В декабре 1985 года ученый-генетик, фронтовик, бывший заключенный ГУЛАГа Владимир Эфроимсон, выступая в Политехническом музее после премьеры документального фильма «Звезда Вавилова», сказал: «Я не обвиняю авторов фильма в том, что они не смогли сказать правду о гибели Вавилова. Они скромно сказали – «погиб в Саратовской тюрьме»…
Он не погиб. Он – сдох! Сдох как собака.
Сдох он от пеллагры – это такая болезнь, которая вызывается абсолютным, запредельным истощением. Именно от этой болезни издыхают бездомные собаки… Наверное, многие из вас видели таких собак зимой на канализационных люках…
Так вот: великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох как собака в саратовской тюрьме… И надо, чтобы все, кто собрался здесь, знали и помнили это…»
«Буду биологом»
Вавилов долго казался окружающим настоящим баловнем судьбы. Он родился в любящей и, что немаловажно, состоятельной семье. Отец был самоучкой: крестьянский парень, он освоил коммерцию, стал уважаемым купцом, завел собственное дело и стал директором мануфактурной компании.
Отец сам научился играть на рояле и скрипке, аккомпанировал семейному пению; купил дочерям Саше и Лиде рояль, чтобы они учились музыке – обе стали отличными музыкантшами, окончили филармонию.
У мальчиков, Сергея и Николая, была своя химическая лаборатория. Николай однажды устроил там взрыв и повредил глаз, это сделало его негодным для военной службы, но не помешало работе. В огромной библиотеке отца были карты и атласы, энциклопедии и гербарии – все, что нужно было мальчишкам и девчонкам из поколения, выросшего на журнале «Вокруг света» и романах Майн Рида, поколения, бредившего путешествиями и научными открытиями.
Отец не препятствовал детям выбирать собственную дорогу в жизни. Он, конечно, хотел бы, чтобы они продолжили его дело. Мальчиков отдал в Императорское коммерческое училище, где к ученикам обращались на «вы», где были отлично оборудованные лаборатории, прекрасно преподавали естественные науки и три иностранных языка.
Старшему, Николаю, после училища обеспечил индивидуальный курс изучения коммерческого дела, чтобы тот выбирал сознательно. И он выбрал – совершенно сознательно – стать биологом.
Младший брат, Сергей, стал физиком, в будущем – президентом Академии наук СССР. Девочки, одаренные пианистки, тоже предпочли естественные науки: Александра выбрала медицину, а Лидия – микробиологию; работая на вспышке черной оспы, она заразилась и умерла в 21 год.
Николай пошел учиться в Московский сельскохозяйственный институт на факультет агрономии. Он писал потом: «Студент ловил идеи у профессуры и сам быстро превращался в исследователя. От профессора не требовалось натаскивания студента. Единственное условие, правда беспощадное, к которому был чувствителен студент, требование, чтобы профессор был на уровне мировой науки». Любимые профессора Вавилова были на уровне мировой науки, в первую очередь, конечно, Дмитрий Прянишников, заведующий кафедрой агрохимии.
Именно его, учителя, Вавилов потом будет рекомендовать в члены Академии наук, именно он скажет главное про своего ученика: «Николай Иванович – гений, и мы не сознаем этого только потому, что он наш современник».
Чтобы пшеница не болела
Вавилов из тех людей, чьи выдающиеся способности проявились очень рано. Биограф Вавилова Марк Поповский замечает: «В 27, вернувшись из Англии от Бэтсона, он уже привез по существу готовую докторскую диссертацию по иммунитету пшениц. Закон гомологических рядов был опубликован, когда автору не исполнилось и 33 лет. А в своем черновом приближенном виде закон возник еще на шесть лет раньше. Если бы не гражданская война, очевидно, и теория центров появилась бы на свет значительно раньше: мысли о ней Николай Иванович высказывает уже в 1917 году в письмах из Саратова».
Что же это за гениальные озарения, в чем их суть? Вавилов стал основоположником учения об иммунитете растений, то есть их врожденной, генетической способности противостоять вредителям и заболеваниям. Он разделял иммунитет на структурный (механический), химический и приобретенный.
