Путешествия молодого Арендта
Николай Федорович Арендт родился в 1786 году в Казани, в семье штаб-лекаря. Затем Арендты переехали на Балтику, в нынешний Таллин, а в то время Ревель. После Ревеля была Москва, и Николай одним из первых поступил в новооткрывшееся московское отделение Императорской медико-хирургической академии.
Увы, эксперимент продлился лишь три с половиной года. Осенью 1804 года отделение закрыли, и юноше опять пришлось переезжать. Только на этот раз уже самостоятельно. Все семейство осталось в Москве, Николай же отправился в Санкт-Петербург, продолжать обучение в самой медико-хирургической академии.
В первопрестольной он оставил не только своих родственников, но и своего будущего главного пациента. Пушкину в то время было всего-навсего пять лет, оба не знали о существовании друг друга.
На следующий год Арендт окончил академию. Его ученические успехи были отмечены занесением на мраморную доску почета и ценным подарком – серебряным карманным набором хирургических инструментов. Вооружившись этими инструментами, молодой человек отправился в самостоятельную жизнь.
Впрочем, до этой жизни было совсем не далеко. Несколько сотен метров по Морской, а сейчас улице Академика Лебедева. Даровитого выпускника распределили в Санкт-Петербургский генеральный госпиталь. Правда, там он прослужил всего несколько месяцев, после чего отправился на фронт. Война четвертой коалиции, а затем русско-шведская война.
Именно там Арендт сформировался как искусный оператор (выражаясь современным языком – хирург).
Вместо обычной многолетней стажировки в Западной Европе, Николай Федорович, практически со студенческой скамьи, попал в самое пекло.
Другой известный доктор, Пирогов, писал: «Образование Арендта было весьма недалекое. Он, кроме Медико-хирургической академии еще павловских времен, не посещал никакого другого высшего научно-медицинского учреждения… Молодой Арендт прокладывал сам себе дорогу на военно-медицинском поприще… В молодости и средних летах он был предприимчивым и смелым хирургом».
Правда, Пирогов, опять же, имея в виду, якобы недостаточную подготовку, добавил: «Но искусство его, не основанное на прочном анатомическом базисе, не выдерживало борьбы с временем».
Впрочем, здесь, скорее, говорила ревность. Практика военного хирурга все-таки давала больше, чем сидение перед микроскопом в парижских аудиториях и пирушки с друзьями в берлинских пивных.
«Много важных и опасных операций»
Войну с Наполеоном Арендт прошел полностью, и торжественно въехал в Париж. Одновременно поднялся в чинах и дошел до штаб-доктора (восьмой класс Табели о рангах, соответствует коллежскому асессору).
В Париже доктор задержался в почетной должности главврача русского оккупационного корпуса. Читал лекции в Сорбоннском университете. Получил за свое хирургическое искусство орден Почетного легиона. Но в 1815 году все же вернулся в Россию.
Пьер Франсуа Перси, будущий президент Французской национальной академии медицины, расставаясь с Николаем Федоровичем, писал: «Мы свидетельствуем, что он проделал много важных и опасных операций, из которых большинство были полностью удачными; к высокому уважению, которое вызывают его заслуги, многое привносят его личные и моральные добродетели, и мы считаем себя счастливыми выразить это доктору Арендту при возвращении к главным силам русской армии».
В 1816 году Арендт – дивизионный врач. В 1819 – старший доктор гвардейской кавалерии. В 1820 – главврач артиллерийского госпиталя. Тут уже довольно трудно осознать крутизну его служебной лестницы. Да и не стоит. Николай Федорович – великий Арендт, тот самый Арендт, человек-легенда.
Мы же ценим в Иване Крылове его выдающийся дар баснописца, а не должность в Императорской библиотеке, которую тот занимал.
При этом у Арендта – никакой самонадеянности, никакого зазнайства. Больше того, умудренный доктор говорил своим пациентам: «Молитесь Создателю, без Его благодати, мы, медики – слабые смертные орудия; где можно, там помогаем».
Затем Николай Федорович становится полевым генерал-штаб-доктором армии. Производится в седьмой класс Табели о рангах (соответствует надворному советнику) – «за усердную и долговременную службу, равно как и за совершенное его познание медицины и хирургии, доказанное многократным производством всех операций».
В общей сложности доктор участвовал примерно в тридцати сражениях. И в 1827 году перешел, наконец, на гражданскую службу. Спустя еще несколько месяцев он обзавелся домом на престижной Миллионной улице.
Что ж, 41 год, самое время.
