О ПРОБЛЕМАХ СОБСТВЕННОСТИ В ХРИСТИАНСКОМ ОБЩЕСТВЕ (НА ПРИМЕРЕ КАППАДОКИЙСКИХ ОТЦОВ)
Голубев К.И.
кандидат экономических наук, доцент кафедры экономической теории и социальной политики Санкт-Петербургского государственного университета.
Материал журнала «Проблемы современной экономики»
Каппадокийским отцам (святитель Василий Великий, святитель Григорий Назианзин (Богослов) и святитель Григорий Нисский) принадлежит огромный вклад в толкование христианского учения о собственности. В целом их воззрения подобны воззрениям других отцов Церкви: в основе лежит понимание Бога как настоящего Собственника, человеку же отводится роль управляющего порученным имуществом. Считая необходимым организацию социально-экономической жизни христианского общества на основе братской любви, они признавали общественную форму собственности как наиболее соответствующую таким требованиям. В то же время они не призывали к немедленному или насильственному обобществлению.
В настоящее, весьма непростое для Российского государства, время закономерным является обращение к идеологическим основам его возникновения и развития.
Такой основой, на которой Киевская Русь превратилась в государство, занимающее значительную часть европейского и азиатского континента, в первую очередь явилось принятие христианства, сделавшего Русь преемницей религиозно-культурных традиций Византии.
Византийский опыт создания церковно-христианского законодательства, а на этой основе и способа хозяйствования, нашел свое продолжение в православной русской хозяйственной теории и практике.
Однако до настоящего времени сущность данного социально-экономического учения для большинства членов нашего общества из-за многолетней борьбы с христианством остается неизвестной. Достоверная информация о социально-экономическом учении христианства практически отсутствует. Даже в фундаментальном издании Всемирной истории экономической мысли (в шести томах) Ветхому Завету посвящено три страницы, истории раннего христианства (I в. н.э.) менее четырех страниц, а о святых отцах, в трудах которых разъясняется христианское учение, есть лишь несколько упоминаний, хотя и признается, что «многие экономические концепции поздней античности, средневековья и нового времени имели религиозную окраску, развивались в рамках христианского мировоззрения, апеллировали к христианским нормам морали и права» 1 .
С этой точки зрения значительным событием можно считать появление принятых Архиерейским Собором в 2000 году «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви»2 . Наиболее важным из вопросов «Основ» является именно вопрос о формах собственности и об отношении к ним Церкви. Он важен и в связи с современным этапом развития России, характеризуемым активным перераспределением собственности.
Для того, чтобы иметь более полное представление о христианском понимании собственности необходимо рассмотреть понимание этого вопроса святыми отцами. В этом контексте особого внимания заслуживают каппадокийские отцы – святитель Василий Великий, святитель Григорий Назианзин (Богослов) и святитель Григорий Нисский.
На вторую половину IV века пришелся период христианизации Византии. Несмотря на этническое разнообразие, граждане империи принадлежали к эллинистической культуре, ключом к пониманию их ментальности была греческая философия. В этой связи, необходимо было истолковать христианство в греческих понятиях. Каппадокийские отцы приняли на себя эту задачу.
Результатом христианизации Византии является православная культура, определившая судьбы многих народов3 .
Среди многих заслуг отцов-каппадокийцев особо следует отметить то, что они смогли объяснить и точно выразить православное исповедание веры в Единосущного и триипостасного Бога. Их богословие было утверждено Вторым Вселенским Собором (381 год) и стало основополагающим в православном учении о Святой Троице4.
Каппадокийским отцам принадлежит заслуга детального рассмотрения вопроса о собственности, хотя их воззрения на этот счет и были достаточно распространенными среди богословов и священнослужителей.
Согласно христианскому учению, все земные блага человек получает от Бога, являющегося единственным реальным Собственником, Которому и принадлежит абсолютное право владения. Соответственно, по словам св. Григория Богослова, мы ничем не можем распоряжаться, «что не принадлежало бы Богу»5 . Принимая во внимание этот факт, святитель признает необходимым пользоваться полученными от Бога благами согласно с волей их Собственника, то есть волей Божией6. Причем даже пожертвовав всем, что человек имеет, он не смог бы стать щедрее Бога, хотя бы и отдал вместе с имуществом и самого себя, ибо «и то самое, чтобы отдать себя Богу, человек получил от Него»7. Признание этого, определение воли Божией и жизнь в соответствии с ней как раз и означали бы отдание всего единственному полноправному Собственнику.
Святитель Григорий Нисский также подчеркивал тот факт, что единственным настоящим Собственником является Бог, которому принадлежит абсолютно все. Так как Бог является общим Отцом, мы есть «как бы братья родные». Таким образом, исходя из идеального принципа организации семейных отношений, св. Григорий признает лучшим и справедливым «разделять наследство поровну»8 .
Особое внимание святитель Василий Великий уделяет Божиему промыслу о человеке. «Откуда же у тебя, что имеешь теперь? Если скажешь, что это от случая: то ты безбожник, не признаешь Творца, не имеешь благодарности к Даровавшему. А если признаешь, что это от Бога, то скажи причину, ради которой получил ты? Ужели несправедлив Бог, неравно разделяющий нам потребное для жизни? Для чего ты богатеешь, а тот пребывает в бедности? Не для того ли, конечно, чтоб и ты получил свою мзду за доброту и верное домостроительство, и он почтен был великими наградами за терпение»9. Св. Василий Великий, подчеркивал необходимость для всякого человека познать Бога как Даровавшаго, для чего он призывал посмотреть на себя самого и задать вопрос «…кто ты, к чему приставлен, от кого получил это, за что предпочтен многим?» 10.
