Беседу вели начальник отделения молодежных программ Патриаршего центра духовного развития детей и молодежи Александр Боженов и директор Школы молодежного служения игумен Петр (Мещеринов). Публикуется в сокращении
Игумен Петр: – Отец Владимир, давайте начнем с такой темы, как оплата треб.
– Если смотреть на доход, то в храмах советского периода денег, конечно, больше было, чем теперь. Количество треб было огромное. Возрождение общин началось с начала 90-х годов, когда рухнул советский режим. В те времена, когда храмов было невероятно мало, священников не хватало – общинная жизнь была затруднена, люди просто давились в храмах так, что часто мы даже скорую помощь вызывали. Бывали случаи, что с сердцем становилось плохо или даже ребра ломали. Священники были фактически недосягаемы. Но, слава Богу, те времена уже прошли, и конечно, такого уже быть не должно и не будет. Хотя надо сказать, что до сих пор количество священников и количество храмов в Москве совершенно недостаточно, особенно в спальных районах.
Игумен Петр: – Очень важно, что в ваших храмах отсутствует такса на Таинства. Между прочим, настоятели храмов, отменивших обязательную таксу, свидетельствуют, что ущерба нет, люди стали жертвовать даже больше.
– В начале 90-х меня перевели в храм святителя Николая в Кузнецах, и я предложил все требы совершать бесплатно. Если мы совершаем требы за деньги, то нередко получается так, что приходят на крестины совершенно неверующие люди и говорят: «Ну, давай, давай скорей, чего ты там тянешь?» На вопрос: «Вы в Бога веруете?» Отвечают: «Нечего вопросы задавать, делай свое дело» Если им сказать: «Вы не готовы» – говорят: «Как это не готовы? Деньги-то взяли!».
Как только мы перестали брать с людей деньги, все стало по-иному: к нам приходят люди, и мы вправе требовать от них осознанного и ответственного подхода к вступлению в Церковь или к созданию семьи, если они хотят венчаться. Есть ряд формальных условий: надо сначала поговорить со священником, прочитать Евангелие, потом придти на подготовительные курсы, и т.д. Многие удивляются, недоумевают, спрашивают: «это обязательно?» – обязательно! «А нельзя по-другому?» По-другому, наверное, можно, но где-то в другом месте.
Дело не только в том, что Таинства нельзя продавать, – это для христиан очевидно. Дело в том, что мы уходим от коммерческих отношений с людьми и строим отношения личные, основанные на вере и уважении к Церкви.
И к нам стали относиться по-другому. Потребители в наш храм не идут, но появились люди, которые именно у нас хотят креститься или именно в нашу общину хотят вступить. У нас к ним другое отношение.
Скажу правду: когда мы все это ввели, доход у нас резко упал. И даже ходили разговоры, что «батюшка Владимир сошел с ума». Но очень скоро к нам на приход пришли благотворители и не только компенсировали, но гораздо больше сделали, чем мы могли бы пожелать. Притом замечу, что в нашем приходе очень много многодетных семей, с которых совершенно нечего брать.
Игумен Петр: – Я по своему опыту знаю: вот, к примеру, отпевание – один человек не заплатит, другой заплатит 200 рублей, а третий пожертвует 15 тысяч сразу. У меня такое было не раз. Господь все устраивает.
– Все просто. Если люди видят, что мы служим не за деньги, а за совесть, то они сами хотят нам помочь. Наши прихожане обращаются к нам: «Что вам нужно сделать?» В итоге, к примеру, помогли покрыть нам медью купола. Да и вообще, нам очень многое для храма и для прихода сделали такого, чего мы никогда не сделали бы за те копейки, что мы получаем за свечным ящиком.
Многие сейчас стали превращать храмы в магазины. В духовном смысле – это полное непонимание природы Церкви и природы пастырского служения. Я глубоко убежден и на опыте знаю, что никогда не будет нуждаться священник, который искренне и бескорыстно служит Богу.
Игумен Петр: – Перейдем, если позволите, к проблемам богослужебным. Насколько богослужение выступает сейчас как выражение общественной молитвы?
