«Беспросветных дебилов играть нельзя» («Never go full retard») – фраза из боевой комедии Бена Стиллера «Солдаты неудачи», ставшая мемом, обозначающим «лозунг Голливуда» в отношении киногероев с умственной отсталостью и особенностями развития. В какой степени надо заиграться в умственно отсталого, чтобы получить Оскар.
Успешен вариант Форреста Гампа. Да, у него олигофрения, но он чемпион по пинг-понгу и герой войны («ты когда-нибудь встречал идиота героя войны?»), успешен Дастин Хофман, «человек дождя» – странный парень с аутизмом, но отлично считающий и выигрывающий в казино. Успешен для Американской киноакадемии Саймон из «Меркурия в опасности», девятилетний мальчик с глубоким аутизмом, расшифровавший секретный правительственный код, не поддающийся самым умным айтишникам.
И – как пример провала – драма Джесси Нельсона «Я – Сэм», рассказывающая об умственно отсталом отце, борющемся за сохранение родительских прав. Шон Пенн играет человека «full retard», и вот смотри, объясняет Дауни младший, Оскар сразу проплыл мимо. Слишком по-настоящему представлена умственная отсталость, слишком беспримесно и ничем, ну буквально ничем не сбалансирована – ни пинг-понгом, ни успешным креветочным бизнесом, ни программистской уникальностью, ни способностью к чтению 500-страничной книги за 10 минут.
Когда смотришь фильм «Особенные», то первое, что замечаешь – какую тихую и изящную эволюцию прошел кинематограф в художественном изложении мира особых людей. Фильм «Особенные» – не продукт Голливуда, но в данном случае это не столь важно. Важно то, что он в некотором смысле манифестирует идею о том, что «особый» герой заслуживает своего повествования только потому, что он просто человек, а не особенный человек, из которого можно в дополнение к его странностям добывать термоядерную энергию.
Не только для голливудской, но и для русской культуры все это тоже характерно. Мы мало задумываемся над тем, что главный визуальный символ России, однозначный его туристический идентификатор – это вид Храма Василия Блаженного.
Это неоспоримый и повсеместно узнаваемый российский атрибут, на фоне которого любому туристу надо получить фото, чтобы верифицировать свой визит в Россию.
Главный русский символ – это Храм, возведенный в честь и память юродивого. И при этом Храм – действительно и безусловно прекрасен. Но и сам Василий, дурачок, отданный бедными крестьянскими родителями в подмастерья сапожнику, заслужил внимания и почестей не потому, что был дурачок, а потому, что был дурачок-провидец, дурачок с Даром, дурачок с практическими смыслом.
Да и Ксения Блаженная – тоже с практическим смыслом. И главный герой русской литературы – князь Мышкин – не просто так идиот, а со своей, понятной внешней общественной Норме, прагматикой. Да и сам Достоевский – не просто эпилептик, а еще и отличный писатель.
Каждый из этих героев в дополнение к своим странностям, к своей болезни, к своей душевной или поведенческой аномалии, фрустрирующей типичное социальное большинство, должен иметь «изюминку», социально-приемлемый референс, связывающий его, ненормального, с миром нормальных.
Этот изюм – в виде ли игры в пинг-понг или в виде княжеского титула – служит обязательным мостиком между несоединимыми мирами.
Мы, конечно, стараемся, мы строим какую-то такую мостообразную конструкцию из синтетических материалов толерантности, мы берем в оборот приемы пропаганды, вменяющие здоровому большинству новую этику принятия, мы хватаемся за идеологические котурны, чтобы, взобравшись на них, получить опыт возвышения над самими собой, на самом деле-то очень низенькими и приземленными, чтобы этот непреодолимый мост изобрести и как-то устроить. Но всякий раз, пытаясь его переехать, кто-то срывает стоп-кран. И наш поезд встает…
С хулиганства со стоп-краном на метромосту и начинается фильм «Особенные». Жозеф, молодой человек с аутизмом, которого планомерно и последовательно пытаются обучить доехать из пункта А в пункт Б самостоятельно на метро, всякий раз не доезжает до пункта Б.
Он все больше приближается к нему, он демонстрирует невероятный прогресс, добираясь почти до финального этапа – последнего моста перед пунктом Б, но все же срывается. Его прогресс понятен только одному человеку – его наставнику, Брюно, герою Венсана Касселя, руководителю организации «Голос праведных», помогающей ребятам с тяжелыми формами аутизма.
Кассель в очередной раз вытаскивает Жозефа из полицейского участка, он объясняется с раздраженными полицейскими, совершенно не понимающими, почему такой человек, как Жозеф, должен ездить в метро, срывать стоп-кран, создавать коллапс – чтобы что?
В пинг-понг не играет, пароли НАСА вскрыть не может, зачем 15 лет подряд на линии метро на середине прогона останавливается состав?