Соответственно он говорит о роли и сущности собственности: «…не думай, что все приготовлено для твоего чрева; о том, что у тебя в руках, рассуждай, как о чужом. Оно не долго повеселит тебя, потом утечет и исчезнет; но у тебя потребуют строгого в этом отчета». Для того, чтобы отчет имел реальное наполнение, св. Василий дает совет подражать патриарху Иосифу и, проповедуя человеколюбие, призвать всех неимущих: «… приходите ко мне; как из общих источников приобщись дарованной Богом благости каждый, сколько кому нужно!» 11. Также и святитель Григорий Богослов призывает принимать во внимание характер материальных благ, которые «быстро протекают, даются на час и, подобно как камешки в игре перекидываются с места на место, и переходят то к тем, то к другим». Да и в целом, по его мнению, «ничего здесь нельзя назвать своим», все или время отнимает, или зависть переведет в чужие руки. 12
По мнению святителя Василия все здраво рассуждающие должны держаться той мысли, что богатство они могут использовать лишь как «приставники», а не как имеющие право им наслаждаться. В этом случае не возникнет вопросов о неясности «Владычних заповедей», ибо «Законодатель знает, как и невозможное согласить с законом»13. «Изрекший не лжив», а источник проблем заключается в маловерии, в том, что «убежденных не много». Поэтому весьма важным является испытание прежде всего своего сердца, куда оно наклонено, «к истинной ли жизни, или к настоящим наслаждениям».
В этом отношении следует подчеркнуть особое внимание, которое святитель Василий обращал на несоответствие частной собственности в христианском обществе и заповеди братской любви во Христе. Практическая реализация заповеди «возлюбить ближнего, как самого себя» означает «столько же воздавать каждому, сколько и себе». Очевидно, что подобная степень попечения о нуждающихся расточительна для богатства. «Поэтому, кто любит ближнего, как самого себя, тот ничего не имеет у себя излишнего перед ближним. …Потому чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви».14
Св. Василий подчеркивает факт «равночестия при вшествии в мир» и делает вывод о достаточности этого, чтобы изгнать «неровность кичения в общественной жизни». «У тебя не было ни золота, потому что оно вырывается из земли; ни серебра, потому что не с тобой посеяно; ни одежд, потому что они – примышления искусства ткачей; ни поместьев, которые возделало богатство и обстроили руки; ни достоинства, кроме одного – образа Божия ; ни владычества, которое подтачивает время и пожинает смерть»15. Неоднократно он обращается к словам праведного Иова: «Мы ничего не принесли в мир; явно ничего не можем и вынести из него»16.
При этом св. Василий не выступает напрямую против частной собственности. Однако он показывает несоответствие ее христианскому идеалу. «Скажешь: кому делаю обиду, удерживая свою собственность? – Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою в жизнь? Положим, что иной, заняв место на зрелище, стал бы потом выгонять входящих, почитая своею собственностию представляемое для общего всем употребления; таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других. Если б каждый, взяв потребное к удовлетворению своей нужды, излишнее предоставлял нуждающемуся, никто бы не был богат, никто бы не был и скуден. Не наг ли ты вышел из матерняго чрева? Не наг ли и опять возвратишься в землю?» 17 .
Кроме того св. Василий подчеркивал, что посредством изучения порядков существующих в природе можно уяснить целый ряд законов Божиих. Он призывал всех людей и особенно христиан быть внимательными в этом отношении, ибо Господь говорит с нами не собственным своим гласом. Очень важно, чтобы будучи словесными тварями не оказаться «жестокосерднее бессловесных», ибо они, «как чем-то общим пользуются тем, что естественным образом производит земля. Стада овец пасутся на одной и той же горе; множество коней на одной равнине находят корм; и какой ни возьми род животных, все доставляют друг другу необходимое наслаждение потребным. А мы общее достояние прячем себе за пазуху, и собственностью многих владеем одни» 18.
Напоминая о жизни первых христиан, описанной в Деяниях святых Апостолов19, св. Василий Великий говорит о ней, как о наиболее ярком и убедительном образце отношения к собственности. Он подчеркивает стремление первых христиан нелицемерно воплощать заветы Спасителя, ибо у них «все было общее, жизнь, душа, согласие, общий стол, нераздельное братство, нелицемерная любовь, которая из многих тел делала единое тело, различные души соглашала в то же единомыслие»20. Причем, по утверждению святителя Василия, многим христианам следует устыдиться, глядя на устроение жизни у язычников. «У некоторых из них человеколюбивый закон учреждает один стол и общую пищу, и многочисленный народ делается почти одной семьей»21. Святитель видел неготовность современных ему христиан в полной мере воплотить идеальные требования к организации жизни и не призывал их полностью отказаться от частной собственности22. В то же время для стремящихся к христианскому совершенству и избравших монашескую жизнь, по его мнению, отказ от собственности должен быть обязательным23.
Не требуя немедленного отказа от собственности святитель Григорий Богослов призывает стремиться к идеальному состоянию общества по мере имеющихся у каждого человека возможностей. «Откажись от всего и стяжи единого Бога, потому что ты раздаятель чужого имущества. А если не хочешь оставить все, то отдай большую часть. Если же и того не хочешь, по крайней мере излишек употребляй благочестиво»24.
