С 1-го сентября 2013 года в стенах общеобразовательной школы № 1465 им. Адмирала Кузнецова реализуется проект инклюзии детей с глубокой формой аутизма. Семь детей с аутизмом, четверо из которых были невербальными, малыми, но убедительными шагами вводятся в обучение в обычных классах.
Проект экспериментальный и внебюджетный, его финансовая поддержка осуществляется Благотворительным фондом «Галчонок». Процесс инклюзии детей, многих из которых признавали до этого необучаемыми, а теперь сидящих и работающих за партами на равных со сверстниками, предполагает не только особые знания учителей, не только специальную поведенческую квалификацию тьюторов, но и тонкую дипломатическую работу координатора инклюзивных процессов. Мама одного из учеников этой школы Екатерина Мень поговорила с Юлией Пресняковой, психологом, специалистом по поведенческому анализу, клиническим координатором проекта.
– Юля, я, в некотором смысле, являюсь прямым выгодоприобретателем вашей работы. Вы выступаете координатором и клиническим директором первой в России модели инклюзии детей с глубокой формой аутизма в общеобразовательную школу. Расскажите, пожалуйста, коротко, в чем особенность и уникальность данной модели?
– Уникальность этой модели в том, на мой взгляд, что дети, обучающиеся в нашем классе, вовлекаются в процесс обучения очень мягко. Каждый такой этап тщательно планируется с учетом их индивидуальных особенностей и возможностей, что заведомо ведет к позитивному восприятию учебных обязанностей и школьной нагрузки. Каждому ребенку тьютор обеспечивает поддержку ровно настолько, насколько она сейчас ему необходима, опираясь на его индивидуальную программу и индивидуальную готовность.
– Сегодня инклюзивное образование, в некотором смысле, тренд, почти модная тема в образовании. Однако мы, люди, связанные с аутизмом, прекрасно знаем, сколько пустых деклараций в этом поле, сколько подмен понятия. И мы прекрасно знаем, какое невероятное количество аутистов не ходит ни в какую школу, скрывая это обстоятельство под ярлыком «надомного обучения». В вашем проекте в обычной школе учатся сложнейшие в поведенческом и когнитивном плане дети, и ходят туда ежедневно в обычном школьном режиме. Какие, на ваш взгляд, техники и приемы обеспечивают эффективность такой модели?
– В первую очередь, важно владеть информацией о ребенке, о его особенностях, знать специфику его интересов, для того, чтобы суметь создать ему нужное расписание и замотивировать его деятельность. Чем больше знаете ребенка, тем интереснее процесс учебы для него можно организовать. При этом – четкая структура в построении программы работы, постоянное обучение тьюторов. Но главное – это беспрерывное, открытое (что весьма важно) взаимодействие со всеми участниками обучающего процесса и коллективом школы – это основа всего. Разумеется, это далеко не все.
– Вот это взаимодействие с участниками процесса меня особенно интересует. Понятно, что в инклюзии есть две стороны (хоть мы и стремимся к тому, чтобы никаких сторон вообще не было). Есть сторона коррекционная, то есть та, где сосредоточены адаптивные технологии. И есть сторона обычная – та, которая должна принять особенных учеников. Вы находитесь посередине. Что для вас сложнее – подготовить специальных исполнителей (тьюторов) или склонить на свою сторону обычных учителей? – Наверное, и то и другое непросто. К каждому человеку нужен отдельный подход. Учителю нужно чувствовать, что он сможет контролировать ситуацию и будет знать, какие действия ему предпринять, когда в его классе особый ученик. Тьютор должен быть уверен, что он владеет нужным инструментом и в любой момент сможет его эффективно применить, и что поведение его подопечного не вызовет нареканий со стороны учителя в классе. Каждый участник процесса должен точно знать, что и как будет происходить сегодня и завтра, все это и дает чувство уверенности и спокойствия. А происходящее воспринимается тогда, как простой естественный процесс, который не может идти иначе.