Фильм «Особенные» – это художественный, но почти документальный слепок с небольшого фрагмента реальности, в которой два реальных человека – Стефан Бенаму и Дауд Тату – занимаются одними из самых маргинальных социальных тем: людьми с тяжелым аутизмом и околокриминальными подростками-иммигрантами.
Два огромных слепых пятна в общественной картинке практически любого развитого европейского пространства. Заглядывать за рубежи, отделяющие эти вытесненные зоны от благонамеренного общественного взгляда, никто особо не любит. Там – мир, о котором лучше не думать, лучше не знать и лучше считать его несуществующим.
Два режиссера, Оливье Накаш и Эрик Толедано, решают направить на эти затемненные закоулки свои прожекторы, и не с тем, чтобы, как говорят, «вскрыть язвы» или обнажить ужас, а с тем, чтобы высветить переливы, цветущую сложность, красоту и даже комичность.
В этом слепом пятне – люди, говорят нам режиссеры, и люди не самого дурного свойства, более того, люди удивительные. Ваше избегание этого мира – ваш собственный ущерб, ваша личная неполноценность, ваш красивый замок с вынутым из основы кирпичом, с дыркой в фундаменте: вы живете в неустойчивом интерьере, обозреваете ландшафт с подломленного ажурного балкончика, вытесняя риски обрушения.
Два абсолютно звездных актера играют роли этих социальных героев. Венсан Кассель из своего брутального статуса изящно перемещается в амплуа еврейского шлемы Брюно – суетливого, безотказного, интеллигентного добряка, у которого порядок – это хаос, у которого система – это неопределенность, у которого бизнес-план – это прожить один день.
Не менее звездный Реда Катеб играет многодетного правоверного мусульманина Малика, скрывающего свою бездонную доброту под набором педагогических строгостей, под приемом наигранной жесткой руки.
Еврей и араб, отвечающие за две голые уязвимости – ребят-аутистов и неблагополучных подростков, соединяют два минуса, чтобы создать плюс. Оставаясь в кипе и с Кораном в руке, эти двое обрели общую национальность и конфессию – она называется «аутизм».
В одном из интервью Кассель признавался, что, впервые перед съемками соприкоснувшись с аутистической средой, не мог взять в толк, что здесь может быть комедийного. Но в том-то и дело, что смешное возникает не от выдуманных острословных диалогов, а от сочетания несочетаемого, и от того, что это несочетаемое вдруг может работать и давать эффект.
Брюно и Малику почему-то очень, невероятно сильно нужны те, кто не нужен никому. На стыке этой острой личной нужды в отверженных и полной общественной индифферентности к ним и возникает драма и комедия.
В сюжете фильма – скорее, в качестве формального закрепителя кинематографического раствора – есть линия противостояния. В организации той помощи, которую создает Брюно – принимающий на свою небогатую волонтерскую территорию всех, от кого отказались все государственные системы здравоохранения и соцзащиты, – проходит ревизорская проверка.
Два чиновника проводят оценку соответствия тому, что у нас бы назвали СанПинами, всматриваются в лицензии (и их отсутствие), в дипломы сотрудников, в сертификаты. Всматриваются, как и положено бюрократическим игрокам, очень тщательно. А когда так тщательно всматриваются в санитарные нормы, то, обычно, не успевают увидеть тех, для кого эти нормы, собственно, существуют.
Тщательное всматривание в санитарные нормы вырабатывает веру в то, что они создаются сами для себя и представляют высшую ценность и божественный смысл.
Любое столкновение с тем, кто выдергивает ревизора из такого складного концепта существования санитарных норм, сильно фрустрирует и раздражает. Разворачивать лицо от буквы норматива в сторону живого человека, вот тут, сию минуту проходящего мимо по коридору, машущего руками и подвывающего, – это тяжелое физическое усилие: шея упрямится, не воротится в эту сторону, в ней острый спазм.
«Забирайте их себе», – отвечает на бюрократические претензии Брюно, сдирая фото каждого принятого им «бесхоза» с доски и выкладывая их портреты перед лицом проверяльщиков. Эта перспектива, как лобовой удар, отрезвляет чиновников, они впервые осознают, что их «забота» о нормативах – это всего лишь соус, под которым заботы о человеке нет совсем.
Борьба за лицензии выплеснула с водой ребенка, и это пустое корыто становится зеркалом, в котором отражается вся бессмысленность этого так называемого государственного регулирования.
Есть в сценарии еще виньетки. Например, сцены «слепых свиданий», организуемых сотрудниками для холостого Брюно, в которых он постоянно проваливается. Телефонная гарнитура, не покидающая уха Брюно, не позволит ему жениться. В нее наверняка кто-то постучится: либо надо принять очередного отказника из клиники, либо очаровательный срыватель стоп-кранов Жозеф, фанат стиральных машин, безуспешно устраиваемый Брюно на работу, в очередной раз спросит, можно ли ударить маму – не для того, чтобы ударить, а для того, чтобы услышать стабильную инструкцию от любимого наставника «Нет, маму бить нельзя». (Для него эта инструкция – знак стабильности мира, как для нас светофор на перекрестке).