Святитель Григорий Богослов подчеркивает значение равенства людей, показывает, что экономическое расслоение связано с проблемами отношений людей друг к другу: «С того времени как появилась зависть и раздоры, как началось коварное владычество змия, с того времени расторглось родство между людьми, отчуждение их друг от друга выразилось в различных наименованиях званий». Появилось и такое явление, как использование и законодательства в корыстных целях. «Любостяжание, призвав и закон на помощь своей власти, заставило позабыть о благородстве естества человеческого. Ты же смотри на первоначальное равенство прав, не на закон властителя, а на закон Создателя»25.
У святителя Григория Нисского также нет призывов к немедленному разделу собственности. Однако, он говорил о необходимости по крайней мере коллективной помощи неимущим, признавая необходимость участия в этом всех без исключения, включая и тех, кто считает себя недостаточно богатым для этого. «Давай что имеешь; ибо Бог не требует сверх сил. Ты дашь хлеб, другой – чашу вина, иной – одежду, и таким образом общим сбором уничтожается несчастие одного»26. Как образец эффективности совместной деятельности святой Григорий приводит пример Моисея, который на издержки по скинии получил от всего народа, 27 а о пользе для каждого человека от участия в подобном деле напоминает он Евангельскую историю о том, что «кодрант вдовицы превзошел вклады богатых»28.
Конечно, физическая нищета не могла быть признана святым Григорием социальным идеалом. Он не только весьма ярко описывает страдания неимущих, но и призывает к реальному проявлению христианского братского отношения к ним. Особо он отмечает страдания убогих и больных, которые, по его словам, вдвойне бедны, и в отличие от здоровых не могут даже обратиться за помощию29.
Каппадокийские отцы выступали категорически против обогащения на несчастьи ближних, и в том числе против ростовщичества. По мнению святителя Григория Нисского, наиболее адекватно христианскому учению было бы дарить нуждающимся. Допустимо и давать в займы («даяние взаймы есть второй вид дарения»30), но делать это следует без приращений. Причем, согласно воззрениям святителя Григория, одинаково повинен наказанию и не дающий взаймы, и дающий «с лихвою». При этом первый осуждается в нечеловеколюбии, а второй в барышничестве31. Следует отметить, что святитель Василий также выступал против представления о том, что в ходе экономических процессов «золото само себя рождает, размножаясь через рост»32.
Особо следует отметить взгляды св. Василия Великого о потенциальной невозможности нерелигиозного подхода к социально-экономическим проблемам. Отстаивавшему подобную модель, он говорит: «Мыслишь ты земное,… весь ты стал плотским, поработился страстям», а соответственно стало «чрево у тебя богом»33. Такие воззрения как раз легли в основание теорий социально-экономического развития, опирающихся на рассмотрение материальных и нематериальных благ с позиции их рыночной стоимости. При этом святитель напоминал, что сам Господь наименовал такого человека безумным34.
Св. Василий Великий говорил о существовании подобных людей, которые «как сумасшедшие, в припадке бешенства», не реальные видят вещи, но «представляют, что производит в них болезнь; так и у тебя душа, одержимая сребролюбием, во всем видит золото, во всем видит серебро. …Ты желал бы, чтоб все превратилось в золотой состав, и, как только можно, придумываешь к тому способы. Чего не приводишь в движение ради золота? Хлеб у тебя делается золотом, вино сседается в золото,…всякая выдумка проносит тебе золото»35.
Одну из основных проблем св. Василий Великий видит в том, что человек вопреки Божией воли и Божиим заповедям следует лишь своему личному мнению и своей воле, «слушаясь безумнаго советника-себя самого»36. Такой человек, не признавая Господа Учителем, а Евангелие правилом для своей жизни, фактически устанавливает сам себе законы. Св. Василий предостерегает таковых от великой опасности, ибо в этом случае «не иное утверждаешь, а то, что ты разумнее Законодателя»37. Большой проблемой является нежелание ряда людей понять свое истинное положение и тем более услышать о нем от других.
Святитель Григорий Богослов сравнивает таких людей с больными, считающими себя здоровыми. «А посоветуй что-нибудь, скорее сам потерпишь зло, нежели убедишь словами, чтобы пользовались каким-нибудь врачевством от недуга»38. И приводит слова из Притчей Соломоновых: «Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя…. Сердце разумного ищет знания, уста же глупых питаются глупостью»39. Св. Василий говорит, что «обращая… при всяком разе язвительное жало слова», такой может показаться «несколько досадным», но видя благорасположенность слушающих снова и снова приступает к «тому же увещанию»40.
Евангельская проповедь отцов-каппадокийцев явилась подвигом, «который и составляет содержание христианского свидетельства в изменяющейся исторической ситуации»41.
Церковь признает существование многообразных форм собственности, как отмечено в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви». Однако «в истории христианства объединение имущества и отказ от личных собственнических устремлений были характерны для многих общин. Такой характер имущественных отношений способствовал укреплению духовного единства верующих и во многих случаях был экономически эффективным, примером, чему могут служить православные монастыри».
Следует подчеркнуть при этом, что «отказ от частной собственности в первоапостольской общине (Деян. 4. 32), а позднее в общежительных монастырях носил исключительно добровольный характер и был связан с личным духовным выбором»42.