Этот вопрос вызван тем, что, по большей части, мы видим сегодня некий индивидуально-аскетический подход к богослужению. Люди приходят индивидуально «освящаться» в Церковь, но не чувствуют церковно-общинных связей, не чувствуют себя собственно Церковью. Из-за этого во многом происходит разрыв между богослужением и реальной жизнью: богослужение – это один мир, какой-то особый, который человек посещает ради собственной духовности, или в силу долга, или, скажем, эстетической привлекательности. А вот реальная жизнь – это другое. И особенно остро этот вопрос стоит у молодежи. Молодые люди, искренне входящие в Церковь, хотят, чтобы Церковь наполнила их жизнь целиком, они часто готовы всю жизнь перестроить ради этого.
Александр Боженов: – Есть ещё один момент. Жизнь действительно очень поменялась в последние столетия, и чем дальше, тем быстрее меняется. В 70-е годы поколение моих родителей могло учиться и одновременно работать, получая средства на то чтобы жить, пускай скромно; одновременно у них было время на семью, на детей, на отдых и даже на хобби. А вот сейчас к нам в Центр приходит много людей, хотящих у нас учиться, может даже послужить Церкви, но работа занимает все их время без остатка. У очень многих один выходной, и годами их не отпускают в отпуск. И в связи с этой ситуацией вопрос, связанный с богослужением, если говорить про уставные моменты, мне кажется, надо поднимать и всерьез обсуждать.
– Это действительно проблема, и она очень трудная. Более того, она настолько тяжела, что все боятся ее касаться. Но жизнь сейчас диктует необходимость поиска ответа на этот вопрос.
Я рос в церковной семье от рождения и с детства ходил в церковь. Очень люблю церковные службы, с детства знал очень много всего наизусть, люблю церковное пение. Это моя жизнь. Во времена моего детства и молодости не было никакого церковного образования, многое узнавалось в семье. Богослужение меня всегда интересовало. Я даже обзавелся Типиконом. С большим трудом, конечно; эту книгу отыскать было почти невозможно. И когда я начал изучать Типикон, то увидел разницу между тем как служат и тем как должно быть. «А где же все это? Все сокращают службу от лени» – думал я.
Я даже сам иногда дома вычитывал некоторые службы более полно. Мне иногда люди говорили: «Знаете, я приехал из-за границы из Чехословакии. До чего там дошли? Все службы за час служат… вот какой кошмар. Все потеряли! Все! Католики они там совсем?»
В наших приходах тоже многое сокращали и сокращают. Я был сильно разочарован этим.
Потом я стал священником, стал служить. После перестройки, в 1994 году, мне довелось побывать на Святой Земле. Это был мой первый вылет за границу. Я побывал и в Европе, и в Америке, в католических странах и в православных, много раз был в Греции, ежегодно бываю на Афоне. Для меня открылась совершенно другая картина. И я понял, как примитивен был мой взгляд в молодости.
Обычно представления о культуре богослужения у нас воспитываются под влиянием невысоких образцов. Мы и не знаем, какой красотой обладает традиционная служба, какой она должна быть. Теперь редко умеют служить, как раньше. Служба должна быть такой, чтобы она могла прямо «поднять» всех, чтобы хотелось радостно молиться. Всю общину, которая присутствует в храме, богослужение должно поднять от земли. Такая общинная молитва, такой благодатный огонь может совершать чудеса, я в этом абсолютно уверен. Но где же эта молитва? У нас во время богослужения вялое пение, толкотня, потом ставим свечи, помазываемся елеем после Евангелия, а в это время кто-то что-то монотонно читает и кто-то как-то поет. Настоящего участия народа в богослужении, в молитве по-настоящему сейчас фактически нет.
Из-за этого появляются различные псевдореформаторы, которые хотят перевести все богослужение на современный разговорный русский язык или ввести какие-нибудь атрибуты из древних богослужений. Такой механический подход безграмотен, это безвкусица. Он коренится в непонимании того, что такое богослужение. О нашей службе очень хорошо сказал отец Павел Флоренский: «Православная служба – это синтез искусств».
Представим себе дирижера, который вдруг сбился, остановился, паузу не выдержал – это провал. Мы понимаем, что в музыке нужна гармония, ритм, не должно быть какофонии. Так и каждый художник понимает, что в картине должна быть гармония цвета, рисунка, формы. А в службе должен быть синтез искусств! Это конечно большое Искусство. Этому нужно учиться, но у нас этому по-настоящему не учат. Поэтому наше богослужение обычно представляет собой некоторый набор фрагментов.
