— Представляете, Саша до сих пор не знает, что я ему неродная бабушка. Такое впечатление, что он и не хочет этого знать. С другой стороны, когда возникает вопрос о его прошлой жизни, Саша говорит с каким-то стеснением и осторожностью, что ли: «Ну, это было тогда… когда я жил у той тети». То есть он что-то помнит, но как бы боится развивать эту тему.
— Галина Тимофеевна, расскажите об обстоятельствах его появления на свет и первых годах жизни.
— Начать надо с моей дочери. При первой беременности она потеряла ребенка, он погиб. Вторая беременность — то же самое: плод умер на шестой неделе. Тогда я сказала ей: Лена, надо ребенка брать. Любого. Потом от нее ушел муж, а через сколько-то лет она познакомилась с разведенным мужчиной. Выясняется, что у него от первого брака есть ребенок. Я говорю: ну что, если любишь, выходи замуж. И она вышла. Буквально спустя месяц неожиданно звонок в дверь. Стоит явно пьяная женщина, а перед ней — маленький мальчик. «Ну что, одного взяла — так бери и второго». И она пнула ребенка ногой в дом. Вот так Саша и попал к нам.
— Каким был этот мальчик?
— Это был ужас просто какой-то. Совершенно заброшенное, жалкое создание. Через некоторое время мне удалось найти в поликлинике его медицинскую карту, и тут выяснилось: во-первых, у него была родовая травма, мать — алкоголичка, всю вторую половину беременности очень сильно пила. Но самое страшное — это то, что он родился с гидроцефалией, то есть с водянкой головного мозга. Ну и кроме этого еще целый букет болезней: серьезное нарушение речи (не было ни одного согласного — частично это осталось и сейчас), тяжелый энурез, аденоиды, сильное плоскостопие. Он был сильно дерганый, нервный. Успокаивался, только когда спал, да и то лишь иногда. Так-то он и ночью не успокаивался: у него была так называемая яктация — это когда человек во сне бьется головой о подушку. В первое время я не могла рядом с ним спать — так сильно он бился. Как еще его описать? Отсутствующий взгляд, от носа до подбородка сопли. И дикая неухоженность: на рубашке ни одной пуговицы, ботинки со сломанной молнией. Когда я его увидела, у меня просто сердце замерло от ужаса. И я сказала: «Леночка, этот ребенок — наш. Ну что делать, вот такой мальчик. Значит, будем лечить». Дочь и ее муж работали, а с Сашей нужно было возиться круглосуточно. Вот так и получилось, что мальчик стал в основном на нашем с мужем попечении.
— А что говорили врачи про состояние Саши?
— Говорили, что следствием гидроцефалии стало серьезное нарушение психики, выражающееся прежде всего в гипердинамике. Мальчик не мог ни на чем сфокусировать внимание, у него совершенно отсутствовала мелкая моторика. Первое, что мы сделали, — это показали его психоневрологу. Диагноз: гидроцефалия, расстройство нервной системы на фоне материнского алкоголизма. При этом — что, конечно, очень важно — у Саши абсолютно сохранный интеллект. Нам психоневролог тогда сказала, до сих пор меня это тревожит: «Жаль, что при таком сохранном интеллекте он не сможет его реализовать из-за поврежденной психики». Мы, конечно, были очень расстроены таким прогнозом, но потом поняли, что, видимо, надо смириться. Да и вообще, главное ведь, чтобы он был хорошим человеком.
— С чего вы начали лечение?
— Прежде всего мы отвели его в специальный дефектологический детский сад. Взяли хорошего логопеда, психолога. Нашли занятия для физического развития. Потом я стала водить его в Детский центр имени Семашко на иглоукалывание. Вместе с этим было и усиленное медикаментозное лечение. Ему кололи курс церебролизина. Потом мы выписывали из Франции какие-то совершенно жуткие лекарства, после которых он становился вялым и апатичным, смотрел в одну точку. Я тогда все вспоминала фильм «Мертвый сезон» — там фашисты над детьми эксперименты ставили. Наконец муж сказал: «Все, хватит, так мы угробим ребенка. Я уверен, что он выкарабкается, а лекарства его погубят». К этому времени мы уже три года лечили его медикаментозно, и надо сказать, чувствовался положительный эффект. С тех пор все лечение заключается в витаминах и… ну, наверное, просто в общем нашем — всей нашей семьи — участии в этом мальчике.
— Что было самым трудным в воспитании Саши? Были ли моменты, когда вам было страшно?
— Вначале мне было трудно прежде всего морально. Мне было так жалко его, обделенного с детства материнской лаской. Я пыталась как-то восполнить эту нехватку, и это было очень трудно психологически. Самое трудное было его успокоить, вывести из возбужденного состояния. Помню, в деревне был один случай. Он очень впечатлился видом печки и огня в ней. И вот мы зовем его за стол, а он не хочет отходить от печки. Мы опять зовем. В конце концов он вошел в такой раж, что сломал табуретку, выбил стекла в буфете, совершенно перестал управлять собой. Но было ли это трудно физически? Не знаю. Работать я привыкла. А оказавшись с Сашей на руках, я работу оставила, и мне было не так уж трудно. Чего там — ходить по аптекам да больницам. А страх — да тоже не было особого страха. В своих силах мы почему-то были уверены, мы как-то были спокойны. Не знаю, может быть, и не очень отчетливо, но мы чувствовали, что этого мальчика нам Бог послал, и были готовы дать ему любовь и заботу. Он — наше общее дело.
