– Я не знаю, что они ожидают услышать. Про людей, привязанных к кроватям и батареям? Про уколы сульфозина, от которых человека буквально корежит, и которые страшнее многих изощренных пыток? Слава Богу, меня миновала участь видеть такие вещи.
Я знаю, в каких интернатах они происходят. В эти интернаты не пускают волонтеров. Но дело не в этом.
Самое страшное из того, что я узнала о зле: ЗЛО ТВОРИТСЯ ОБЫДЕННО.
Первое и очень тяжелое впечатление от ПНИ: это посещение этажей. До этого я ходила в интернаты, но только на территорию, в актовый зал, в комнату для посещений.
Когда мы в первый раз пришли в ПНИ, где сейчас работаем, директор решил провести нас по этажам, познакомить с проживающими. И мы пошли. Я знала, что должна держаться молодцом, потому что я раньше хотя бы бывала в ПНИ, а для многих волонтеров это был вообще первый опыт.
И вот в узких, непроветриваемых, вонючих коридорах я увидела десятки людей. Девушек и женщин. В байковых халатах. С уродливыми стрижками. Без зубов или с изъеденными кариесом зубами.
Они как-то бессмысленно сновали и перемещались в пространстве. Они живут так годами. Даже десятилетиями. Первая ассоциация: животные за решеткой клетки в зоопарке также бессмысленно и обреченно ходят туда-сюда.
Но не это было самое страшное. Очень страшно и очень больно стало тогда, когда они увидели нас.
Потому что они стали улыбаться, обращаться к нам со словами приветствия, протягивать к нам руки. Это было невыносимо: они живут в ужасных, бесчеловечных условиях и все равно улыбаются. Хотят общаться, хотят быть с нами.
Среди них была хрупкая девушка маленького роста, Марина. Когда женщины собрались вокруг нас, ее стало совсем не видно. И она начала подпрыгивать, махать мне рукой и кричать: «Привет! Привет! Я Марина!»
Ей было так важно, чтобы и ее заметили.
Я посмотрела на других волонтеров. Они закаменели лицами. Нормальные люди не могут не чувствовать ужаса и боли, когда они сталкиваются с чем-то столь беззащитным, беспомощным и искренним на фоне всего столь бесчеловечного.
Некоторые волонтеры старались улыбаться в ответ. И я тоже. Но это были резиновые улыбки.
В одну секунду мы поняли, ЧТО могут сделать с человеком его же соплеменники (не могу написать «братья»).
И КАК неистребимо в жертвах всепобеждающее человеческое желание быть нормальным, быть рядом с другими, или хотя бы быть замеченным, чтобы тебе сказали «Привет!» и улыбнулись.
Я не могу пожаловаться на слабые нервы. Но после этого визита я еще в течение нескольких недель видела флэшбэками, какими-то черно-белыми вспышками этих несчастных людей – и особенно часто подпрыгивающую, машущую рукой и улыбающуюся мне Марину. Потом острота ощущений ушла, флэшбэки ушли. Но боль этих людей осталась.