То же самое касается и устава. Помните, как в Типиконе написано – «устав Великой Церкви». Что это такое – «Великая Церковь»? Это устав Константинопольского патриаршего храма Айя-София, который был другим, чем устав Иерусалимский. Монастырский и приходской устав сильно отличались друг от друга. В приходском уставе были песненные последования, гораздо более короткие службы, которые были посильными. А в монашеском – чтения, и очень длинные, и совсем другого вида.
Когда турки оккупировали Грецию, и даже ещё раньше, греки стали использовать соединенный устав – Великой Церкви с выдержками из монастырского устава. Получилось так, что в нашем уставе нет различий между монастырской и приходской службой. Она различается по факту: кто и как сократит.
После освобождения Греции греки собрали собор, и снова утвердили Приходской устав. Этот Приходской устав они сделали приспособленным для миллионов простых людей. Они никогда не служат вечерню утром, а утреню вечером. Служба у них с утра по длительности та же самая, что и у нас. Они соединяют утреню и литургию (за 2 часа) – очень разумно и правильно. И служба у них, если они не халтурят и ревностно относятся к ней, очень красивая.
Игумен Петр: – Когда я стал настоятелем монастырского подворья в 1995 году, у меня было горячее желание служить все по Уставу. И мы действительно служили всё до буквы, читали междочасья, уставные чтения. Я помню, на Страстной седмице, в первые 3 дня, когда полагается читать Евангелие, мы входили в храм в 8 часов утра, уходили в 4 часа дня. И так было несколько лет. Но потом я понял, что даже в условиях монастырской жизни всё это невозможно выполнить сейчас. С другой стороны, я очень благодарен этому опыту, потому что узнал Устав, почувствовал, что можно сокращать, а что нельзя, и как сокращать? И действительно, по этому опыту могу сказать, что пользуясь этой греческой практикой – утреня с литургией без часов – можно сделать службу очень гармоничной; и прихожанам она нравится.
– Владыка Афанасий Сахаров говорил, что «литургия без часов, что птица без крыльев». И его мы все очень любим и чтим, он был подвижником, ревнителем устава. «Часы» сами по себе хороши, но то, что с ними творят – это профанация.
Игумен Петр: – Если служить Литургию с утреней, то нет нужды в часах. Когда утреня совершалась накануне, то тогда некая эстетическая нужда в чтении Часов есть, так как они настраивают на предстоящую литургическую молитву, человек начинает сосредотачиваться.
Я долгое время был уставщиком в нашем монастыре. Может, дело действительно в том, что кадров нет? Вот греки собрали собор. А у нас кого соберешь? Наверное, решение поднятых вопросов – дело будущего, а сейчас только нарабатывается опыт.
Александр Боженов: – Мне хотелось бы затронуть еще одну тему. Сейчас в среде молодых христиан популярны идеи протопресвитера Александра Шмемана об открытости богослужения, гласности евхаристических молитв. О. Владимир, прокомментируйте, пожалуйста, этот вопрос.
– Конечно, налицо исторический «уход» Литургии от народа, потому что духовенство не могло повести людей за собой. Не хватало сил, народ был малограмотный, в богослужении ничего ни понимал, да и в наше время довольно сложно вникнуть в Литургию.
Нужно смотреть по народу, если получается, то надо пробовать. Когда я служу – ничего не слышно, попросту у меня нет голоса. Меня стали просить сделать трансляцию. Когда ее сделали, явилась возможность читать вслух, и я читаю молитвы вслух. Воспринимается это совершенно нормально, и поэтому я считаю, что, если возможность такая есть, то надо это делать. В нашем приходе народ, конечно, особый, очень много людей с высшим образованием, очень много молодежи, студентов и преподавателей нашего университета, которые знают, и понимают Литургию. Если бы я служил на окраине, где народу битком набито, где никто ничего не понимает, то наверное, я бы не стал читать евхаристический канон вслух.
В нашем храме мы не совершаем ежедневно молебнов после Литургии. Общие панихиды мы совершаем до Литургии, как это и положено делать. Не совершаем крещение в том храме, где служится Литургия или вечерняя служба. Для крещения – храм отдельный.
