Для певца голос — свидетельство о том, какой ты есть. В святости есть одиночество, раненость, жизнь, любовь, сострадание, горечь, свет. Всё это есть в голосе Азнавура, о котором нельзя сказать «был».
Один раз мне посчастливилось быть на его концерте во время его последних московских гастролей. Поделилась со старшей родственницей: «Надо же, 90 лет, и поёт!» – «Да он был старый, еще когда я родилась!»
Кажется, что Азнавур был всегда. И всякое поколение знает своего Азнавура.
Для нас, родившихся в начале 70-х — это прежде всего Азнавур с песней «Вечная любовь» из фильма «Тегеран-43». Это Шахнур Вахинак Азнавурян, как его назвали при рождении, певший на развалинах Спитака. Почетный гражданин Армении, всегда следивший за тем, что там происходит и заставший последние перемены.
Он был тщедушен и голосист. С годами он приобрел старческую прозрачность. И ростом, и улыбкой, и глазами он стал походить на своего почти что ровесника — брата Роже, основателя общины Тэзе. И сблизила их не только внешность, и не только возраст, и не только общий французский язык, но и некоторая общность судьбы.
Во время II Мировой войны и брат Роже, и молодой Шахнур Вахинак Азнавурян, еще не успевший стать великим Шарлем Азнавуром, спасали евреев от нацистов. Армяне в начале XX века первыми пережили массовый геноцид. В душе брата и сестры, Шахнура и Ады Азнавурян, нашлось достаточно места, чтобы пустить в свой дом опасных постояльцев.
По свидетельству самого Азнавура, всей опасности для себя они не осознавали, поскольку были молоды и делали просто то, что велело сердце. А сердце велело спрятать того, кого могут убить. Ведь сама семья Азнавура должна была покинуть родные места по той же самой причине еще до его рождения.
Об этом поступке Азнавура и его сестры я не знала до последнего времени. Ведь только в 93 года, в 2017 году он получил медаль Рауля Валленберга и звание «Праведника мира». Почему раньше никто толком про это не знал? Думаю, потому что таким людям не свойственно похваляться.
Слово «шансон», в русском языке за последние пару десятилетий ставшее синонимом блатняка, значит просто «песня». Французской шансон XX века — совсем особенное явление, синтезировавшее в себе музыку, слово и актерскую игру. Очень многие певцы писали свои песни сами, и слова, и музыку. Таким был и Шарль Азнавур. Песни его сложились из самой жизни, очень нелегкой.
В своей автобиографии он пишет:
«В первую очередь именно благодаря любознательности и желанию учиться мне удалось, начав с нуля, достичь того уровня, на котором я нахожусь сегодня. Однако не стоит заблуждаться и понимать меня превратно — я говорю сейчас не о карьере. Добиться профессиональных успехов в принципе по силам каждому. Немного таланта, чуть-чуть удачи — иногда достаточно всего лишь наличия богатенького папочки, – и вот вы уже ушли далеко и поднялись высоко. С другой стороны, я также не имею в виду того Шарля Азнавура, фигура которого возвышается на пьедестале, куда она была воздвигнута волею Провидения. Я говорю о маленьком мальчике, сыне эмигрантов, человеке без родины и гражданства, о неуверенном в себе ребенке с кучей недостатков и низким уровнем самооценки».
Азнавур чувствовал себя, по своему признанию, «человеком без национальности». Его робость, постоянные сомнения в себе, боязнь выглядеть глупо, сморозить не то — все это, как сказал он сам, пряталось за улыбкой и немногословием. И на сцене мы видим человека робеющего, скромность во всей его фигуре, в его жестах. Однако вся сила преодоления, вся сила жизни — в этом хрипловатом голосе, в этих огромных восточных глазах. Наверное, таким цельным и должен быть певец: на сцене, под софитами, да еще в течение многих лет ты один перед публикой, а ее вкусы меняются.
Азнавур — долгожитель по всем меркам, особенно по артистическим: впервые вышел на сцену в 9 лет, а последний концерт спел незадолго до смерти в 94 года. Карьера певца была начата им в 1946 году, когда певцу было 24.
70 лет на сцене. За эти годы в мире произошло столько всего, даже не буду перечислять, менялся и сам Азнавур. Одно в нем не изменилось никогда: его робость в парадоксальном сочетании с упорством и уверенностью, немногословность, скромность и непрестанная жизнь внутри искусства. И еще — невероятное уважение к зрителю.
Азнавур говорит в своей автобиографической книге о зрителе очень трепетно: ведь это зрители купили билеты на свои деньги, это они приехали послушать артиста. За это артисту нужно расплатиться в ответ своей жизнью, своими эмоциями, и никакие упреки в неплатежеспособности не принимаются. Болезнь, скрип в суставах, температура — ты на сцене. И когда ты на сцене — ты работаешь. Это после концерта ты можешь упасть, после концерта бывают врачи, ингаляции, массажи — но к следующему ты должен быть в форме. «Это и называется быть артистом» – суммирует Азнавур. И еще — самоуважение.
Самоуважение, уважение к профессии, уважение к публике.
И все возрастающая неуверенность, даже несмотря на всемирный успех.
Чем ты выше, тем ты более одинок. И постоянные сомнения: люди, которые рядом со мной — почему они рядом? Потому что любят меня, ценят — или же хотят от меня что-то получить? Поэтому он советует молодым артистам как можно раньше избавляться от подхалимов в своем окружении: иначе можно лишиться настоящих друзей.