Механический иммунитет – это особенности строения: например, восковой налет на листьях, защищающий их; химический иммунитет дает защиту жгучим, ядовитым, противным на вкус растениям; приобретенный иммунитет растение может получить от людей, если те станут его закаливать особым образом, или обрабатывать нужными химикатами, или вакцинировать. Вавилов изучал особенности иммунитета пшеницы – основной сельскохозяйственной культуры для большинства регионов земли.
Он собирал множество образцов пшеницы, ржи, других сельскохозяйственных растений в разных уголках земного шара и обнаружил, что у близких видов и родов злаков наследственная изменчивость имеет сходство: если знать, что, к примеру, у мягкой пшеницы бывают сорта с остистыми, полуостистыми и безостистыми колосьями или что колосья могут быть белыми, красными и черными, то можно ожидать таких же форм у твердой пшеницы или ячменя. Если знать законы наследования этих признаков, можно добиваться появления нужных признаков при помощи селекции. Вавилов назвал свое открытие «законом гомологических рядов», и коллеги во всем мире признали, что это открытие сопоставимо с открытием Менделеева в химии.
Он искал места на земном шаре, откуда культурные растения разошлись по всему миру – очаги древнего земледелия, «центры формирования растений», которые он называл «пеклами творения».
В ходе своих первых экспедиций он посетил два таких центра: Северный Иран и Памир; потом постарался добраться до остальных пяти. Время было самое неподходящее для подобных экспедиций: бушевала Первая мировая война, страны, по которым он путешествовал, раздирали внутренние конфликты и революции. Тем не менее ему удавалось проникнуть в места, где мало кто раньше бывал, и привозить оттуда редкие и удивительные образцы пшеницы, ржи, ячменя и других растений, закладывая основание огромной коллекции семян, которая по сей день считается национальным достоянием России.
Самая полная коллекция
Еще в самом начале своего пути в науку Вавилов понял, что для успешной работы ботаника, селекционера, генетика недостаточно случайных одиночных образцов разных культур: нужна систематизированная коллекция сортов, видов, родов растений с хорошо изученными и описанными признаками.
Эту коллекцию он собирал много лет. Поначалу образцы семян даже хранить было негде, и он держал коллекцию во флигеле своего дома. Потом ее спасали сотрудники его института – голодали в блокадном Ленинграде, но не взяли себе ни зернышка.
Делили в самые тяжелые времена запасы фонда на несколько частей и разбирали на хранение – хоть что-то да сохранится. Сохранилось не все: за время войны утратили свою всхожесть, то есть, по сути, погибли, около двух тонн зерна. Но их не съели. Их хранили. И зерна, которые утратили всхожесть, тоже стали материалом для исследования: можно ли их пустить на корм, сохраняют ли они свою питательную ценность.
Сейчас такие хранилища семян есть во многих странах мира: вавиловская коллекция и ее судьба в огненном и страшном ХХ веке убедили биологов и политиков, что хранить стратегический запас семян совершенно необходимо.
Есть и всемирная коллекция: на острове Шпицберген, в условиях вечной мерзлоты Россия и Норвегия сохраняют семенной фонд для всего мира. Совсем недавно этому фонду пришлось помогать Сирии, которая из-за боевых действий утратила драгоценную коллекцию семян, хранившуюся в Алеппо.
Вавилов говорил: если у тебя в кармане есть 10 рублей – путешествуй. Он объездил 65 стран мира – Европу, Азию, обе Америки, Африку, не бывал только в Австралии. Отовсюду вез в Россию образцы растений, семян, новые научные книги. Стажировался в Германии и Франции, специально ездил к выдающимся ученым и селекционерам в Англии и США, Голландию. В России отправился знакомиться с работой Ивана Мичурина к нему в Козлов Тамбовской области.
Такой ученый, как Вавилов, мог бы выбрать для работы едва ли не любое место на земле, где хоть сколько-то ценят научный труд, но он выбрал Россию. Летом 1917 года ему предложили на выбор две преподавательских позиции – одну в Воронежском сельхозинституте, другую – на сельхозкурсах в Саратове. Он выбрал Саратов, где была селекционно-опытная станция. Конечно, он не мог и предположить, что здесь, в Саратове, закончит свою жизнь, а жена его будет жить в том же Саратове в эвакуации, совсем недалеко от его тюрьмы, не зная о том, что он умирает где-то рядом.