Учение о собственности капподокийских отцов нашло отражение в практической жизни христиан в прежние времена. Но оно имеет значение и сегодня для утверждения высокой нравственности и для лучшего понимания социальной сущности учения Церкви.
Источник: Журнал «Проблемы современной экономики» Номер N 1 (5), 2003
Святитель Григорий Богослов. СЛОВО О ЛЮБВИ К БЕДНЫМ
Братия и соучастники бедности (ибо все мы бедны и имеем нужду в благодати Божией, хотя и кажется один превосходнее другого, когда измеряем людей малыми мерами). Примите слово о любви к бедным, не с бедным, но с щедролюбивым расположением духа, да наследуете богатство царствия. А вместе помолитесь, чтобы и я мог предложить вам богатое слово, мог напитать им ваши души и раздробить алчущим хлеб (Исх. 58, 7) духовный, или, подобно древнему Моисею, низводя, как дождь, пищу с неба (Исх. 16, 4) и подавая хлеб ангельский (Пс. 77, 25), или насыщая немногими хлебами в пустыне многие тысячи, как после Иисус — истинный хлеб (Ин. 6, 32) и истинной жизни виновник.
Нелегко найти превосходнейшую из добродетелей и отдать ей первенство и преимущество, подобно как и на лугу многоцветном и благовонном не вдруг можно выбрать прекраснейший и благовоннейший из цветов, когда то тот, то другой привлекает к себе обоняние и взор, и прежде всех заставляет сорвать себя… Но если, по учению Павла и самого Христа, первою и важнейшею заповедию должно почитать любовь, как сокращение закона и пророков (Мф. 22, 37–40; 1 Кор. 13, 13); превосходнейшую часть ея должна составлять, как я нахожу, любовь к бедным, жалость и сострадательность к тем, которые одного с нами рода… А особенно должны мы быть сострадательны к зараженным проказою, которые, по грозному приговору, изреченному на некоторых людей в св. Писании, изъедены даже до плоти, костей и мозгов (Иов. 33, 21), и которым изменило это многобедственное, уничиженное и вероломное тело… На них надобно смотреть так: другие жалки только по своей бедности, от которой, быть может, освободит их или труд, или друг, или родственник, или перемена обстоятельств, а сих несчастных и бедность угнетает нисколько не меньше, чем тех, или еще и больше; так как они, лишась телесных членов, лишаются вместе и способов трудиться и помогать себе в своих нуждах и притом всегда более страшатся усугубления болезни, нежели сколько надеются выздоровления, так что и надежда, это единственное врачевство для несчастных, почти оставляет их без помощи. Но к бедности у них присоединяется и другое зло — болезнь, зло ужаснейшее и тягостнейшее, которое у людей необразованных всего скорее попадает на язык, когда они клянут. С сим связано еще третие зло: многие не хотят к ним подойти, не хотят посмотреть на них, бегут от них, гнушаются ими, как чем-то омерзительным; и это зло, чтоб видеть себя ненавидимыми за одно только то, что подверглись несчастию, для них тяжелее самой болезни. Я не могу без слез смотреть на их страдания и при одном воспоминании об оных возмущаюсь духом, Имейте и вы такие же чувствования, дабы слезами избавиться от слез. И я не сомневаюсь, что действительно так чувствуют те из предстоящих здесь, кои любят Христа и любят бедных, и имеют Богу свойственное и от Бога дарованное им милосердие.
Вы сами свидетели их страдания. Пред вашими глазами поразительное и плачевное зрелище, которому едва ли кто поверит, кроме очевидцев. Люди живые мертвецы, у которых конечности большей части телесных членов отгнили; люди, которых нельзя почти узнать, кто они были прежде и откуда, или лучше, несчастные останки живших некогда людей, которые, чтобы дать знать о себе, сказывают о своих отцах, матерях, братьях и местах жительства: «я сын такого-то отца, мать у меня такая-то, имя мое такое-то, да и ты некогда был мне друг и знакомый». Это говорят они потому, что они не имеют уже прежнего вида, по которому бы можно было узнать их. Это люди обсеченные, у которых нет ни имущества, ни родства, ни друзей, ни даже тела; люди, которые одни из всех и жалеют о себе и вместе ненавидят себя; которые не знают, о чем больше плакать — о тех ли частях тела, коих уже нет, или об оставшихся; о тех ли, которые преждевременно истребила болезнь, или о тех, которые еще сберегаются на жертву болезни: ибо те несчастно погибли, а сии уцелели для большего несчастия; те сотлели прежде гроба, а сии некому и в гроб положить. Потому что и самый добрый и мягкосердечный человек бывает крайне нечувствителен к бедствиям сих страдальцев. Здесь только мы позабываем, что мы сами плоть и облечены уничиженным телом (Флп. 3, 21); и так мало в нас раденья об этих сродниках наших, что мы почитаем даже необходимым для безопасности нашего тела удаляться от них. Иной подходит к залежавшемуся и, может быть, уже смердящему трупу, носит вонючие тела бессловесных животных и, валяясь в тине, не гнушается этим: а от сих несчастных, сколько есть сил, бежим прочь и — какое бесчеловечие — негодуем почти и на то, что дышим одним с ними воздухом.