Игумен Петр: – А вот у меня был пример, когда я какое-то время читал на требах, особенно на отпевании, Апостол и Евангелие по-русски, чтобы приходящим в Церковь «по случаю» хоть что-то было понятно. И я почувствовал, что людям все равно, что по-русски, что по-славянски. Как правило, они не для этого в храм приходят, чтобы что-то такое там слушать.
– Сейчас в моде идея: если всё богослужение перевести на русский язык, то все будут слушать и участвовать. Конечно, этого не будет. Я уверен, что язык – это не ключевая проблема в вопросе о богослужении.
Александр Боженов: – На молодежной конференции «Современная молодежь в Церкви: проблемы и пути их решения» об этом говорилось, и было сформулировано предложение о том, чтобы, с благословения правящих архиереев, по необходимости вводить некоторые особенности при совершении богослужения. Их назвали миссионерскими. Вот выдержки из итогового документа этой конференции.
«Ради облегчения входа и пребывания молодёжи в Церкви указанные негативные факторы возможно смягчить с помощью предоставления приходам права проведения особых миссионерских служб, в которые были бы внесены элементы катехизации и которые обладали бы следующими особенностями:
1. Богослужение без нарушения его цельности и молитвенного настроя верующих в необходимых случаях перемежается с катехизацией и объяснением молитв.
2. На время богослужения в храме поддерживается благоговейная тишина, в храме прекращается торговля и убираются другие отвлекающие факторы.
3. Закрытие и открытие царских врат осуществляется по архиерейскому чину.
4. Евангелие, Апостол, паремии и другие чтения Священного Писания читаются или повторяются на русском языке.
5. Содержание смыслообразующих «тайных» литургических молитв обязательно доводится до молящихся.
6. Сведение паузы между запричастным стихом и причащением к минимуму.
По благословению правящих архиереев подобные богослужения в миссионерских целях уже проводятся в различных епархиях Русской Православной Церкви. Более широкое их применение явилось бы деятельным решением поднятой ещё в 1996 году Святейшим Патриархом Алексием II проблемы «приближения в миссионерских целях литургической культуры Православия к пониманию наших современников».
– Конечно, указанные миссионерские особенности возможны, но чтобы не произвольно, а все по порядку. Безусловно, во время богослужения в храме должна поддерживаться тишина. Что касается Царских врат, то, конечно, можно и Царские врата открыть, надо только понимать для кого, когда и зачем мы это делаем.
Игумен Петр: – У меня был подобный опыт в центре временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей. Во время Литургии перед каждым важным моментом я выходил на амвон, там врата открыты все время, и присутствующим детям что-то объяснял, буквально два-три слова, и я чувствовал, что они уже относятся к службе сознательно.
– В вопросе о чтении на русском языке необходимо помнить, что славянский – это особый язык, и хорошо, что Священное Писание звучит в храме не на бытовом языке. Конечно, некоторые слова можно заменять. Когда я совершал отпевание и видел, что стоят люди малоцерковные, то читал вместо «живот» – «жизнь» и так далее. Нужно разработать и утвердить текст, приближенный к русскому, как это делал владыка Афанасий. Эта идея также принадлежит святителю Феофану Затворнику. Можно даже заново и не переводить, а немного упростить язык, немножко русифицировать, и приблизить славянский язык к пониманию наших современников. Если взять и заменить на современный русский, тогда потеряется та удивительная чистота и глубина, которая есть в Священном Писании и богослужении. И мы недооцениваем тот дар, который имеем. Дело в том, что славянский язык – особенный. Обычно при переводе многое теряется, даже при самом лучшем переводе. Я уверен, что при переводе на славянский язык сохраняется максимум от оригинала. Благодаря церковно-славянскому тексту, мы, несмотря на перевод, наиболее близки к оригиналу. Никакой другой язык, даже латынь, не имеют этой близости.
