Господь взял к себе нескольких из его детей, то это знак Его милости; если его постигали неудачи, он сам тому виною, его неразумие. До последнего часа Господь к нему милости и послал ему легкую кончину. «Я буду дышать слабее и слабее, наконец, воздуха не хватит – и я умру». – Он лишь просил своих не «вымаливать» ему у Бога жизни, как в 1874 году.
Вся жизнь его была полна любви и веры, и они проводили его до смерти, которая пришла за ним 10 октября 1877 года.
«Не стало доброго пастыря, не слышно больше его серебристого голоса, но жива его любовь, согревшая тысячи замерзших сердец, в которых бьется благодарное чувство и живет желание идти по стопам учителя».
Память о Петре Визельгрене не умрет в сердце шведского народа, она твердо покоится на народной любви, уважения и благодарности.
Текст составлен на основе книг «Апостолы трезвости», Священник Г.Петров, издание 7-е, СПб, 1903; «Апостолы трезвости», очерки и рассказы о борцах с пьянством, СПб, 1905.