Кто нежнее отца? Кто сердобольнее матери? Но для сих отверженных заперто и родительское сердце. И отец своего собственного сына, которого родил, которого воспитал, в котором одном чаял иметь око своей жизни, за которого так много и так часто молился Богу, сего самого сына хотя оплакивает, но гонит от себя, — оплакивает от сердца, гонит по неволе. А мать, вспоминая муки рождения, с разрывающимся сердцем испускает жалостнейшие вопли и вслух всех рыдает. над живым, как над мертвым, говоря: «несчастное чадо злополучной матери, отнимаемое у меня лютою болезнию, чадо жалости достойное, чадо мое милое, которого и узнать не могу, чадо мое, которое воспитала я для утесов, гор и пустынь! Со зверями будет жизнь твоя, горный камень — кров твой и только благочестивейшие из людей обратят на тебя взоры. Зачем, вопиет она, подобно Иову (Иова 3, 11,12), сим болезненным гласом, зачем ты образовался во утробе матери? Зачем, вышедши из чрева, не погиб в тоже мгновение, так чтоб смерть сочеталась с рождением? Зачем ты не умер преждевременно, пока не вкусил еще зол жизни? Зачем тебя приняли на колени, и на что было тебе сосать грудь, когда ожидала тебя жизнь горькая, жизнь, ужаснейшая смерти?» Выговаривая это, проливает она источники слез и хотела бы несчастная заключить в объятия свое детище, боится плоти его, как неприятеля!
А в народе поднимаются повсюду ропот и гонение не против злодеев, но против несчастных. Иной живет вместе с убийцею, с прелюбодеем делит не только жилище, но и трапезу, святотатца принимает к себе в сожители, с недоброжелателями своими ведет дружбу; а от страдальцев, ничем его не огорчивших, отвращается, как от преступников. Так пороку отдается преимущество пред болезнию! Бесчеловечие мы уважаем, как дело благородное, а сострадание презираем, как нечто постыдное. Их гонят из городов, гонят из домов, с площади, с дорог, из бесед, из народных собраний, пиров, и — о, горькая участь! — их отгоняют и от самой воды. Для них не текут источники, напаяющие всех других; невероятным почитают даже то, чтобы и реки не могли от них заразиться! А что всего страннее, тех, коих как нечистых отгоняем от себя, тех самых, как не причиняющих нам никакого убытка, заставляем опять возвращаться к нам, потому что не даем им ни жилища, ни нужной пищи, ни врачевства для ран, ни одежды, которою могли бы мы прикрыть, по нашим силам, их недуг. Потому-то они и скитаются день и ночь обнищавшие, нагие, бесприютные, показывая пораженное недугом тело, пересказывая старую жизнь свою, призывая с воплем Создателя, помогая друг другу употреблением членов, которых у другого нет, слагая жалобные песни, чтобы выпросить кусочек хлеба, или малейшую часть чего-нибудь вареного, или какое-нибудь раздранное рубище для прикрытия себя от стыда, или для облегчения боли от ран. И не тот уже в глазах их человеколюбив, кто достаточно подает им нужное, по всякий, кто не с суровостию отсылает их прочь. Многие же из них, преодолевая и стыд, не бегут от торжественных собраний; гонимые крайнею нуждою, вторгаются сюда, в сии всенародные и священные собрания, которые мы учредили для уврачевания душ, и в которые стекаемся или для воспоминания какого-нибудь таинства, или для прославления свидетелей истины, дабы, чествуя их подвиги, научиться подражать и их благочестию. А они, хотя и стыдятся, как несчастливцы и как человеки, лица человеческого и лучше хотели бы скрываться в горах, утесах, лесах, или, накопец, в ночи и мраке; однако, втесняются в средину народа — жалкое бремя и слез достойное! — которое, впрочем, может быть послано к нам и не без цели, именно с тою целию, чтобы напомнить нам о нашей немощи и убедить нас не прилепляться ни к чему настоящему и видимому, как бы к постоянному. — Втесняются же одни из них, желая услышать голос человеческий; другие, чтобы взглянуть на людей; иные, чтобы у роскошных богачей собрать хотя скудное подаяние для поддержания жизни, все же, чтобы обнаружить свою скорбь и тем, хотя несколько, облегчить себя. Кто не сокрушится, внимая их стонам, сливающимся в одну жалобную песнь? Какое ухо может переносить сии звуки? Какое око может спокойно смотреть на это зрелище? Вот некоторые из них лежат одни подле других, — не на радость совокупленные недугом в одно сообщество, где каждый носит на себе следы какого-нибудь особенного бедствия, и все сии бедствия слагаются в одно общее горе, так что каждый своими страданиями усугубляет страдания других, и все жалки по своим болезням, а еще жалче по состраданию друг к другу. Их окружает толпа зрителей, даже и соболезнующих, но на краткое время. А там другие влачатся у ног человеческих; их преследует и солнечный зной, и пыль, а иногда и жестокие морозы, дожди и бури, их стали бы и попирать ногами, если бы одно прикосновение к ним не почитали гнусным. На священные песнопения внутри храма они ответствуют стонами и воплями прошений, и таинственным молитвословиям служат отголоском горькие рыдания. Но для чего описывать мне все их бедствия пред людьми, собравшимися для торжества? Если бы с точностию изобразил я всю эту печальную картину, то, может быть, возбудил бы плач и рыдания, и празднество превратилось бы в сетование. Потому только я и говорю о сем, что доселе еще не могу убедить вас, что иногда бывает и печаль предпочтительнее радости, и сетование полезнее празднования, и достохвальные слезы лучше недоброго смеха…