– В чем заключается этот отдельный подход? Понятно, что педагогическая аудитория очень неровная. Скажите честно – были такие учителя, которые были против эксперимента и говорили «а зачем нам это надо»? Как подступиться к таким?
– В открытую недовольство мало кто выражал. Но разумеется, это не значит, что недовольных совсем не было. Как подступиться, это вопрос важный, ответ на него мне сформулировать непросто. На мой взгляд, важно начинать с того, что все должно быть прозрачно. То есть принцип открытости в работе. Немаловажно как бы ненароком вовлечь человека в решение каких-то мелких проблем, попросить совета, позволить включиться в процесс. Это такой механизм, о котором рассказать непросто, много просто не осознаешь в процессе. Чем больше человек узнает о наших детях, о том, почему происходят с ними какие- то вещи, и чем он может при этом помочь, тем проще ему становится принять ситуацию и научиться перестраивать себя.
– Вы можете рассказать какой-то конкретный случай перехода педагога от неприятия или настороженности в зону свободного принятия аутичного ученика? Долгий ли это процесс? И если вы говорите, что важно знание, то какими путями неискушенные в аутизме специалисты получают его?
– Знание такого рода приходят исключительно посредством получения опыта взаимодействия. Человек извне понемногу становится частью процесса, получает реакцию на свои действия от ученика и уже как участник этого процесса, получивший положительный отклик, поневоле располагается к ситуации, так как становится в ней успешным. Случай … Случаев было довольно много и разных. Например, у одного из учеников нашего класса было довольно-таки неприятное поведение. Мы пробовали разные стратегии для того, чтобы это поведение изменить. Как раз в один из моментов, когда происходило обсуждение новых данных, рядом оказался учитель, настроенный скептически к ситуации в целом. Она прислушалась, остановилась рядом, и я посвятила ее в предмет наших обсуждений. Буквально через мгновение она предложила нам идею работы с поведением, которую мы позже воплотили в жизнь. После чего отношение явно изменилось к лучшему.
– А что это было? Что вообще «творят» эти дети в школе, что, как правило, может стать барьером для их включения?
– На мой взгляд, единственным препятствием может быть поведение, которое заведомо сделает процесс обучения невозможным как для ученика, так и для его одноклассников. Например, если ребенок мочится в штаны, – это может стать серьезной проблемой, если он проявляет агрессию – бьет или кусает себя и других, это тоже может стать серьезным препятствием, тем не менее, со всем этим можно работать до включения ребенка в учебный процесс в школе.
У учеников нашего класса проблемы несколько иного плана, кому-то сложно воспринимать постоянные изменения в среде: отмена урока, перенос времени завтрака, закрытие библиотеки раньше обычного, – все это переживается ребенком очень остро. Кто-то испытывает напряжение при обилии устной речи без конкретных четких заданий и пытается снять напряжение с помощью проговаривания вслух стереотипных фраз. Кто-то жаждет поучиться во всех классах сразу, будучи неспособным просто пройти мимо другого, «не своего», класса.
Фото: Ольга Лавренкова. http://www.snob.ru
В том случае, который я описала выше, ученик испытывал сложности в том, чтобы рассказать, что его беспокоит, социально-приемлемым способом, проще говоря, в моменты беспокойства и какого-либо неудобства он мог кричать.
– Юля, мне, конечно, очень хочется спросить, каковы эффекты инклюзии для детей из вашего проекта. Понятно, что они меняются. Но все же – какие подлинные сюрпризы, которые вы даже с позиции профессионала не могли предвидеть, случились за это короткое время? Что вас саму удивляет в прогрессе детей?
– Сюрпризы, да, случаются к большой нашей радости, наша единственная девочка, например, Рита, неожиданно для меня окончила индивидуальную программу. При проверке оказалось, что те речевые навыки, которые были прописаны в программе, она освоила без направленного обучения. Даня и Лев движутся вполне предсказуемо, а вот Саша (он включается в 3-ий класс) меня очень радует своей адаптацией к работе в классе, при том, что он пропустил так много времени раньше, (находясь на индивидуальной программе дома) скачок в его социальном развитии для меня очевиден.