Свидание сорвется, конечно, не из-за занятости Брюно, а из-за того, что его семья – это совсем не то, что все привыкли понимать под семьей. Весь ресурс любви и заботы у Брюно полностью забронирован, вся его ласка, поддерживающая сила, вся его душевная щедрость абсолютно востребованы.
Будучи холостяком, он абсолютно реализован как семейный человек. Он настоящий монах и пастырь в своей аутистической обители, и потому эти свидания выглядят невероятно комично.
И Брюно, и Малик, в общем, не ставят перед собой никаких инклюзивных целей. Все, что они делают, – это раскрывают глубоко упрятанные смыслы той части человечества, на которую направлена их забота.
В этой части человечества они отыскали свои личные смыслы, в ней же они – без специального целеполагания, нечаянно – раскрывают смыслы для остальных. Эти смыслы лежат за пределами той самой прагматики, которая очевидна для нейротипичного мира – чемпионство, хакерство, сверхспособности, богатство.
Мост, который выстраивается в результате их работы, по которому два мира могли бы сообщаться, – это побочный эффект сосредоточенности на узкой задаче. Задача эта – не бросить уже дестятикратно брошенного. Еще один важный герой фильма – это чернокожий подросток Дилан. Это он стоит буквально на шве несоединимых миров. Он сам пока не знает, которому из них он принадлежит.
Дилан – трудный подросток, которому поручена роль сопровождающего для нового подопечного Брюно – тяжелого, глубоко аутичного мальчика Валантайна, с которым не справляется семья и которого разместили в психиатрическую клинику. Изоляция в психиатрии – единственная траектория жизни Валантайна. Единственная – до обращения к Брюно.
Врачи из клиники, понимая, что их возможности очень скромны и очень скорбны, звонят герою Касселя с просьбой взять мальчика на себя. У него самоповреждающее поведение, поэтому он живет в неснимаемом боксерском шлеме, чтобы защитить голову от собственных ударов. Именно к Валантайну приставляют непростого девиантного Дилана.
Когда вместе с Маликом и Брюно они оказываются в психиатрической клинике, новичок Дилан теряется в коридорах.
В поисках выхода он упирается в кабинет специалистов и замирает с недвижимым лицом перед его стеклом. Оттуда выходит девушка-логопед и начинает разговаривать с ним так, как обычно разговаривает с «особыми» – с жестами, проверяя, слышит ли, понимает, прощупывая, «есть ли там разум». Только когда появляются его начальники и спрашивают «куда ты делся?», логопед понимает, что перед ним не аутист, а «нормальный парень».
В этой точке сходятся два мира, Дилан стоит двумя ногами на обеих сторонах. Миры, так тщательно разделенные и отстроенные друг от друга, вдруг смешиваются. Не соединяются мостом, а просто примыкают друг к другу, обнаруживая вдруг и нечаянно, что мира-то не два. Он один и целый.
Напрочь неподходящие друг другу сознание и реальность сталкиваются и расписываются в условности своего противостояния: если ты данной реальностью никак не учтен, то становишься в одну секунду аномальным.
Так же и ребята-аутисты, неучтенные обычным миром, – их аномальность не в них, а в лобовом столкновении с реальностью, в остром отражении в гладком зеркале типичности, взорвать поверхность которого можно только сорвав стоп-кран электрички.
Дилан, не способный принять решение, нужен ли ему именно такой сценарий выхода с социального дна, через волонтерскую работу с глубоким аутистом, изумляется не сложности своего подопечного, не трудностям его поведения, а изумляется, и отчасти ужасается тому, что в нем самом есть эмпатия и свет, о существовании которых он не подозревал.
Он страшится обнаруживаемых в себе качеств человечности, которые никогда никем не запрашивались, и потому были признаны всеми и им самим как несуществующие.
Когда Дилан оступается и подвергает риску жизнь своего нового подопечного, Малик в своем осуждающем выговоре формулирует главную мысль: отличие Дилана от беззащитных подопечных Брюно состоит в наличии собственной воли, в том, что он сам может себя спасти. Обнаружение этого свойства в себе и есть главная прагматика «особенных».
Не игра в пинг-понг, не креветочный бизнес, не молниеносный подсчет зубочисток.
Нужен, просто остро и жизненно необходим чистый «full retard», чтобы обнаружить в себе бесценную преференцию, алмазный профит – собственную способность к спасению, собственную силу преображения.
Двое смешных взрослых друзей, еврей и араб, аккуратно, через объятья и не восторженную, а рутинную любовь, переводят всех нас по невыносимому для аутичного Жозефа мосту из неучтенности в учтенность, из жертвы обстоятельств в волеизъявителя. Из отсутствия в наличие выводятся люди с аутизмом и по этой же траектории выводятся загнанные спрессованные свойства – те, о которых мы ранее не знали, что они делают нас людьми.