А в 1829 году захворал император. У Николая Павловича обнаружилась «воспалительного свойства нервическая горячка». Готовились к худшему. Генерал-адъютант Александр Сергеевич Меншиков записал в дневнике: «Не дай Боже потерять его и оставить России регентство».
Призвали Арендта, и он за считанные дни поставил царя на ноги. После чего вполне закономерно получил должность императорского лейб-медика, а затем и чин действительного статского советника (четвертый класс Табели о рангах).
В 1832 году Аренд лечил поэта Михаила Лермонтова (во время занятий в манеже школы гвардейских подпрапорщиков лошадь травмировала его ногу). Но все это, как вскоре выяснится, были всего лишь репетиции перед главной операцией своей жизни. Перед той битвой жизни со смертью, которую он проиграет.
Обильное холодное питье
И вот, перескочив через пять лет, мы, наконец, перемещаемся в утро 8 февраля 1837 года. Как только раненого Пушкина доставили домой, на Мойку, сразу же послали за Арендтом. Правда, нашли его не сразу, но в середине дня все же нашли.
Он осмотрел Александра Сергеевича, отдал распоряжения другим докторам и домашним (полный покой, лед на живот, обильное холодное питье) и отправился во дворец, доложить императору. Не забываем, что он все же был лейб-медиком царя и, следовательно, особой, приближенной к Николаю Павловичу, возможно, как никто другой.
Нельзя сказать, что Николай Федорович неотрывно сидел у постели больного. В этом и не было необходимости – кроме Арендта в лечении Пушкина принимали участие семь докторов. Арендт, однако, приезжал по нескольку раз в день (дней, впрочем, было всего два). И именно Арендт руководил этой бригадой. Соответственно, с него и спрос.
Впрочем, и спроса никакого не было. Все сразу стало ясно. И, по воспоминаниям пушкинского секунданта Константина Данзаса, именно Аренд сообщил раненому о его печальных перспективах:
«Пушкин просил его сказать ему откровенно, в каком он его находит положении, и прибавил, что какой бы ответ ни был, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения.
– Если так, – отвечал ему Арендт, – то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды».
А самому Данзасу он сказал еще определеннее: «Штука скверная, он умрет».
Все было предрешено.
Пушкин держался героем. Петр Вяземский вспоминал: «Арендт, который видел много смертей на веку своем и на полях сражений, и на болезненных одрах, отходил со слезами на глазах от постели его и говорил, что он никогда не видал ничего подобного, такого терпения при таких страданиях».
А один из докторов писал: «Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась, взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать.
– Зачем эти мучения? – сказал он, – без них я бы умер спокойно».
Именно Николай Федорович передал царю просьбу поэта пощадить Данзаса, не наказывать старого друга за участие в дуэли («Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат»). От императора Арендт привез записку – чтобы Александр Сергеевич не беспокоился о детях и жене, Николай Павлович возьмет их под свою опеку: «Я беру их на свои руки».
Все по-деловому, будто бы и не было нечеловеческих страданий и неотвратимой скорой смерти.
«Очень занятый практик»
После гибели поэта жизнь продолжилась. Доктор продолжил лечить царя. Занимался благотворительностью – пользовал бедняков бесплатно, а что было нужно, покупал им на свой счет. «Это был очень занятый практик, действовавший на лету и любимый за доброту души», – писал об Арендте Николай Пирогов.
Получил тайного советника – третий класс Табели о рангах.
Да, это все еще был тот самый великий Арендт, оператор-искусник. Но вместе с тем, это уже был тот самый Аренд, который лечил Пушкина после дуэли. С известным для всех результатом.
Разумеется, общественное мнение не обвиняло доктора в гибели Пушкина. Что мог Николай Федорович сделать без антибиотиков с перитонитом? Ну конечно, ничего. Не было даже антисептиков. Не было рентгеновского аппарата, чтобы определить, где находится пуля. Не было наркоза, чтобы поэт не умер во время операции от болевого шока. Нельзя было возместить кровопотерю – группы крови еще не были открыты, и от переливания в большинстве случаев умирали.
Арендт это прекрасно понимал. Он мог играючи извлекать пули из конечностей, но не из брюшной полости. Поэтому он только уменьшал, по мере сил, страдания раненого.
Факт, однако, остается фактом – Арендт не справился. И даже не пытался. Холодом лечил.
Это победителей не судят. Проигравших в лучшем случае оправдывают.
* * *
Умер доктор Арендт в Петербурге в 1859 году. Его похоронили на Смоленском лютеранском кладбище, с большим почетом. Предположительно, могила была уничтожена в 1937 году, к столетию со дня смерти Пушкина. Специально уничтожена. Доктору отомстили.