Славянский язык придает Священному Писанию удивительное возвышенное звучание. В современных переводах это утрачивается. Потерять это, отказаться от этого дара – это величайшая безграмотность, просто бескультурность, даже дикость. Поэтому необходимо сохранить эту чистоту, эту красоту не стиля, а языка, но обязательно сделать его понятным для всех. И это в истории делалось всегда, это вовсе не сегодняшняя проблема. Просто из-за различных потрясений этого давно уже не делалось, хотя даже в начале ХХ века что-то исправляли, поновляли, а вот после революции уже ничего не делалось. С другой стороны, раньше народ был готов воспринимать славянский текст. А за время ХХ века накопился колоссальный разрыв. Русский язык потерял славянскую составляющую, которую раньше хранила Церквь. Когда храмы все позакрывали, не осталось этого знания. Русский язык за ХХ век деградировал просто колоссально, появилось даже такое слово – «феня». И сейчас взять церковную службу и Священное Писание и механически перевести на этот разговорный язык – это будет просто преступление.
Мы часто говорим о том, что Евангелие понимается, а Апостол – нет. Значит, Апостол нужно немного упростить, поновить – и будет понятно. Для этого мы должны найти людей талантливых, любящих родной язык, очень чутких к языку и провести работу над текстом Священного Писания, читаемого за богослужением.
Александр Боженов: – В центрах социального обслуживания в рамках нашей миссионерской деятельности мы имеем дело в основном с бабушками. Пожилые люди, старички часто жалуются, что для них непонятно не только богослужение, но что они даже дома не могут помолиться. Молодым людям мы можем сказать – иди на курсы, учи основы церковно-славянского. Очевидно, для старичков такой путь невозможен. Как Вы считаете, такому человеку можно советовать молиться дома по-русски? Или лучше призывать читать по-славянски, пусть даже не понимая?
– Конечно же пожилым людям вполне допустимо молиться как им удобнее и понятнее: по-русски, значит по-русски. Я уверен, что молодежь приучить к славянскому языку ничего не стоит. Этот язык есть высокий верхний стиль русского языка. Достаточно месяц походить и почитать Евангелие по-славянски – и многое станешь понимать. Старички – это, конечно, другое дело.
Александр Боженов: – А что Вы думаете по поводу предпричастной паузы? В некоторых храмах она очень долгая, неоправданно долгая. Говоря современным языком, «разрыв шаблона» происходит: полтора часа молились и вдруг стоп. Стой и жди.
– Конечно, без оснований затягивать недопустимо. Надо по возможности сводить ее к минимуму. Однако, вы знаете, это беда и нашего храма. Дело в том, что нам приходиться исповедовать с вечера, но у нас очень много многодетных семей, к нам приходит до 400 человек, с детьми. И мамы, обвешанные детьми, просто не могут приходить вечером. Они не могут придти к началу службы вместе со всем своим потомством и приходят к причастию. И поэтому священникам приходится, причастившись, сразу идти исповедовать мамочек. Причем исповедуешь со страшной скоростью, но все равно времени уходит много.
Александр Боженов: – Тогда вопрос – может быть разделить исповедь от причастия? Как решить эту проблему?
– Для церковных людей это было бы понятно, если будет благословение иерархии. Если они причащаются часто, частая исповедь легко может выродиться в профанацию.
Игумен Петр: – Но как это осуществить на практике? Вот, допустим, у меня приход маленький, я всех знаю – могу это решить. А вот в Москве?
– Я давно объяснил своей общине учение Церкви о покаянии. Есть Таинство Покаяния, покаяние как второе крещение. Это написано прямо в чине. И употреблялось всегда это таинство для смертных грехов, для тех, кто отпал от Церкви. Профанировать таинство – великий грех. У кого есть такие грехи, должны пройти подробную неторопливую исповедь, пусть ждут, когда священник сможет уделить им достаточно времени, и сегодня не идут к Причастию. Те же, кто причащается часто, у кого нет особенно тяжких грехов, кто от Церкви не отпал, – в подробной исповеди каждый раз не нуждаются. Тут можно воспользоваться такой формой, которая берет начало в глубокой древности, когда во время Литургии читалась молитва для тех, кто будет причащаться (у католиков до сих пор она осталась). Она и у нас есть – вторая молитва на исповеди. Она из древних рукописей взята, чуть ли не третьего века. Фактически эта общая молитва о покаянии, о прощении грехов есть благословение на причастие. Когда на Литургии причащается 400, 600 до 800 человек, я прочитываю молитвы перед исповедью всем, а потом известным мне людям, живущим действительно церковной жизнью, прочитываю разрешительную молитву, возлагая на каждого епитрахиль.