Науке он принадлежал всецело
Все это, однако, далеко впереди. Пока что он счастливчик, везунчик, баловень судьбы невзирая на голод, холод, приступы малярии. Его научные устремления вполне совпадают с декларируемыми задачами едва утвердившейся советской власти: накормить голодных, дать крестьянам сорта зерновых, которые не будут гибнуть от засухи, сырости, болезней и вредителей.
Вавилов становится руководителем Государственного института агрономии, который в 1930 году переименуют во Всесоюзный институт растениеводства. Там сохранился мемориальный кабинет Вавилова с причудливыми тыквами на каминной полке и диковинками, которые он привозил из своих поездок.
В июне 1929 года он стал президентом ВАСХНИЛ, Всесоюзной академии сельского хозяйства имени Ленина, огромной сети разнородных исследовательских институтов, чрезвычайно тяжелой в управлении. С одной стороны, для него, как для ученого с системным взглядом на науку и практику, организация науки была чрезвычайно важна; с другой – он был действующим ученым, который с тоской пересчитывал ненаписанные научные труды, которыми он пожертвовал ради административной работы. Он не дорожил руководящими постами: для него это была обременительная, но необходимая часть научного служения.
Науке он принадлежал всецело. Спал по 4-5 часов в сутки, способен был начать рабочий день в 4 часа утра и сотрудников вытаскивал ни свет ни заря на осмотр опытных участков, пока не началась жара.
Работал в поездах; когда появилась возможность летать на самолетах – с удовольствием пересел на них с кораблей и поездов: жизнь коротка, надо спешить. Все объездить, все увидеть, со всеми переговорить.
Вавилов владел тремя иностранными языками, писал на них работы, делал на них доклады – даже в записных книжках иногда писал на иностранных языках. Он считал, что подлинная наука должна быть интернациональной. И напоминал: «Идя своими путями, развивая свою исследовательскую работу, ставя ее на небывалую высоту, мы должны быть на уровне мировой науки». Часто бывая за границей, он выступал на конгрессах генетиков и в университетах, встречался с коллегами, обсуждал опыт и вез на родину тысячи пудов сортовых семян, тысячи томов современной научной литературы.
Приземлить науку
Однако власть и общество ожидали от советской науки не столько теоретических открытий, сколько практических решений: повысить урожайность, дать колхозам новые сорта (в 1931 году партийное постановление специально требовало от ученых сократить срок выведения новых сортов с 10–12 до 4–5 лет), в кратчайшие сроки обучить десятки тысяч новых кадров для работы на местах, нимало не заботясь о том, что за два года ученого вырастить так же невозможно, как нельзя вырастить из желудя могучий дуб.
От науки требовали быстрых простых решений.
Особенно остро проблема простых решений встала, когда во Всесоюзном институте растениеводства появился особый набор аспирантов: в 1934 году к Вавилову пришли учиться люди, уже имевшие опыт партийного и хозяйственного руководства. Их учили не только биологии, но и иностранным языкам – какой ученый без них? – и даже мировой художественной культуре.
Аспиранты, в свою очередь, негодовали, что институт оторван от жизни, что они слишком много занимаются иностранными языками, и предлагали переориентировать работу института на решение рядовых практических проблем посадки картофеля или правильного чередования высеваемых на поля культур, чтобы не истощать землю.
Но когда ученые отвечали, что нельзя сводить всероссийский институт до уровня региональных, которые и так занимаются этими конкретными проблемами в конкретных климатических зонах, в ответ они слышали новые обвинения в том, что зря тратят государственные деньги – в том числе на заграничные поездки.
Пролетарская биология
В начале 30-х годов Вавилов получил указание наркома популяризировать метод яровизации пшеницы, который разработал молодой украинский агроном Трофим Лысенко. Метод состоял в том, что семена пшеницы подвергали специальному краткосрочному охлаждению вместо долгой зимовки (важен холод, а не покой, считал Лысенко) для того, чтобы урожай быстрее созревал, а пшеница была более устойчива к холодам.