Что же мы? мы, наследовавшие сие великое и новое имя, чтобы называться по Христе народом святым. царственным, священством, людьми, усвоенными Богу избранными (1 Петр. 2, 9), ревнителями добрых и спасительных дел (Тит. 2, 14), учениками кроткого и человеколюбивого Христа, понесшего наши немощи, унизившего Себя до нашей бренности, нас ради обнищавшего (2 Кор. 8, 9), нисшедшего в эту плоть и земную храмину, и претерпевшего за нас скорби и болезни, дабы мы обогатились наследием Божества? Что ж мы, имеющие столь высокий Образец благоутробия и сострадания? Как будем думать о них и что сделаем? Презрим ли их? Пробежим мимо? Оставим их, как мертвецов, как гнусные страшилища, как самых злых зверей и пресмыкающихся? — Нет, братия. Не тому учит нас овец Своих добрый Пастырь (Ин. 10, 11) Христос, Который обращает заблудшее, взыскует погибшее и укрепляет немощное (Иез. 34, 16); не то внушает и природа человеческая, которая вложила в нас закон сострадания, и чувством немощи общей нам со всеми, научается благочестию и человеколюбию. Ужели они будут томиться под открытым небом, а мы станем жить в великолепных домах, расцвеченных всякого рода камнями, блещущих золотом и серебром, где узорчатая мозаика и разнообразная живопись прельщают и приманивают взоры? Да еще в одних будем жить, а другие строить? И для кого? Быть может, не для наследников наших, а для людей посторонних и чужих и притом, может быть, для таких людей, которые не только не любят нас, но еще, что всего хуже, исполнены вражды к нам и зависти. Они будут трястись от стужи в ветхих и раздранных рубищах, а, может быть, еще и тех иметь не будут, а мы будем нежить себя, покрываясь мягкою и пышною одеждой, воздушными тканями из тонкого льна и шелку, и между тем как одними уборами будем не столько украшать себя, сколько обезображивать (ибо все излишнее и щегольское я почитаю безобразием), другие наряды, бесполезная и безумная забота, добыча моли и всепоядающего времени — будут лежать у нас в кладовых? Они будут нуждаться, о, пагубная моя роскошь! о, бедственное их томление! будут нуждаться и в необходимой пище, будут в изнеможении голодные валяться у ворот наших, не имея даже столько сил в теле своем, чтобы просить, не имея голоса, чтобы рыдать, рук, чтобы простирать их для приведения нас в жалость, ног чтобы подойти к богатым, не имея столько дыхания, чтобы с большим напряжением простонать жалобную песнь, почитая лишение зрения, это самое тяжкое зло, очень легким и еще благодаря то, что не видят своих язв. Таково их состояние. А мы, роскошно одетые, будем с важностию возлежать на высоких и пышных ложах, покрытых дорогими коврами, до которых другой не смей и дотронуться, оскорбляясь и тем, если только услышим умоляющий голос их. Нам нужно, чтобы пол у нас усыпаем был часто, и даже безвременно, благоухающими цветами, а стол орошен был самым дорогим и благовонным миром, для большего раздражения нашей неги; нужно, чтобы юные слуги предстояли пред нами — одни в красивом порядке и строю, с распущенными, как у женщин волосами, искусно подстриженными так, чтобы на лице не видно было ни одного волоска, в таком убранстве, какого не потребовали бы самые прихотливые глаза; другие — со стаканами в руках, едва дотрагиваясь до них концами пальцев и поднося их, как можно, ловчее и осторожнее; иные, держа опахала над головами нашими, производили бы искусственный ветерок и этим, руками навеваемым, зефиром прохлаждали бы жар утучненного нашего тела. Нужно кроме того, чтобы все стихии: и воздух, и земля, и вода в обилии доставляли нам дары свои, и стол наш весь был уставлен и обременен мясными яствами и прочими хитрыми выдумками поваров и пекарей; чтобы все они наперерыв старались о том, как бы больше угодить жадному и неблагодарному нашему чреву, сему тяжкому бремени, виновнику зол, сему никогда ненасытимому и самому неверному зверю, которому вместе с потребляемыми им яствами вскоре надобно будет истлеть (1 Кор. 6, 13). Для них много значит утолить жажду и водою; а у нас пенится в чашах вино: пей до упоения, даже до бесчувствия, если кто невоздержен! Да еще одно из вин отошлем назад, другое похвалим за его запах и цвет, о третьем начнем с важностию рассуждать, и беда, если кроме своего отечественного не будет у нас какого-нибудь иностранного вина, как иноземного завоевателя! Ибо нам непременно должно вести жизнь роскошную и превышающую нужды, или по крайней мере славиться такою жизнию, как будто стыдно нам, если не будут почитать нас порочными людьми и рабами чрева и того, что еще хуже чрева!
Что это такое, други и братия? Для чего и мы носим в себе болезнь, болезнь душевную, которая гораздо тягостнее телесной? Ибо та, как известно, приходит не по воле нашей, а сия приходит от нашего произволения; та оканчивается с настоящею жизнию, а сия переходит с нами и в другую жизнь, в которую мы отселе преставляемся; о той жалеют, по крайней мере, здравомыслящие, а эту ненавидят. Для чего не спешим, пока еще есть время, помогать сродникам нашим по естеству? Для чего, будучи сами плоть, не покрываем безобразия плоти? Для чего предаемся неге, видя бедствия наших братий?..