— А дома вы как с ним занимались?
— Никогда не забуду все эти бесконечные бусы и разные мелочи, которые нужно было перекладывать для развития тонкой моторики, которая, как нам сказали, помимо прочего влияет на развитие речи. Далее, это ведь был не только больной, но и крайне запущенный ребенок. Было такое впечатление, что он четыре первых года провел в тюрьме и только сейчас начал узнавать мир. Он обращал внимание на все, возбуждался от всего и от всего мог прийти в буйное состояние — психика ведь была совершенно расстроена. Навыки самообслуживания поначалу практически отсутствовали: единственное, что он делал сам, — это он умел есть ложкой. Больше — ничего. Наше домашнее отношение к Саше и его болезни строилось на одном желании — приобщить его к нормальной жизни. В этом мы видели путь к успеху, и мне кажется, что мы не ошиблись. Во всяком случае, мы за первые три года смогли подготовить его к нормальной школе, он поступил туда и учится уже в восьмом классе. Мне кажется, это много. Теперь, задумываясь о Сашином будущем, я прошу Господа Бога, чтобы он дал мне сил подольше пожить, чтобы дальше растить нашего мальчика.
— С какими проблемами вы столкнулись в школе?
— Когда мы поступали, психоневролог сказал нам: «Ему нужен малочисленный класс, очень хороший учитель и первая парта». И все эти годы я бьюсь за первую парту. К каждому учителю подхожу и специально договариваюсь. Ведь стоит ему оказаться где-то подальше, как начинаются смешки, баловство, внимание совершенно рассеивается. Еще проблемы — утомляемость: Саша устает гораздо сильнее, чем другие дети. Он нервный, он дерганый. У него бывает «зацикленность» на какой-нибудь идее: то это насекомые, то рыбы, то сейчас он увлекся астрономией и думает только об этом. Он запоминает гигантское количество информации. Здесь, конечно, играет роль его гидроцефалия: известно, что гидроцефалы обладают какой-то сверхъестественной памятью. Среди всех Сашиных интересов главный — биология, он хочет быть биологом. Он страшно много знает на эту тему, но результат этого — знаете какой? На биологических олимпиадах больше 3 баллов он не получает. Нет усидчивости, не может сконцентрироваться.
Или вот еще пример. Пишут они диктант. А Саша вообще-то пишет довольно грамотно. И вот приходит он домой и говорит: «Ну ты понимаешь, бабушка, наверное, человек, который сочинял этот диктант, не очень знаком с природой. Там написано: такие-то рыбы стайкой плавали в пруду. А ведь эти рыбы никогда стайкой не плавают!» Он начинает думать об этом вместо диктанта, внимание рассеивается, и начинаются ошибки.
Какие еще проблемы? До сих пор бывает, что пуговицы не так застегивает, не может туго завязать шнурки — все это отзвуки нарушения тонкой моторики. Но вообще психика стала гораздо ровнее. И ребята в школе к нему стали относиться значительно лучше — ведь было время, когда одноклассники его просто били, потому что он не такой, как все. А теперь у него даже два друга в классе появились.
— А отношения со сверстниками — это проблема для него?
— Да, и немалая. Сейчас ведь в школах что происходит? Все мальчишки курят, ругаются матом. А Саша у нас не курит и не сквернословит. Я ему сказала так: подумай, вот мы с тобой утром молимся. Так вот, твою молитву Бог услышит, только если ты не будешь сквернословить. Потому что сквернословие — это потеха для дьявола. Не может один и тот же язык молиться и сквернословить. Но я, конечно, понимаю, что совершенно избежать влияния школы не удастся.
— Вы заговорили о молитве — значит, вы ведете церковную жизнь?
— К сожалению, я не могу сказать, что мы часто ходим в церковь — так уж получается… Но когда Саша к нам попал, мы сразу крестили его и с тех пор нечасто, но бываем в храме, исповедуемся, причащаемся. Ему, конечно, трудно выстаивать на одном месте долгое время. Он начинает крутиться, бегать, а на него, конечно, начинают шикать — у людей терпения-то нет, каждому ведь не объяснишь, что это такой ребенок. И все-таки, поскольку иногда удается бывать в храме, могу сказать: это очень благотворно влияет на Сашу. Он становится более спокойным, мирным.
— Галина Тимофеевна, за десять лет вам удалось вырастить из заброшенного ребенка с довольно тяжелой патологией полноценного юношу, способного учиться и нормально существовать. Но ведь есть родители, которые сталкиваются со значительно более тяжелыми болезнями своих детей. Что вы можете посоветовать им?
— Вы знаете, я могу твердо сказать: если бы Саша достался нам даже и полным инвалидом, мы бы его оставили. Даже мысли не должно быть такой — сдать ребенка куда-то. Совет? В такой ситуации есть два лекарства: любовь и терпение — все. Как-то раз я говорила с одной американкой, она работает в школе для умственно-отсталых людей. Она спрашивает: какой у вас метод лечения? Я говорю: любовь и колоссальное терпение, а у вас? А она отвечает: у нас — hugging, то есть в переводе с английского — «крепкое объятие». Так что везде и всюду рецепт в таких случаях один и тот же. Все остальное потом образуется. Потом придется и свободой своей пожертвовать, и многим прочим, но любовь и терпение — главное.
Беседовал Богдан НИКОЛАЕВ, «Нескучный сад» №9 (2004)
