Несколько лет назад знакомые воспитанники интернатов очень жаловались на то, как их признали недееспособными. Они употребляли выражение: лишили дееспособности. Я тоже удивлялась, что разговариваю с вполне адекватными людьми, осознающими и себя, и свое положение в обществе, и свои поступки – и… недееспособными по решению суда.
Не только я, но и другие волонтеры не один раз обращались в прокуратуру с просьбой проверить, как так получилось, что вполне адекватных людей признали недееспособными. У меня с того времени накопилось много ответов прокуратуры, где написано, что «нарушений прав не выявлено».
Чтобы помочь людям, надо было видеть и решение суда и материалы дела, но сам человек не мог запросить их, так как был недееспособным, опекуном считался интернат, со стороны казалось невозможным что-то выяснить.
Но мы продолжали писать жалобы в прокуратуру… и нажили себе врагов. И вот я стала сама объектом проверки, очень массивной и утомительной. Как оказалось, в рамках этой проверки, которую проводил Следственный комитет, следователи запросили все мои предыдущие заявления и все материалы проверок по ним. Когда буря улеглась, я, как лицо заинтересованное, написала заявление с просьбой познакомить меня с материалами проверки, на что имела полное право. И я смогла получить ответы на многие мои вопросы.
В материалах были решения судов и данные судмедэкспертизы по 16 воспитанникам интерната.
Всех этих воспитанников я знала лично. Все нарушения прав я попробовала сгруппировать.
Инициатором признания лица недееспособным выступает, как правило, интернат, где он проживает.
Сам гражданин заступиться за свои права не имеет никакой реальной возможности. Его роль абсолютно пассивна. Тем более, что это чаще всего ребенок, проживший всю жизнь в интернате.
Роль гаранта соблюдения прав гражданина, которого признают недееспособным, должна бы выполнять прокуратура, но присутствие прокуратуры на суде было, извините, бутафорским. Ни одного заданного вопроса, ни одного ходатайства, ничего. Тоже можно сказать и об органе опеки. Стандартное «не возражаю» – это все их участие в деле. О том, чтоб поговорить с человеком до суда хоть раз – вообще речи не было.
Решать вопрос о недееспособности в отсутствие самого гражданина стало прямо традицией – даже и в последнее время, когда это уже не допускалось ГПК РФ, я нашла не одно и не два заочных решения. Тогда на моем рабочем столе сошлись даже три интересных текста, один о том, что состояние гражданина не позволяет ему присутствовать на суде, второй – письмо шефа-волонтера о том, что парня все время используют для работы на полях в том селе, где интернат, и третье – самого парня о том, что он напишет попозже, как посадит кому-то там картошку…диагноз в решении суда при этом звучал как тяжелая декомпенсированная гидроцефалия с тяжелой умственной отсталостью… ну медики меня поймут.
Судебно-психиатрическая экспертиза. Это то, что важнее всего. И за что мне больше всего обидно – они ж мои коллеги, и если экспертизы нет, то нет ни суда, который на нее опирается, ни следствия… Нельзя ломать экспертизу. Она титан, держащий на себе правосудие. По закону судья может принять решение, которое противоречит выводам экспертизы, но по факту ни один судья на это не пойдет. Экспертиза – это все. При этом во всех решениях прослеживались нарушения прав испытуемых во время назначения и проведения экспертизы. Из того, что я нашла во всех решениях судов:
- Судебная психиатрическая экспертиза назначалась в отсутствие сторон по делу – то есть никого не спрашивали не только о согласии на экспертизу, но и о том, какие вопросы ставить эксперту – судья составляла вопросы к экспертам единолично и в полном одиночестве в тиши своего кабинета. Какие материалы дела отправить эксперту – тоже вообще никак совместно не решалось. По закону об экспертизе материалы могут быть только те, что направлены судом и удостоверены судом, в присутствии сторон… тут же я с удивлением обнаружила сведения о человеке, которых в материалах дела нигде не было… на мой вопрос – откуда это взято, прокурор ответила равнодушно – ну у них же в больнице есть архив… только не имеют они права сами идти туда в архив….но про это все забыли. Давно забыли.
- Экспертами были врачи психиатрического бюро, которое находится в составе единственной в городе психиатрической больницы. Незаинтересованность экспертов никто не проверял – а они работали там же, где эти все граждане ранее лечились и наблюдались. Это недопустимо. Но в другой город никто даже не заикнется человека отправить. Также эксперты вообще не считали нужным подтверждать суду свою квалификацию – мол, написано ж врач-эксперт, вот и хватит. Ни даже намека на диплом в материалах дела!
- Эксперты должны оценивать все состояние здоровья человека, а не только психиатрический статус, и это должно быть отражено в заключении, потому что это имеет значение для дела. Про девушку глухонемую написано было – не понимает сути обращенных к ней вопросов, при этом про глухоту и немоту ни слова, и конечно, ни следа сурдопереводчика. У воспитанников интернатов с нарушениями зрения вплоть до слепоты – ни слова про слепоту! Зато зрительные тесты. И конечно – сути вопросов не понимает… по мнению экспертов.
- Эксперт может отвечать только на заданные ему вопросы – однако в одной экспертизе стояло – «не понимает сути гражданского процесса», хотя ведь экспертов не просили это выяснять.
- Тот момент, что детей вообще никогда не учили – не учитывался. Спросить ребенка из интерната о столице Португалии или попросить устно перемножить пару двузначных чисел – в порядке вещей.
- Экспертиза назначалась психиатрическая – а в обследовании присутствовали психологи. Что делает экспертизу комплексной, однако это нигде не было отмечено.
Самое главное, на что я нигде не нашла ответ – почему недееспособными сплошь и рядом признавали детей? Ребенок недееспособен в силу своего возраста. Если я еще могу понять, как признать недееспособным 17-летнего, то 15-16-летних как?
Представьте себе даже обычного домашнего ребенка, которого везут куда-то в психиатрию, в стационар с решетками, испытуют всякими каверзными вопросами типа – ты разве знаешь, как платить за газ? Значит, ты не сможешь жить сам. Так он и не будет пока – не вырос ведь.
Особенно отличился один судья, который признал недееспособным тринадцатилетнего ребенка. Насколько я понимаю в законах – эти решения судов становятся недействительными после того, как ребенку исполняется 18 лет, и он становится взрослым… но об этом вообще никто не думает.
Интересно, сколько это безобразие еще будет длится. Думаю – пока некому это обжаловать. Пока прокурорам все равно, а тех, кому не все равно, правозащитников, – не допускают до процесса. А ведь прокуратура могла бы, нет? Пока же это выглядит именно как лишение дееспособности, а не защита прав больных граждан, как задумывалось.
Советую всем и всегда читать документы. Документы говорят правду, даже если люди, писавшие их, изо всех сил пытались врать.
Вера Дробинская: «Мои дети себя как инвалидов не воспринимают»