Ужели, наконец, мы не очувствуемся? не отвергнем жестокосердия, или — о чем желал бы и не говорить — низкой скупости? не подумаем об участи человеческой? Ужели не обратим себе во благо несчастия других?..
Итак, последуем Слову, взыщем небесного покоя, отвергнем обилие земное; воспользуемся только тем, что есть в нем доброго: искупим души свои милостынями (Дан. 4, 24), дадим от имений своих бедным, дабы стяжать богатство небесное… Воздай что-нибудь Богу в благодарность за то, что ты принадлежишь не к числу имеющих нужду в благодеяниях, а к числу тех, кои могут оказывать благодеяния, что не ты смотришь в чужие руки, а другие в твои. Обогати себя не только имуществом, но и благочестием, не только золотом, но и добродетелью, или лучше, только ею одною. Заслужи предпочтение пред ближним твоим тем, что ты его благотворительнее. Будь для несчастного богом, подражая милосердию Божию. — Ибо ничто столько не уподобляет человека Богу, как благотворение, хотя Бог несравненно больше благодетельствует, а человек меньше, сообразно с своими силами… Если можешь оказывать высшие благодеяния, приносящие пользу душе (поелику Бог наделит тебя и сим богатством, ежели только пожелаешь того), не откажись и этим послужить нуждающемуся, или лучше, таковые-то благодеяния прежде всего и паче всего и оказывай просящему тебя, даже не ожидая его прошения, весь день милуя и взаим дая (Пс. 36, 26) слово, и неопустительно взыскивая долг с лихвою, то есть с умножением назидания в пользовавшемся оным, лихвою, которую всегда прилагает к принятому слову тот, кто мало-помалу приумножает в себе семена благочестия. Если же ты этим не можешь служить ближнему, то оказывай ему хоть меньшие благодеяния, занимающие второе место и не превышающие силы твоей. Помоги ему, доставь пищу, подай рубище, принеси лекарство, перевяжи раны, расспроси о бедственном его положении, поговори о терпении; осмелься, подойди. Ты не унизишь себя этим: болезнь не пристанет к тебе, хотя и думают так люди слишком изнеженные, обольщенные пустыми предубеждениями, или лучше сказать, хотя и стараются сим предлогом оправдать свою либо трусость, либо отвращение от благочестия, прибегая к боязливости, как будто к чему важному и мудрому. Касательно сего могут успокоить тебя и здравые рассуждения, и врачи, и живущие в одном с больными доме их прислужники, из коих ни один еще, обращаясь с ними, не подвергался опасности. Но если бы и возбуждало такое сообщение страх и сомнения, ты, раб Христов боголюбивый и человеколюбивый, не будь побежден низким малодушием. Дерзай верою, победи боязнь состраданием, изнеженность — страхом Божиим, расчеты — благочестием. Не призри брата твоего, не пробеги мимо его, не гнушайся им, как нечистотою, как заразою, как чем-то отвратительным и отверженным. Это твой член, хотя и покривило его несчастие. Тебе оставлен есть нищий (Пс. 9, 35), как самому Богу, хотя ты и слишком надменно (может быть, хоть сими словами приведу тебя в стыд) проходишь мимо его. Тебе предлагается случай доказать свое человеколюбие, — хотя и отвращает тебя враг от собственного твоего счастия.
Вразумись чужими бедами. Дай хотя самую малость бедному: и то не будет малостью для того, кто во всем нуждается, и для самого Бога, если подаяние будет по силе. Вместо великого дара принеси усердие. Ничего не имеешь? Утешь слезою. Великое врачевство злополучному, когда кто-то от души пожалеет о нем; несчастие много облегчается искренним соболезнованием. Ты, человек, не должен считать человека хуже животного, которое закон велит тебе поднять, когда оно падает в ров, или привести к хозяину, когда заблудится (Исх. 23, 4–5; Втор. 22, 4)… Если мы обязаны и к бессловесным быть милостивыми, то сколь же велика должна быть любовь наша к тем, кои одного с нами рода и достоинства? Так учат нас и разум, и закон, и справедливейшие из людей, которые полагают, что лучше благотворить, нежели принимать благодеяния, и что милость дороже корысти…
Не думаешь ли ты, что человеколюбие есть для тебя не необходимость, а дело произвола, не закон, а совет? Я и сам весьма желал бы так думать; но меня устрашают: левая сторона и козлища, и укоризны, кои услышат они от Поставившего их ошуюю. Они осуждены будут не за грабительство, не за святотатство, не за прелюбодеяние, или другие грехи, запрещенные законом, а за то, что не послужили Христу в лице бедных.
Итак, ежели вы рабы и братия и сонаследники Христа, сколько-нибудь имеете ко мне послушания, то доколе еще есть время посетим Христа, послужим Христу, напитаем Христа, оденем Христа, примем Христа, почтим Христа не только трапезою, как некоторые; не мастьми благовонными, как Мария; не гробом. только, как Иосиф Аримафейский; не веществами нужными при погребении, как Никодим, в половину только показавший любовь свою ко Христу; не златом, ливаном и смирною, как еще прежде волхвы; но поелику Владыка всяческих милости хощет, а не жертвы (Мф. 9, 13), и милосердие дороже тем тучных агнцев (Дан. 3, 40), то сие-то милосердие и принесем Ему в лице бедных и долу влачащихся ныне, дабы тогда, как мы отъидем отселе, они приняли нас в вечныя кровы (Лк. 16, 9), в самом Христе, Господе нашем, Которому слава во веки, аминь.