Метод казался очень перспективным, Вавилов действительно представил Лысенко ученым из других стран, рассказывал о его методе, способствовал карьерному продвижению Лысенко. В 1935 году Лысенко стал членом ВАСХНИЛ.
При этом уже тогда Вавилову и его коллегам стало понятно, что новый академик малообразован и даже дремуч: он начисто отрицал законы наследования Менделя, которые для ученых всего мира уже были так же очевидны, как таблица умножения.
Но Лысенко был верен старинной ламарковской биологии, считал генетику вредной выдумкой: ведь обходилось же без нее человечество тысячи лет. Он считал, что средовые воздействия, которые изменяют растение, затем закрепляются в его потомстве. И «воспитать» таким образом новый сорт можно довольно быстро, как и требует партия.
Эти идеи были с удовольствием подхвачены: в 30-е годы в Советском Союзе было принято верить в волшебную силу воспитания, перековки, быстрого изменения под действием партийной науки.
Наконец, именно в 30-е годы Сталин задумал взять под полный партийный контроль и искусство, и литературу, и науку. Возникли жестко централизованные творческие союзы, такой же жесткой централизации должен был подвергнуться ВАСХНИЛ: партия руководит, направляет исследования, контролирует внедрение в практику.
Вавилов был уверен в необходимости академической свободы и считал, что ученые не должны превращаться в агрономов – они должны консультировать их, помогать им.
Впрочем, Вавилова уже считали плохим управленцем: ведь у него в Институте растениеводства проверка даже не нашла ни одного административного взыскания, наложенного на сотрудников. О том, что управлять большим институтом можно не только кнутом и пряником, сторонники простых решений не догадывались.
Но спорить с ними было невозможно: там, где Вавилов и его коллеги пытались вести добросовестную научную дискуссию, их оппоненты швырялись политическими обвинениями.
Довольно скоро Лысенко прилепил к своим противникам ярлык «морганистов» – по имени Томаса Моргана, одного из основоположников генетики. Хуже того: он стал называть их вредителями и врагами, утверждал, что он представляет пролетарскую науку, которая борется с наукой буржуазной.
Придется идти на крест
В конце концов стало понятно, что Вавилову не дадут работать. 20 ноября 1939 году состоялась его встреча со Сталиным. Владимир Шайкин, биограф Вавилова, рассказывает о ней со слов генетика Ефрема Якушевского, который остановился дома у Вавилова, оказавшись проездом в Москве.
В этот день Вавилов сказал Якушевскому: «Ну, знаешь, наше дело швах. Придется идти на крест, но от своих убеждений не откажусь».
И рассказал о своей встрече со Сталиным: «Сталин ходил по кабинету с трубкой. Вавилов поздоровался. Сталин не ответил, а сказал: «Ну что, гражданин Вавилов, будете заниматься цветочками-колосочками, а когда будете помогать поднимать урожайность?» Вавилов несколько растерялся, но решил, что раз попал к Сталину, то должен все ему объяснить. По-прежнему стоя, Вавилов стал объяснять ходившему по кабинету Сталину, чем занимается его институт, чем вообще должна заниматься сельскохозяйственная наука, рассказал о ее ближайших и дальнейших перспективах. Когда он кончил, Сталин сказал только: «Вы свободны»».
После этого участь Вавилова была решена. Причиной его ареста послужила докладная записка академика ВАСХНИЛ, лысенковца Исаака Презента председателю Совнаркома Молотову: «Хору капиталистических шавок от генетики в последнее время начали подпевать и наши отечественные морганисты.
Вавилов в ряде публичных выступлений заявляет, что «мы пойдем на костер», изображая дело так, будто бы в нашей стране возрождены времена Галилея. Поведение Вавилова и его группы приобретает в последнее время совершенно нетерпимый характер. Вавилов и вавиловцы окончательно распоясались, и нельзя не сделать вывод, что они постараются использовать международный генетический конгресс для укрепления своих позиций и положения…»
Презент выражал опасения, что конгресс генетиков, который должен был пройти в Москве, «может стать средством борьбы против поворота нашей советской науки к практике, к нуждам социалистического производства, средством борьбы против передовой науки». Лысенко, который к этому времени уже возглавлял ВАСХНИЛ, написал – «Согласен». Берия попросил у Молотова санкции на арест Вавилова.