– Главным методологическим принципом в реализации обучения являются методы прикладного поведенческого анализа. Но этот метод может применяться и дома, и в коррекционной среде. Что особенного дает инклюзия? В чем ее главный преображающий фокус?
– Безусловно, методы прикладного анализа поведения работают везде. Инклюзия уникальна своей непредсказуемостью окружающей среды, если можно так сказать. Это великолепная возможность генерализировать имеющиеся уже навыки и постоянная необходимость – именно необходимость – получать социальный опыт. Это невозможно создать искусственно. Факторы окружающей среды меняются непрерывно, заставляя наших особенных учеников учиться реагировать на эти изменения, замечать их, использовать их. Это самое ценное, пожалуй.
– Да, я согласна. Но совершенно естественно, что я спрошу – а что получает нейротипичная среда от того, что принимает таких сложных и особых? В чем ее приобретения?
– Обычные дети в школе, в первую очередь, получат возможность научиться гибкости, терпимости, принятию того факта, что окружающий мир весьма многогранен и каждый человек – индивидуальность. Дети учатся верно использовать свои преимущества и силу, главное направление которых здесь – помощь тем, кто слабее тебя в чем-то. Неизбежно в процессе взаимодействия происходит понимание того, что помимо слабых сторон у любого человека могут быть и сильные, а самое ценное, что имеют уже сейчас первоклассники этой школы, – это то, что они вообще не задумываются, что может быть по-другому. Что дети с особенностями учатся там же, где и они, и по-другому просто не бывает.
– Это с одной стороны, очень важно, с другой же, вроде как очевидно. А есть что-то неочевидное – что вы чувствуете на уровне ощущений, что-то совсем тонкое?
– Я сейчас почти не могу себе представить этой школы без нашего класса, мне кажется, иначе просто не могло быть, настолько я чувствую, что мы желанны там. Правда-правда. Я чувствую это прямо с порога, видя глаза и лица людей, педагогов, встречающих детей утром у входа. Их уместная готовность помочь и их уместная же готовность не обратить внимание (что не менее важно, иногда). Я захожу в столовую и слышу голоса детей, которые спрашивают « а где Даня, Петя, Лева, Саша. Что болит у Платона?» Эта живая заинтересованность и увлеченность нашим общим проектом придает всему процессу атмосферу необыкновенного тепла. Чувствуешь, что все не просто так.
– Как вы считаете, можно ли любую школу превратить в подлинно инклюзивную? Ведь это была самая обычная, рядовая школа. Какие факторы готовности вы бы назвали?
– В первую очередь, это желание работников школы, директора. Все должно происходить по доброй воле. И обязательно должна быть какая-то структура и освещение методов работы. Должна быть обоюдная готовность развиваться и учиться.
– Да, но что такое добрая воля? Ведь школа – это множество воль. Какова все же роль координатора инклюзии в деле соединения этих воль в благоухающий букет?
– В основном я занимаюсь порождением интереса в нейротипичной среде к тому, что называется аутизмом. Я нахожусь в беспрерывном контакте со всеми участниками этого процесса: учителями, родителями нейротипичных школьников, детьми.
– Вам нравится эта работа? Вы – блестящий специалист в поведенческом анализе. Ваша профессия невероятно востребована на рынке. Вы бы могли спокойно жить, занимаясь нескончаемым аутичным клиентом. Почему вы в этом проекте?
– Мне очень нравится моя работа, она очень важна для меня. Мне кажется, это именно то, что нужно сейчас развивать, без данного направления просто нет пути вперед. Да, можно заниматься, можно работать с детьми дома, но потом, куда они пойдут? Ведь наша цель в том, чтобы они вышли из дома.
Страница проекта в Фейсбуке
Поддержка проекта в фонде «Галчонок»