Сокращено. Сказано в богадельне, устроенной св. Василием В., в которой тогда (в 373 г. по Р. Х.) много было зараженных проказою.
Источник: Библиотека святоотеческой литературы
См. также: Старший в семье святых. Житие свт. Василия Великого глазами нашего современника
————————————————————————
1 Всемирная история экономической мысли. В 6 т. Т. 1. М. 1987. С. 154.Назад
2 www.russian-orthodox-church.org.ru/sd07r.htm Назад
3 См.: Прот. Иоанн Мейендорф. Введение в святоотеческое богословие. Клин. 2001. С. 166-234. Назад
4 Прот. Иоанн Мейендорф. Введение в святоотеческое богословие. Клин. 2001. С. 169, 184. Назад
5 Григорий Богослов. О любви к бедным // Григорий Богослов. Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. В 2-х т. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1994. Т.1. С.219. Назад
6 Григорий Богослов. О любви к бедным // Григорий Богослов. Творения…. Т.1. С.224. Назад
7 Григорий Богослов. О любви к бедным // Григорий Богослов. Творения…. Т.1. С.218-219. Назад
8 Григорий Нисский. О нищелюбии и благотворительности. Слово 1-е // Григорий Нисский. Что значит имя христианин. М. 2000. С.199. Назад
9 Василий Великий. Беседа 6. На слова от Луки (12,18): «разорю житницы моя, и большия созижду»; и о любостяжательности // Василий Великий. Творения.М. 1993. Часть IV. С.96-97. Назад
10 Василий Великий. Беседа 6. На слова от Луки (12,18): «разорю житницы моя, и большия созижду»; и о любостяжательности // Василий Великий. Творения иже со святых отца нашего Василия Великого архиепископа Кессарии Каппадокийския.М. 1993. Часть IV. С.87. Назад
11 Василий Великий. Беседа 6. На слова от Луки (12,18): «разорю житницы моя, и большия созижду»; и о любостяжательности // Василий Великий. Творения иже со святых отца нашего Василия Великого архиепископа Кессарии Каппадокийския.М. 1993. Часть IV. С.87. Назад
12 Григорий Богослов. О любви к бедным // Григорий Богослов. Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. В 2-х т. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1994. Т.1. С.217. Назад
13 Василий Великий. Беседа 7. К обогащающимся // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.106. Назад
14 Василий Великий. Беседа 7. К обогащающимся // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.101. Назад
15 Василий Великий. Беседа 26.Утешение больному // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.402. Назад
16 1 Тим.6,7. Иов. 1,21. Назад
17 Василий Великий. Беседа 6. // Василий Великий. Творения.М. 1993. Часть IV. С.96. Назад
18 Василий Великий. Беседа 8.Говоренная во время голода и засухи. // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.138. Назад
19 Деян 2,41. Назад
20 Василий Великий. Беседа 8.Говоренная во время голода и засухи. // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.138. Назад
21 Василий Великий. Беседа 8.Говоренная во время голода и засухи. // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.138. Назад
22 Василий Великий. Беседа 8.Говоренная во время голода и засухи. // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.139. Назад
23 Василий Великий. Правила кратко изложенные в вопросах и ответах. // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть V. Вопр. 85, 86. С. 218. Назад
24 Григорий Богослов. Мысли, писанные четверостишьями // Григорий Богослов. Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. М. 1889. С. 173. Назад
25 Григорий Богослов. О любви к бедным // Григорий Богослов. Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. В 2-х т. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1994. Т.1. С. 221. Назад
26 Григорий Нисский. О нищелюбии и благотворительности. Слово 1-е// Григорий Нисский. Что значит имя христианин. М. 2000. С.193. Назад
27 Исх. 25, 28-30). Назад
28 Марк. 12, 43. 44. Назад
29 Григорий Нисский. О нищелюбии и благотворительности. Слово 1-е// Григорий Нисский. Что значит имя христианин. М. 2000. С.192. Назад
30 Григорий Нисский. Против ростовщиков//Григорий Нисский. Что значит имя христианин. М. 2000. С.264-265. Назад
31 Григорий Нисский. Против ростовщиков//Григорий Нисский. Что значит имя христианин. М. 2000. С.264-265. Назад
32 Василий Великий. Беседа 6. // Василий Великий. Творения.М. 1993. Часть IV. С.92. Назад
33 Василий Великий. Беседа 6. // Василий Великий. Творения.М. 1993. Часть IV. С.94. Назад
34 Луки 12,20. Назад
35 Василий Великий. Беседа 6. // Василий Великий. Творения.М. 1993. Часть IV. С.91-92. Назад
36 Василий Великий. Беседа 6. // Василий Великий. Творения.М. 1993. Часть IV. С.87. Назад
37 Василий Великий. Беседа 7. К обогащающимся // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.106. Назад
38 Григорий Богослов. На богатолюбцев // Григорий Богослов. Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. М 1889. С. 181, 190. Назад
39 Книга Притчей Соломоновых. 9, 8-9; 15, 14. Назад
40 Василий Великий. Беседа 21.О том, что не должно прилепляться к житейскому, и о пожаре, бывшем в церкви. // Василий Великий. Творения .М. 1993. Часть IV. С.322. Назад
41 См.: Прот. Иоанн Мейендорф. Введение в святоотеческое богословие. Клин. 2001. С. 166. Назад
42 http://www.russian-orthodox-church.org.ru/sd07r.htm Назад