Интересен образ противника Вавилова. По воспоминаниям современников, Исаак Презент был прекрасным оратором, который «умел придать любой дискуссии характер обострившейся классовой борьбы, будь то обсуждение методики преподавания или рассмотрение вопросов охраны природы». Он утверждал, что «в биологии нет научных школ, есть только школы партийные и антипартийные».
Чудовищный урок
За дело взялся следователь по фамилии Хват, который за 11 месяцев следствия вызывал Вавилова на допросы 400 раз. Допросы в основном были ночными; следователь заставлял ученого стоять по много часов, отчего у того так распухали ноги, что он не мог ходить. Как рассказывали его сокамерники, он почти перестал говорить.
Наконец, он подписал признание в шпионаже – «частично». Судили его в самом начале войны, 9 июля 1941 года. Весь суд занял несколько минут, и великого ученого приговорили к смертной казни. Однако казнь почему-то отсрочили.
В октябре, когда германские войска подошли вплотную к Москве, заключенных московских тюрем вывезли в другие города. Вавилов оказался в Саратове – там, где начиналась его академическая жизнь. В саратовской тюрьме он провел полтора года – его не выпускали на прогулки, ему не позволяли получать посылки и передачи, без которых выжить на скудных военных харчах заключенные не могли. В тюремную больницу Вавилов попал с дистрофией и голодными отеками. Как написала врач Степанова в свидетельстве о смерти, умер он от остановки сердца.
Вавилов в тюрьме успел написать новую книгу, «Мировые ресурсы земледелия и их использование». Просил Берию разрешить ему написать две брошюры: «Практическое руководство для выведения сортов культурных растений, устойчивых к главнейшим заболеваниям» и «Практическое руководство по селекции хлебных злаков». Ответа не дождался. Рукопись «Мировых ресурсов» пропала.
Генетический конгресс в Москве не состоялся. Генетика в СССР получила клеймо «продажной девки империализма», и ее развитие было остановлено, а биология отброшена едва ли не на полтора века назад, к Ламарку.
Почему страна так распорядилась человеком, который мог не только прославить советскую науку на весь мир, но и в самом деле – накормить голодных, помочь селекционерам на ясной научной основе, а не вслепую, методом проб и ошибок, выводить новые сорта, устойчивые к болезням, засухе, сырости? Почему точно так же распорядилась судьбами лучших национальных поэтов, великих актеров, ученых, врачей, музыкантов, да и сотнями тысяч судеб обычных людей, честно делавших свое дело и живших обычной жизнью?
Владимир Эфроимсон в 1985 году отвечал на этот вопрос так: «До тех пор, пока страной правит номенклатурная шпана, охраняемая политической полицией, называемой КГБ, пока на наших глазах в тюрьмы и лагеря бросают людей за то, что они осмелились сказать слово правды, за то, что они осмелились сохранить хоть малые крохи своего достоинства, до тех пор, пока не будут названы поименно виновники этого страха, вы не можете, вы не должны спать спокойно. Над каждым из вас и над вашими детьми висит этот страх. И не говорите мне, что вы не боитесь… Даже я боюсь сейчас, хотя моя жизнь прожита. И боюсь я не смерти, а физической боли, физических мучений…
Палачи, которые правили нашей страной, не наказаны. И до тех пор, пока за собачью смерть Вавилова, за собачью смерть миллионов узников, за собачью смерть миллионов умерших от голода крестьян, сотен тысяч военнопленных, пока за эти смерти не упал ни один волос с головы ни одного из палачей – никто из нас не застрахован от повторения пройденного… Пока на смену партократии у руководства государства не встанут люди, отвечающие за каждый свой поступок, за каждое свое слово – наша страна будет страной рабов, страной, представляющей чудовищный урок всему миру…
Я призываю вас – помните о том, что я сказал вам сегодня. Помните! Помните!»