По-моему, надо обладать большим мужеством, чтобы быть таким не блестящим, негромким, таким маленьким и неуверенным — и таким искренним, как Шарль Азнавур.
Ведь все эти вещи — совсем не от мира сего, где побеждает сильнейший, где уверенность и локти, зубы и клыки, злые слова и подсиживания позволяют добиваться вершин пищевой цепочки. А в христианстве они носят название добродетелей. Но Азнавур не был любителем громких слов, среди которых мало настоящих. Он был просто честным и мог довольствоваться малым. Единственное, без чего никогда не мог обойтись — так это без труда и без своих зрителей.
Из всех благ, которые ассоциируются с профессией артиста, Азнавур называет главные четыре: любовь, богатство, слава и власть. И последовательно ниспровергает эти блага.
Любовь — для нее не надо ни славы, ни богатства. Богатство — и желание попасть в мир состоятельных людей — тоже разочарование: станешь богатым — открестишься от собственного нищего прошлого и от бедняков, которых так много среди твоих слушателей.
«Я всегда боялся лжи. Контролировать ее куда сложнее, чем правду». Власть? Что в ней хорошего? Слава? Для чего она? Чтобы везде натыкаться на свой портрет и слышать себя из каждого утюга? Гонка за всем этим истончает здоровье, дух, отношения, и однажды все равно придется столкнуться с реальностью. «Мы всего лишь скромные труженики, стремящиеся выполнить свою работу как можно лучше».
Артист не лучше ювелира, часовщика, акушера, исследователя, врача. Секрет долголетия на сцене — труд. Чем больше ничегонеделания — тем больше банкротства. В том числе Азнавур не приветствовал самоповторы. Вперед, вверх, вглубь, в новизну. И настойчивость: ведь певцов много, и то, что несет певец с собой, уходит вместе с ним. Ты незаменим. Ты не можешь завидовать никому именно по этой причине: он — это он, а ты — это ты. Точно таков же Азнавур-поэт, поэт-самоучка: настойчив, внимателен, не тщеславен, подлинен.
Азнавур внешне — особенно к старости — почти бесплотен, так скромна его земная оболочка. И это — бесплотность огня, греющего и возжигающего, бесплотность звука, который остался с нами теперь не только в записи, но и, как верно сказал один из людей, откликнувшихся на его смерть в эти дни, мы сами состоим из него на сколько-то процентов.
Азнавур любил приезжать в нашу страну. Он вспоминает, каким странным был его приезд в СССР в 1963 году. Обычно за концерт он пел около тридцати песен. Однако его просили спеть еще и еще, да еще и одно и то же. Таким образом, песен становилось шестьдесят. И нет, он не уходил, он пел, более того: чувствовал себя как на экзамене. И удивлялся, что публике не надоедает, поэтому просил оркестр слегка менять что-то в сопровождении. И удивлялся еще больше.
Многие, наверное, хотели бы так сказать о себе в девяносто лет:
«Я никогда не принадлежал к какому-либо клану, не относился к какой-либо школе, церкви или клубу. Я слишком боюсь раствориться в толпе и затеряться в ней. Я никогда не выклянчивал ролей и не звонил режиссерам, чтобы предложить им свои услуги. Я был слишком скромен и робок, чтобы осмелиться на такое. Однако у меня бывают вспышки гнева, которые больше напоминают землетрясения: они случаются в ненаселенных землях, где их никто не может увидеть. Я всегда был скромным (по крайней мере, мне так кажется) и никогда не набивался другим в друзья, даже после того, как достиг определенных успехов в своей профессии. Я никогда ни в чем не был экспертом и никогда ни на что не претендовал: за меня говорят мои дела, моя работа, придающая мне силы. Я никогда ничего не ждал ни от кого, не болтал лишнего о себе и об успехе, который сопровождал меня во время гастролей по другим странам. Я никогда не стремился к тому, чтобы появляться в журналах на фото рядом с тем или иным светским львом. Наоборот, другие приходили ко мне. Я серьезно относился к работе, сохранял уверенность в себе и, конечно же, был терпелив. Я был убежден в одном: то, что должно произойти, обязательно рано или поздно произойдет. Я ни о ком не говорил дурного, искренне интересовался своим коллегами и, разумеется, всеми прочими людьми».
Одной из таких «прочих» оказалась бабушка Лида, которая пела в московском подземном переходе. Эту историю помнят многие. Шарль Азнавур пригласил ее на свой концерт, и она пришла — бабушка в платочке — на концерт к прославленному старому певцу (как оказалось, последний в России), они обменялись букетами, и она сказала ему свое неловкое «мерси боку, месье Шарль Азнавур», а он, даря ей огромные красные розы, сказал по-русски: «Eto vam, da».
От этой истории, кажется, испытали счастье все её участники и зрители, настолько настоящими были ее действующие лица — старенькая певица из подземного перехода с хриплым голосом «под Пиаф» и почти безупречным произношением французских слов — и старый скромный Азнавур, звезда, певец, поэт, дипломат, кавалер многих орденов, лучший певец XX столетия, помнящий свою нищету и потому не отрекающийся от нее.
Говорят, что к старости человек имеет то лицо, которое заслуживает.
По тому лицу, которое заслужил Шарль Азнавур, можно надеяться, что он заслужил и рай.
Эти морщины, эти глаза, эти грустные брови домиком и эта улыбка — утешение, радость, печаль и горечь одновременно. Утешения тут больше всего.