Александр Боженов: – А что Вы можете сказать в целом о миссионерских богослужениях с указанными особенностями? Участники молодежной конференции свидетельствовали, что есть потребность, чтобы приходы с благословления архиерея имели право, когда нужда будет, что-то подобное делать. Это могло бы как-нибудь положительно повлиять на церковную жизнь, или это все-таки что-то «не то»?
– Я думаю, что сейчас многие, в том числе и многие архиереи, не поймут этого. У нас в Церкви очень много людей, которые всего боятся. Хоть бы исправили всем известные ошибки Литургии.
Многие боятся. Но когда мы печатали «Крещальную Литургию», то эти ошибки исправили. И потом ко мне подходили и говорили: «Какие вы молодцы, что исправили!» и все прошло спокойно, никто не возражал.
Можно конечно, ввести указанные особенности, но нужно, чтобы страх прошел.
Я помню, был такой замечательный старец – отец Тихон Пелих. Он мне говорил: «Пойми, народ – это дитя». И это действительно так, я это понял, когда стал священником и прослужил много лет. Я понял, что психология людской массы – это психология ребенка. При этом вера простых людей часто бывает глубже и искренней, чем у многих из нас.
Непосредственно эмоциональное восприятие гораздо сильнее действует на народ. Читать молитвы можно очень рационализировано. Там, где профессора стоят и богословы, которые все разучили и все знают, – с ними это, может быть, получится. С простым народом же это не получится сразу. Народу нужно красивое пение, красивые иконы и так далее. Воспринимать богослужение через это народу гораздо легче.
Александр Боженов: – Еще один вопрос по поводу текстов, «некорректных» с богословской точки зрения. Например, служба погребения Божьей Матери. Вообще надо сказать, что среди молодежи мало людей, кто разбирается в богослужении, но некоторых это задевает, и в свое время мне, когда я только пришел в Церковь, некоторые моменты этой службы «резали слух».
– Конечно, эта служба имеет явные недостатки потому, что ведь на Страстной мы сначала служим погребение, а потом у нас Воскресение. А тут мы сначала совершаем праздничную службу Успению, а потом погребение – снова плач и скорбь. Это литургический абсурд.
Игумен Петр: – Целиком согласен. Эта служба плоха прежде всего тем, что она слепо скопирована с Великой субботы. Но народу нравится. Потому что народу (о чем только что говорил отец Владимир), стекающемуся на третий день Успения на этот чин, нужно пение, крестный ход, процессия? а то, что там поется: «Божия Матерь воскресе, якоже и Господь», или как в одной стихире: «егда трие священницы – Дионисий, Ареопагит и Иерофей?» – это народу не слышно, неизвестно.
Кстати, отец Владимир, в качестве отступления: в последние годы я стал замечать, что переделанные страстные трипеснцы на повечериях предпразднства Рождества и Крещения совершенно не вписываются в строй службы, особенно если сравнивать с песнопениями вечерни и утрени этих дней. Утренние и вечерние предрождественские песнопения – это радостное ожидание Христа, а тут вдруг вторгается Страстная седмица, вдобавок в виде весьма тяжелых текстов и неловкого переложения.
– Подобная безвкусица, быть может, является благочестивой погоней за чем-то хорошим, но именно неуместным. В результате – отсутствие гармонии. Богослужение Великой Субботы – Погребение Христа – это уникальная служба, её не нужно повторять нигде и никогда. Страстная служба должна быть неповторима, и, по-моему, к Успению или другим праздникам приспособлять её неправильно. И тем более это все сделано по «типу»; а всякое такое «типиконство» бездарно.
Игумен Петр: – Мы как-то обсуждали этот вопрос с Алексеем Ильичем Осиповым, и пришли к выводу, что лучше всего было бы в самый день праздника на Всенощном бдении перед полелеем выносить Плащаницу, коль скоро народ к ней привык, а на Великом славословии обносить её вокруг храма – и всё, не вставляя ни единого слова в каноническую службу.
– Согласен, так бы и надо делать, вынося плащаницу на самой Всенощной перед полиелеем.
Источник: Сайт Патриаршего Центра духовного развития детей и молодежи
См. также: Что делает приход общиной?
